Пьер Шоню - Цивилизация Просвещения
Эта исключительная вариативность ведет к большому разнообразию во времени и пространстве. Во времени Европа эпохи Просвещения оказывается где-то бинарной, где-то тернарной. Англия бинарна: почти прямая горизонталь до 1740 года, сменяющаяся стремительным ростом. Франция, Пьемонт, Испания тернарны: горизонтальная фаза, затем фаза быстрого подъема, которая сменяется плато со слабой тенденцией или к росту, или к депопуляции. В Нормандии однородные соотношения, как кажется, наблюдаются в небольших группах общин (редко более 10–15 приходов), компактно расположенных на территории одного селения или квартала. Руан, большой город, население которого приближается к 100 тыс. человек, объединяет четыре или пять демографических зон; Вильдьё-ле-Пуаль с его 2,5 тыс. жителей полностью однороден. Соотношения подчиняются скорее территориальным, нежели социальным, факторам. Социальные общности со специфическим демографическим поведением предполагают большой градиент дифференциации. Во всей Франции существует круг герцогов и пэров; но нам никогда не удавалось выделить демографическое поведение, характерное для землепашцев и отличающее их от рабочих мануфактур. Демография Вильдьё — это демография медников, и для всех жителей Вильдьё, изготавливали они кухонную утварь или нет, характерны именно такие соотношения. Да, демографическое поведение зависит от сложного комплекса факторов. Английские исследователи пришли по, чти к таким же результатам. Исследования, касающиеся Англии и западной Франции, показывают отсутствие прямой зависимости от экономической ситуации; одинаковые соотношения в рамках общностей, выделенных по чисто территориальному признаку, наглядно демонстрируют влияние коллективных религиозных представлений. Нет ничего более фундаментального, чем поведение по отношению к жизни, любви, противоположному полу и смерти. «Причинные связи и функциональные соотношения переплетаются во всех направлениях» между живыми и мертвыми, если они близки друг другу во времени и пространстве. Из этого рождается атмосфера, в которой протекает жизнь. В древних европейских государствах, возникших на основе многовековых связей человека с землей, которые проявлялись в ландшафте, общность демографического поведения была скорее территориальной, нежели социально-экономической, скорее эмоциональной, нежели экономической. Для западной Франции характерны небольшие общности, по нескольку тысяч мужчин и женщин, от силы 1; 1,5; 2 тыс. дворов, соотношения между различными общностями могут иметь коэффициенты в диапазоне от 0,7 до 2–2,5. С учетом всех переменных — внебрачные дети, возраст вступления в брак мужчин и женщин, интервалы от свадьбы до первого рождения и между рождениями, средний возраст родителей при рождении последнего ребенка — легко можно выявить до полусотни типов, обусловливающих появление самых разнообразных тенденций, от вымирания в течение двух веков до двукратного увеличения за 30 лет. Во Франции представлено примерно 2 тыс. таких базовых молекул демографического поведения, в Англии — 500–600, в Европе — 7–8 тыс. общностей такого рода, — если верна та вполне правдоподобная гипотеза, что молекулярная ткань теряет свое тонкое многообразие на тривиальных открытых ландшафтах и под унифицирующим воздействием восточной «границы». Комбинации типов меняются во времени от одного города к другому, от одной провинции или страны к другой. Можно было бы попытаться создать своего рода молекулярную тенденцию демографического поведения. Она как будто бы вполне соответствует французским и английским данным и учитывает все кажущиеся противоречия исключительного биологического разнообразия эпохи Просвещения.
