Михаил Дунаев - Вера в горниле Сомнений. Православие и русская литература в XVII-XX вв.
Бунин был человеком (а оттого и писателем, поэтом), склонным к неприятию многого в людях и обществе. Такие добродетели, как любовь к ближнему, всепрощение, смирение, ощущались и сознавались им скорее как высокий и почти недостижимый идеал, нежели неизменное свойство человеческой натуры. Его душевная склонность и любовь всечасно изливались лишь на мир природы, что отразилось и в поэзии его на духовные темы. В единении с природой, а не с людьми ощущала гармонию душа Бунина-поэта. И Создателя он славит и воспевает именно за эту дарованную ему гармонию.
Бог для Бунина воплощён в природе. Природа же, по Бунину, всегда пребывает в ладу с Божией волей, но не человек и в утверждении этой мысли он был последовательнее всех русских поэтов. Природа, а человек, у Бунина возвещает истинно о Воскресенье Христовом.
Удивительно, что даже описывая сельский праздник на Троицу, поэт, по сути, не замечает тех, кто стекается в храм на молитву. Он скорее общается с кем-то бесплотным, безымянным, чем с реальным человеком. К людям Бунин вообще относился порой свысока и пребывал на той высоте один, взирая на прочих с раздражением, презрением, даже со злобностью порой. Это месть его (и ему) за одиночество. И плата за одиночество. И порочный замкнутый круг одиночества.
Религиозное воспитание, становление Бунина происходило совершенно иначе, нежели у Горького, и мировидением он обладал отличным от горьковского. Разумеется, всякий человек своеобразен в своём восприятии мира — а художник тем более.
Бунин производит впечатление в полной мере здорового душой человека. Рядом с ним не только в его современниках-декадентах, но и в том же Горьком видится какое-то нездоровье, болезненность во взаимоотношениях с окружающим миром. Говоря о душевном здоровье, мы вовсе не склонны, и не должны, усматривать в том дюжинность и усреднённость натуры, как то порой понимается. Бунин слишком недюжинная индивидуальность, глубокая и утончённо восприимчивая ко всему, особенно к красоте мира. Красота и духовность для Бунина — одно.
Через красоту он и Бога стремится воспринять и познать. Кажется, красота для него одномерна, в ней он не различает двойственности, она для него лишь отражение Божественного начала мира. Дьявол для Бунина не может укрыться за внешней красотой, уворованной им. Где дьявол, там для Бунина всегда уродство, как бы ни было оно эстетизировано внешне. Эстеты-декаденты для него — уроды, и он порой ненавидит их. Для Бунина двойственность красоты своего рода болезнь; одна из причин, почему он так не любил Достоевского.
Бунин естествен во всём. Все его переживания и душевные состояния — проявления естества. Он естествен в своих раздумьях, в эстетическом освоении бытия, в осмыслении смерти и жизни, Творца и Его творения. Это вовсе не значит, что он не знает страданий но и страдания его естественны, а не болезненны — здесь будто парадокс. Он меру знает и стремится идти царским путём.
Свидетельство тому — сам образный строй его созданий. Слишком очевидно раскрывается это в "Жизни Арсеньева" (1927–1937), его художественной автобиографии.
Конечно, Алексей Арсеньев — не Иван Бунин, это и на уровне имени отмечено. Но, если в своё время Флобер имел основание сказать о героине романа "Мадам Бовари": "Эмма — это я", то Алексей Арсеньев — в несравнимо большей мере именно Иван Бунин. "Жизнь Арсеньева" — книга не только и не столько о внешних событиях, в разной степени (порою иносказательно) отражающих реальные события жизни Бунина, но о внутреннем становлении человека, и прежде всего — о религиозном движении его души.
Чувство Бога проявилось в душе Арсеньева-Бунина достаточно рано и своеобразно. Это чувство изначально было близко пантеизму. Позднее оно определит религиозную эволюцию сознания писателя, но пока это знак непроросшего семени, которое лежит до поры без видимого движения, определяя лишь внешнее своеобразие миросозерцания. В "Жизни Арсеньева" отразилось то религиозное сознание, которое являет собою смешение языческой стихии, индуистско-буддийских идей и христианской основы русского православного бытия. Мир природы, мир натуры, мир естества, мир естественности… В природе естественно всё, даже и смерть, через переживание мысли о которой (через догадки о бессмертии) проходит всякий человек, неизбежно касаясь и мысли о Боге. Первое соприкосновение ребёнка с реальной смертью рождает в нём глубочайшие духовные переживания.
