Владимир Абашев - Русская литература Урала. Проблемы геопоэтики
Обмен взглядами завершается победой героя, и лирический сюжет пермского цикла (и в целом первых трех книг) строится именно так: как преодоление Перми, победа в поединке:
Пермь, у ореха внутри тоже кривляется ночь.Сколько ж орехов сломать, чтобы с твоею сравниться?Ты опознала меня? (То-то пустилася вскачь.)Да, это я из тебя страшную вырвал страницу (П, 70).
Тема преодоления Перми строится у Кальпиди многомерно. В пространстве пермского мифа развертывается и орфическая тема поэта-героя:
Приди мне в голову, что Пермь сродни аиду,что я почти Орфей, спускающийся в ад,я б наказал себя билетом на «Аиду»и, чтоб наверняка свихнуться, в первый ряд (С, 30).
Тень Орфея, хотя и остранена здесь ироническим жестом (типический для Кальпиди прием сравнения через отрицание), помянута не всуе. Это глубинная проекция самоощущения Кальпиди, его понимания задач и масштабов ответственности поэтического призвания. Здесь он сосредоточенно серьезен, и обычное для него травестирование мифа не снижает пафоса темы. Поэт-герой призван, чтобы спасти мир. И эта тема решается как раз в связи с Пермью.
И кто-то Черный, пачкаясь в пыли,ввернул в патрон с гранитною резьбойПчелиную конструкцию Пермии свет включил, и – выпрямился рой.
Кто этот город сочинил сполна?Кто кукловод? На ниточках: волна,заводик, соль, чья роль так солона<…>И город, что на ниточках дрожит,дрожит и не испытывает больи все-таки дрожит, как реквизит,играющий глухонемую роль.
Но я зайду за реечный восток,за сочиненный проволочный дождьспросить: «насколько подлинный високпульсирует, вминированный в дочь?»
И нити я обрежу, и тогдаплеснет с небес картонная вода,и прочая расклеится погоданад мусорною косточкой Перми,и ровно в семь, нет! – около семина алфавит рассыплется природа.
Я из гербария состряпаю травуи подогрею на сухом пару,внедрю в нее шмеля густую теньи с вавилонского на наш переведуего гудок-перевертень:«Увиж-жу-у луг и гул «у-у», ж-живУ» (А, 46).
Это стихотворение вносит новый и принципиально важный мотив в пермский текст Кальпиди: Пермь – это и хтоническое чудовище, и жалкая жертва инфернальных сил. Встречается этот мотив, конечно, и в других текстах, он системен: «Пермь – затравленная мышь» (А, 45); «беглая Пермь» (П, 119); «Пермь – детдом» (А, 45).
Другой важнейший, кроме поединка, аспект пермского лирического сюжета у Кальпиди – это инициация героя. Погружение героя в Пермь, познание чудовищной тайны открывшегося пространства и преодоление ее в героическом поединке составляют звенья поэтической инициации. В целостном составе этот сюжет разворачивается в большом стихотворении В. Кальпиди «Несколько лестничных клеток…», которое, по существу, и хронологически (1993 год), и логически завершает пермский цикл Кальпиди.
Ритмико-интонационный и синтаксический рисунок первой строки: «Несколько лестничных клеток его отделяют от / летнего августейшества тополевых седин» (С, 87-90) сразу вводит нас в литературный контекст темы. Это прямая отсылка к «Осеннему крику ястреба» Иосифа Бродского. Провокативное имя героя – Сережа Набоков – обозначает другой литературный ориентир, в поле которых выстраивает свой путь Виталий Кальпиди. Внешний лирический сюжет стихотворения – прогулка по городу, маршрут которой выстроен в тексте в деталях, и любой читатель, знакомый с топографией Перми, восстановит его без усилий.
Вообще городская прогулка как сюжет – это отдельная тема, поскольку здесь мы имеем дело с определенной культурно-символической формой взаимоотношений человека с миром. Недаром прогулка так тесно связана с поэзией, и нередко она входит в текст лирического стихотворения как организующий его мотив: «Брожу ли я вдоль улиц шумных». Прогулка имеет существенное отношение к познанию и самопознанию31.
Так и в повседневности: отношения человека к городу не ограничиваются утилитарной стороной, прогулка – одна из форм функционально невынужденных отношений человека с городом уже как с символическим объектом. Утилитарно бесцельные наши блуждания по улицам есть не что иное, как различные формы коммуникации с городом, который в таких случаях выступает перед человеком прежде всего своей означающей текстовой поверхностью. В прогулке город открывается как «собеседник» или играет роль кода, помогающего нам что-то уяснить в самих себе, или воспринимается как сообщение, которое мы перечитываем, открывая в нем что-то новое.
