Голос и воск. Звучащая художественная речь в России в 1900–1930-е годы. Поэзия, звукозапись, перформанс - Валерий Золотухин
В самом начале своей работы Бернштейн выбрал иной, чем его коллеги по ИЖС, метод. Причем выбор звукозаписи в качестве рабочего инструмента означал разрыв со сформировавшимся прежде подходом. Чтобы показать это, необходимо снова вернуться к статье Волошина «Голоса поэтов». Она начинается с неожиданного утверждения о неразрывности связи голоса с субъектом:
Голос – это самое пленительное и самое неуловимое в человеке. Голос – это внутренний слепок души. У каждой души есть свой основной тон, а у голоса – основная интонация. Неуловимость этой интонации, невозможность ее ухватить, закрепить, описать составляет обаяние голоса192.
Можно ли толковать эти слова так, что голос не поддается фиксации средствами звукозаписи? По меньшей мере такое отношение к механической записи речи не было уникальным среди критиков, принадлежавших, как и Волошин, к символистской школе. Как известно, количество фонограмм поэтов, сделанных в России до 1920 года, было ничтожным. Возможно, это отчасти объяснимо распространенным предубеждением против конвертации звучания/исполнения в звукозапись. Слова Волошина перекликаются с высказыванием Константина Эрберга (Сюннерберга) о фонограммах с авторским чтением поэтов, записанных Сергеем Бернштейном:
Если же обратиться к записи фонографа, я думаю, что работа, которая проделана, представляет большую ценность, но это будет цветок, который запаха не имеет и не может иметь193.
Эти слова были сказаны во время обсуждения доклада «Голос Блока» в Институте живого слова в мае 1922 года. Но похожей была и реакция самого Блока, когда Бернштейн сразу после единственного сеанса записи в 1920 году предложил поэту прослушать звукозапись его чтения. На вопрос, какое впечатление она произвела на него, Блок ответил: «Я бы сказал: тяжелое впечатление. Нельзя голос отделять от живого человека…»194 Вопреки убеждению Волошина, Эрберга и Блока о нераздельности голоса и тела поэта, Бернштейн продолжал записывать поэтов на фонограф, попутно знакомя их с новым медиа, а к 1930 году его собрание уже стало крупнейшей коллекцией литературных звукозаписей в России.
Учреждение фактически первого в мире звукового архива художественного чтения (преимущественно поэтов) было одним из важнейших результатов работы Института живого слова. Анализ звучащих стихов, зафиксированных с помощью фонографа и граммофонной записи, и взаимоотношений этих фактически новых произведений с эстетической структурой стихотворений займет в 1920‐е годы важнейшее место в работе С. Бернштейна195. Отвергнув отождествление текста с его материальным звучанием, предпосылкой своих работ Бернштейн сделал другое (предположительное) тождество эстетических структур: стиха, зафиксированного звукозаписью, с его исполнением, т. е. с тем, что и принято называть декламацией или авторским чтением.
Реформа накануне конца
Постепенно складывающаяся в течение первого года работы и оформившаяся к 1919/20 учебному году структура института, согласно опубликованному в «Записках» плану, включала четыре отделения (факультета) – ораторское, педагогическое, словесное и театральное196. Это совмещение разных направлений с самого начала делало проблематичным подчинение института театральному отделу Наркомпроса. По этой причине (невозможности согласовать работу института с театральной деятельностью, за которую отвечал отдел Наркомпроса) оказались под вопросом обсуждавшиеся планы открытия в ИЖС отофонетической лаборатории и клиники, а в скором времени также практически все направления работы, связанные с физиологией и медициной. Театральный отдел Наркомпроса не желал поддерживать инициативы, выходящие за пределы его профессиональных сфер197, а в 1921 году был вовсе расформирован198. Кроме того, в декабре 1919 года скончался Михаил Богданов-Березовский, врач-дефектолог и ученый, активно вовлеченный в работу института в первый год его существования.
Внутри института, в свою очередь, трения между отделениями дали о себе знать тогда же, в 1921 году, когда встал вопрос о переподчинении института в связи с реформой театрального отдела Наркомпроса. Они были связаны с постепенным возрастанием значимости словесного отделения, в работу которого к тому моменту Эйхенбаум и Бернштейн были глубоко вовлечены199.
К 1921 году, когда произошел переход ИЖС в ведомство Главнауки, наиболее состоятельными научными проектами в ИЖС оставались проекты сотрудников словесного отделения. Именно в недрах отделения, которым руководил Эйхенбаум, вызревала реформа 1921–1922 годов, которая должна была изменить структуру института и устранить из нее театральное направление. Проект реформы Института живого слова был разработан Сергеем Бернштейном и Борисом Эйхенбаумом. В личном архиве Бернштейна отложилось два документа, посвященных этому. Благодаря им становится отчасти понятным, каким они представляли будущее института и почему были вынуждены покинуть его еще до закрытия. Первый документ – черновик текста Бернштейна и отдельные заметки к нему, собранные под обложкой «Реформа ИЖСл». Привожу его с небольшими сокращениями:
1. Задачи Института Живого Слова сводятся к научной и художественно-экспериментальной разработке вопросов, относящихся к области звучащего художественного слова.
Круг вопросов, составляющих предмет занятий И[нститу]та Ж[ивого] Сл[ова], определяется следующим образом:
А. Практика живого слова:
а) интерпретация – драматическая, декламационная и рецитационная – словесно-художественных произведений;
б) ораторская речь;
в) рассказывание.
Б. Теория живого слова:
а) анализ композиции связанных с произнесением словесно-художественных произведений как путем изучения их реального звучания, так и при помощи других эстетических методов;
б) теоретическая разработка вопросов техники искусств, построенных на речевом звучании.
В. История живого слова: история искусств, построенных на речевом звучании.
2. Вся практическая (художественно-экспериментальная) деят[ельно]сть И[нститу]та должна базироваться на критическом [отношении? Нрзб.] к существующим формам искусств живого слова и на искании новых путей в области этих искусств.
3. Сообразно с изложенными принципами должен быть изменен личный состав сотрудников И[нститу]та (как руководителей, так и учащихся).
4. Сообразно с изложенной программой деятельности ИЖСл не должен определяться как учреждение, преследующее художественно-практические цели (цель подготовки артистов-практиков). Научно-исследовательские и художественно-экспериментальные задачи должны пользоваться равным признанием.
5. Научным и художественным сотрудникам И-та должна быть предоставлена возможность специализации в направлении либо научно-исследовательской (1), либо экспериментально-художественной (2) деятельности. При этом научным сотрудникам должен быть обеспечен известный минимум художественно-практических навыков, художественным же сотрудникам – известный минимум специальных научных знаний. Этот художественный и научный минимум проходится частью в течение двухгодичного подготовительного курса, одинакового для всех сотрудников И[нститу]та, частью в последующий период, посвященный научной или художественной специализации.
6. В целях осуществления изложенного плана занятий, И[нститу]т подразделяется на 3 разряда: 1) двухгодичный подготовительный разряд; 2) научно-исследовательский разряд; 3) художественно-экспериментальный разряд. Сотрудники И[нститу]та избирают