Толстой, к которому Бунин испытывал всегда внутреннее тяготение (вплоть до того, что умер в весьма близком возрасте, неосознанно, но и не случайно), утверждал: боязнь смерти — примета извращающей человеческую натуру фальши, тогда как естественное существование завершается естественным и концом, который воспринимается спокойно и красиво-равнодушно. Вот к чему Бунин будет стремиться, ожидая конца. Это стремление рано укоренилось в нём. С раздумьями о смерти всегда соседствуют думы о смысле жизни. В свой черёд приходит соблазн увидеть всё лишённым смысла.
Из сомнений герой находил выход именно через ощущение и осознание собственного существования. Название произведению дано символическое: "Жизнь Арсеньева" — жизнь как высшая ценность, как самодовлеющий смысл бытия. Но в вере ли совершается эта жизнь? Или — в натуральном пантеизме?
Вера в Бога для Арсеньева, это "то высокое чувство, которое вложено в каждую душу и будет жить вовеки, — чувство священнейшей законности возмездия, священнейшей необходимости конечного торжества добра над злом и предельной беспощадности, с которым в свой срок зло карается. Это чувство есть несомненная жажда Бога, есть вера в Него. В минуту осуществления Его торжества и Его праведной кары оно повергает человека в сладкий ужас и трепет и разрешается бурей восторга как бы злорадного, который есть на самом деле взрыв нашей высшей любви к Богу и к ближнему…"
Таким словам порадовался бы Иван Карамазов. Внешне эти слова могут вызвать и сочувствие, но по внутреннем их осмыслении — должно сказать, что изначально герой Бунина несёт в себе зачаток основанной на раздробленном сознании веры вне-христианской. Его Бог — Бог милующий, не карающий. Возможно, в злорадстве мести — взрыв любви к Богу и ближнему… Так мы постепенно вынуждаемы отмечать в понятиях героя "Жизни Арсеньева" знаково отразившиеся особенности миросозерцания самого автора, намётки того, что позднее преобразует его религиозную устремлённость.
Эстетическое, не пережитое на религиозном уровне чувство постоянно вносит в душу человека соблазны. Тяготение к внеправославному состоянию внутреннего человека совершается также через эстетические переживания. Для него неважным оказывается, где молиться, — и он молит Господа о даровании того, чему уже готов посвятить жизнь. Для него не важно, где молиться, потому Что он воспринимает весь мир, всю природу, как храм, где человек только и может истинно воспринимать Бога. Эстетическое движение души к непроявленному пока, но пантеизму (а в подтексте — к смешению вер) несомненно. Первое время этому эстетическому движению души как будто противостояла воцерковлённость юного героя.
Автор "Жизни Арсеньева" трижды описывает стояние своего героя в храме. У совершенно юного ещё человека отмечается эстетическое и в основе своей эгоцентричное переживание церковной службы. Второе свидетельство — о начинающемся угасании прежней зачарованности. В третий раз — церковность, религиозное чувство начинает сознаваться как некая составляющая чувства родины, причастности к её тёмной древности. Не более.
Эстетизм, так свойственный Бунину-Арсеньеву с ранних лет, отравляет его душу почти ненавистью ко всему, что видится неэстетичным в жизни: а в этом именно соблазн недолжного восприятия жизни. Так Арсеньев искажает восприятие мира душевным, эстетическим воззрением на мир. И о горнем герой Бунина догадывается именно через эстетическое восприятие жизни.
Вспомним, что Святые Отцы всегда воспринимали горнее, само понимание добра в мире — как красоту. Добро есть всегда красота. Но не чувственная — духовная. Напротив, красота чувственная не всегда есть добро. Полное отождествление красоты и добра опасно, таит возможность сделать неверный шаг. Герой и автор "Жизни Арсеньева" стремился через эстетическое творчество одолеть смерть и небытие.
В ранней юности тяга к литературному бессмертию соединилась в нём с земным соблазном тщеславия, и он признаётся в этом слишком ясно. От прежнего переживания радости бытия человек — герой? автор? — переходит к решимости утвердить себя в бытии. Прежде его естественное чувство жизни было сродни растительному ("жить плакучей ивой"), затем оно восходит на новую, душевную ступень, к естественному же стремлению к бессмертию через самодовлеющее эстетическое творчество. Эстетическая тяга обретает новую форму.
