Степан Козловский - История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц
Основой «исторического» повествования являются главные действующие лица (князья и богатыри), восприятие значения которых летописями и эпосом резко различается.
Вместе с тем, имеется общее поле их деятельности — социальная практика и исторический фон (условия социальной практики), которые могут послужить основой для дальнейших попыток нахождения хронологического соответствия эпической и летописной истории. «Общее поле деятельности» характеризуется историческим «фоном» социальной практики, который содержит идеи, влияющие на мотивацию поведения действующих лиц.
Некоторые идеи имеют общесоциальное значение. Они влияют на восприятие повседневности и кардинально меняют быт. Такие изменения редко остаются незамеченными. По всей видимости, «идеи», вызывающие в обществе подобную трансформацию, можно предполагать исторически достоверными, поскольку они встречаются как в эпическом, так и в летописном отражении социальной практики.
Графически хронологическое соответствие может быть представлено следующим образом:
1) Время эпическое — функция обязанностей богатыря.
Функция героя былины
Социальный фон действий (векторы мотивации — идеи) героев — богатырей.
2) Время абсолютное. Древнерусская социальная практика.
Функция героя летописи
Социальный фон действий (векторы мотивации — идеи) героев — князей.
3) Время летописное — функция правления князей.
Таким образом, в перспективе хронологическое соответствие эпоса и летописей может быть найдено на основе тщательного сопоставления социального фона действий героев, деятельность которых отражена в данных исторических источниках.
В соответствии с указанной спецификой существует целесообразность применения следующей методики в отношении эпических текстовых материалов:
1. Эпос является частью «устной истории», поэтому, в первую очередь, используются методы, характерные для нее.
2. Поскольку есть необходимость аналитической работы с мнениями людей о том, что происходило в эпоху «СТАРИННОЙ», то есть, фактически, Киевской Руси массовым фольклорным текстовым материалом о социальной практике, представляющим по форме интервью, то наиболее эффективным в данном случае будет применение качественного подхода современной социологии.
3. Исходя из того, что надо иметь дело с системой передачи смысла из одной системы знаков в другую, то не обойтись без применения семиотики.
4. Поскольку знаковые системы эпического текста построены в виде определенного взаимодействия «типических» мест, в исследовании используются достижения современной филологии.
5. Учитывая, что фольклорные материалы представляют собой не просто отражение социальной практики, но воспроизведение активного взаимодействия личности и общества, при котором личность находится всегда в центре внимания, для анализа ее восприятия применяется методика «Школы Анналов».
6. Поскольку социальная практика развивается во времени, используется также метод историко-сравнительного анализа.
Безусловно, такой подход к формированию методологии является эклектичным, приводит к восприятию ее как «мозаики», состоящей из методов различных наук, но в то же время он позволяет создать объемное представление об исследуемом феномене эпического восприятия социальной практики.
1.2.5 Значение «типических мест» в изучении эпоса
В настоящее время в наибольшей мере учтены филологические особенности фольклора.
Для начала рассмотрим значение, которое имеют для эпического повествования так называемые «типические места» русских былин.[294]
Традиция употребления «типических мест» в одних сюжетах и почти полное их отсутствие в других, очевидная их замена в ряде случаев на «места», полностью аналогичные по смыслу, но уникальные по содержанию, остаются в наше время обычно за гранью интересов исследователей фольклорной традиции.
Данная лакуна заполнена псевдонаучными представлениями о так называемой «обратной исторической перспективе» (проекции событий XIV–XVII веков на X век), которая якобы аналогична «обратной перспективе в древнерусской живописи».[295]
«Обратная перспектива» в древнерусской живописи (иконы, миниатюры и фрески, написанные по византийским канонам) вряд ли может быть названа исконно русским явлением. Более того, она с самого начала была подчинена строгим церковным правилам, поэтому сравнивать подобные изображения можно разве что с явлениями такого же порядка — то есть с теми, которые в большой мере испытали влияние церковных канонов и идеологии. Эпос же, по всей видимости, испытывал подобное влияние лишь опосредованно — не от церкви, а от «оцерковленного» социума и закреплял в значительной мере случайно, в зависимости от соответствия такого влияния «видению» описываемой ситуации аудиторией, на восприятие которой эпические произведения были рассчитаны.
Таким образом, несмотря на то, что отдельные явления подобного рода, безусловно, присутствуют в фольклорных материалах, абсолютизировать их значение и распространять на весь эпос вряд ли возможно. Напротив, существуют достаточно характерные примеры «типических мест», которые могут быть прикреплены лишь к строго определенным сюжетам, группам персонажей, типам эпических песен. В качестве образца можно провести сравнение «типических мест» похвальбы на пиру в былинах и в так называемых «исторических песнях».
В частности, бояре в былинах хвалятся обычно «селами с приселками», а в исторических песнях — крестьянами, более того, в песнях московского периода даже «убогий» хвастает на пиру.[296] Иногда близкая по форме к былинам песня «о Кострюке» содержит характерное типическое место в описании пира, которое, несмотря на близость к былинному изображению, в них почти невозможно встретить:
Он не пьет, не кушает,Белу лебедь не рушает,На царя он лиха думает.[297]
Фраза: «На царя он лиха думает» не переносится в былины из этой песни — там (в былинах) вместо вопроса: «почему гость не ест?» звучит аналогичный: «почему ты не хвастаешь?». То есть в былинах домонгольского периода вопрос предусматривает подозрение в оскорблении гостя (которого обошли чашей, усадили на неподобающее место и т. д.). В песнях московского периода — подозрение царя в «лихе». Учитывая, что наиболее «почетным» гостям царь отправлял блюда со своего стола, которые попробовал сам, то отказ гостя есть означал подозрение в попытке отравления гостя царем (лихе). Все это показывает существенное изменение социальной практики, которая становится сложносовместимой с классическим былинным изображением (Киевских) событий.
Таким образом, мы не можем сводить все непонятное в эпическом изображении только к «обратной исторической перспективе».
В связи с этим есть необходимость более подробного изучения вопроса «типических мест» восточнославянского эпоса.
Тематику «типических мест» в русском эпосоведении одним из первых стал серьезно исследовать А. Ф. Гильфердинг. Он, в частности, писал: «Можно сказать, что в каждой былине есть две составные части: места типические, по большей части описательного содержания, либо заключающие в себе речи, влагаемые в уста героев, и места переходные, которые соединяют между собой типические места и в которых рассказывается ход действия[298]».
В. Ф. Миллер предложил следующую классификацию типических мест:
«Во-первых, „общие места“, т. е. эпические описания, которые исстари отлились в определенную форму (например, описание процесса седлания), и переносятся свободно из сюжета в сюжет, если есть для этого какой-нибудь случай … Во-вторых, „типические места“, как видно из приведенного А. Ф. Гильфердингом примера, это — речи, вкладываемые в уста героев. Такие речи уже не шаблоны, а в собственном смысле типические, т. е. из них, главным образом, слагается тип, духовный облик того или другого действующего лица».
Кроме того, В. Ф. Миллер выделяет «переходные» места, которые соединяют между собой «типические» места и в которых рассказывается ход действия.[299]
Таким образом, можно зафиксировать существование в былинах типических мест, характерных для всего эпоса в целом, — некоего «метатекста» и локальных типических мест, которые характерны для какого-то одного из героев (нравственный «облик», по меткому выражению В. Ф. Миллера).
Вместе с тем, без непосредственной связи с эпическими материалами, проблема повтора в лексике была объектом исследований филологов и лингвистов советской эпохи и современности.