Впрочем, речь идет о разнообразии внутри модели, в рамках которой влияние переменных создает безграничный спектр возможностей. О разнообразии и глубинной общности соотношений. Для того чтобы ее постичь, есть единственное средство — исследовать великое множество приходских записей. В этом отношении Европа эпохи Просвещения, в согласии с древним римско-католическим христианством, проявляет себя как однородная и привилегированная общность, отличная от всего остального мира. Повсюду в Европе церковно-приходские книги достигли высшего совершенства. Во Франции, особенно после перехода на ведение записей в двух экземплярах, соответствующие акты, как правило весьма обстоятельные, постепенно освобождаясь от религиозной первоосновы, все больше приспосабливались для целей регистрации гражданского состояния. С 1680 по 1780 год грубый подсчет позволяет оценить число рождений во всей Европе в полмиллиарда. С 1620 по 1750 год — также 500 млн. рождений и почти 500 млн. смертей. С 1750 по 1780-й на свет появилось столько же человек, сколько за 1620–1680 годы; 30 лет во второй половине XVIII века равняются 60 годам упадочного XVII века; чуть более полумиллиарда рождений и 470 млн. смертей, — к концу века почти везде вырисовывается явный и устойчивый перевес колыбелей. Победа Европы 1780 года — невиданное множество ожидающих смерти: 30–40 млн. получили отсрочку, чтобы жить, — на год или даже, что имело крайне важное значение, на 20 лет. В 1780 году по сравнению с 1680-м на 10 % больше детей преодолевают критический рубеж первого года жизни. В XVII веке 20–25 % жизней обрывались на первых двенадцати месяцах— и только 15–20 %— в 1750–1780 годах; 45–50 % жизней прерывались до наступления взрослости в XVII веке — и только 30–45 % в 1750–1780 годах. Да, именно в этом состояла великая победа XVIII века. Чуть больше полумиллиарда человек, появившихся на свет с 1680 по 1780 год во всей Европе, 160–180 млн. срезанных косой смерти, но и на 40 млн. больше уцелевших по сравнению с XVII веком — прогресс на первый взгляд умеренный, но бесценный и не имеющий себе равных. В 1620–1680 годах, с одной стороны, и в 1750—1780-м, с другой, — одинаковое количество рождений, скажем 200 млн; но 110 млн. выживших в первом случае — и 140 млн. во втором.
Европа эпохи Просвещения, 1680–1780 годы, — это еще и 1 млрд 100 млн. крещений, венчаний, кончин. В подлинной Европе эпохи Просвещения (к западу от линии Балтика — Черное море) 90–95 % из них были зарегистрированы. На востоке число регистраций также постепенно увеличивается.
Европа — это в том числе гражданское состояние, со всем, что этот скромный выигрыш означает в плане осознания цены человеческой жизни. Достаточно вспомнить, что в 1968 году статистическая служба Организации Объединенных Наций обеспечивала полную регистрацию смертей для 36,6 % населения Латинской Америки, 6,9 % населения Азии и 3,3 % населения Африки. Вот на чем основаны наши данные: 600–700 млн. этих записей сохранились до наших дней.
Европейская демография эпохи Просвещения проявляется прежде всего в образовании семейных пар. Необходимо отметить наличие общности там, где она обнаруживается. В сфере создания семьи Европа эпохи Просвещения отличается от Европы Старого порядка, который противостоит индустриальной Европе и мог бы рассматриваться как аналог современного третьего мира. Своеобразие европейского хронотопа, восходящего к римскому христианству, нигде не проявляется столь отчетливо, как в отношении к браку; сами европейцы того времени смутно осознавали это, открывая для себя остальной мир. Вымышленные путешественники с философского Востока, от «Персидских писем» до «Добавления к „Путешествию Бугенвиля”», так или иначе выражают это ощущение. «Модель брака, характерная для большей части Европы, в том виде, в каком она существовала на протяжении как минимум двух столетий, в 1740 году была, насколько можно судить, уникальна или почти уникальна. Не известно ни одного примера популяции, не принадлежащей к европейской цивилизации, у которой была бы представлена подобная модель… с таким высоким возрастом вступления в брак и такой значительной пропорцией неженатых и незамужних. Европейская модель утвердилась на всей территории Европы, за исключением востока и юго-востока» (Хайнал). Далее — некоторое количество фактов: эта модель, хорошо известная в эпоху Просвещения, в XIX веке не только не исчезла, но, напротив, получила еще большее распространение. Эта модель возникает до эпохи Просвещения, но два ее основных компонента имеют разную значимость.
Безбрачие — достояние аристократов; это касается и церковного целибата. Безбрачие — достояние XIX столетия: оно входит в джентльменский набор мальтузианского аскетизма. Европейская модель в куда большей степени характеризуется высоким возрастом вступления в брак, нежели распространенностью полного безбрачия; подобная изысканность — дело относительно недавнего прошлого. Полный отказ женщины от замужества предполагает достаток, экономическую независимость и особенно — ощущение уверенности. Количество отказов от брака имеет тенденцию увеличиваться с ростом урбанизации. В Бретани и Анжу график количества не состоявших в браке до 50 лет выглядит следующим образом: 8,8 % в 1690–1699 годах, 13 % в 1750—1759-м, 8,9 % в 1760—1769-м. Гиперструктура недавнего времени — распространение аристократической манеры на обычаи простонародья. А ведь даже эти 7–8 % не вступающих в брак в сельских районах Франции в XVIII веке по-прежнему резко выделяются на фоне 2–4 % жителей России и менее чем 1 % во всем остальном мире.