Именно в этом аспекте и разворачивается прогулка по Перми в стихотворении о городской одиссее Сережи Набокова:
Прогулка его по городу – не вылазка в зоопарк,а сложное путешествие пламени по свече,в сравнении с чем открытия остросюжетной Ост —Индии – прятки стекол из детской игры в «секрет» (С, 88).
Герой действительно совершает настоящее путешествие, погружаясь в сложную и живую игру с городом. Это духовное приключение, где город проявляет себя как живое сознающее существо, личность, с которой герой вступает в контакт. Из такого путешествия нельзя вернуться прежним. И Сережа Набоков в своем странствии через Пермь переживает озарение, он посвящается в поэзию:
Мимо тюряги, кладбища мимо,минуя мост, в пьяную Мотовилиху вырулил наш поэт <…>Он шел, затаив под сердцем суетность воробья,навязчиво приборматывая к дюжине слов мотив,смысл которых падал внутри самого себяв обморок (бракадабре мелоса уступивпальму, каштан, березу первенства; и метельзвуков першила в горле, а на пролом слюныринулась, то и дело переходя на трель,я бы сказал, прохлада длиною в длину длины.Сережа икнул от счастья, чихнул и устал; над нимщепотками белой соли вечерние мотылькикружили, врывались в волосы и, не образуя нимб,к нимбу-таки стремили воздушные вензельки.Мелькнули гусиной кожей покрытые плечи – дочь;прошли вереницей жены, свернулась в морщину мать;над Камой, где – перевернутый при отраженьи треЧкривлялся, элементали летали людей имать;из глаз выливались слезы: Сережу скрутил восторгразлуки; он видел город как бы через стеклорифленое; постепенно он двинулся на восток,куда его полунечто влажное повлекло;вибрация, как печати, с него сорвала виски(цензура правдоподобья смолчала), глаза назадс трудом поглощали зренье, шуршащее, как пески,но здесь – затемненье в тексте, чему я отчасти рад.Сползала река за туго натянутый горизонт,проклюнул скорлупку сферы неведомый нам птенеци засуетились звезды, имея на то резон —успеть помигать, покуда я не написал: КОНЕЦ (С, 89, 90).
Прогулка по Перми превращается в посвящение, инициацию. Недаром в описание состояния героя прокрадывается обычный для изображения шаманской / поэтической инициации мотив расчленения-трансформации тела: «вибрация, как печати, с него сорвала виски».
Тема инициации объединяется с темой разлуки с городом: он познан и преодолен. И в этом смысле слово «конец», завершающее стихотворение о Сереже Набокове, накладывает рамку на пермскую тему в поэзии Кальпиди.
Тема прощания с городом, завершенная в этом стихотворении, была развернута в ряде стихотворений книги «Аллергия», оставшейся в рукописи. Там она звучала без той интонации примирения, с которой звучит стихотворение «Несколько лестничных клеток…», а, скорее, с оттенком некоей ярости разрыва, преодоления. Прощаясь с городом, Кальпиди деконструировал собственный миф:
Траура знак: я сбриваю за бровью бровь,режу ресницы. Теперь хоть базальт буровь(или бури?) рассекреченными глазами.С неводом злой сетчатки пускаюсь вплавьи обнаружу, что пермская эта фря(кем, как страшилкой, годами пугал зазряя население) – архитектурная сплетнябез головы (но не всадника), без царяв той голове, что увидеть, увы, нельзя.Но научил я поэтов кричать «банзай!»городу-выдумке, брешущему (см. лайчистопородных дворняг шерстяных, репейных).Город-фантазм, придумка, а не Бабай…<…>Не было города, не было страха, неб у д е т в моей биографии и во сне (Ал, 62, 63).
В этом стихотворении отчетливо звучит важный для понимания пермского цикла Кальпиди мотив преодоления детского страха. Хтоническая Пермь – это даже не Бабай, которым пугают детей, а фантазм сознания. С этим мотивом вскрывается психологический аспект отношений Кальпиди с Пермью, которую можно рассматривать как проекцию глубоких психологических конфликтов, коренящихся в травмах детского сознания. Психоаналитический аспект творчества Кальпиди – это большая и важная тема. Мы коснемся ее лишь в нужном для нас аспекте.
Интересно заметить, что прощание с городом у Кальпиди сопровождается мотивом изменения родовой принадлежности города с женского на мужской: «город-мужчина, двусмысленно названный: «наша красавица Пермь» (Ал, 13); «я продаваться приехал в серьезный Пермь, / видимо, первый присвоив мужицкий род / городу», «а Пермь – и рад!» (Ал, 62). Это весьма значимый, переломный, момент развития мифа Перми. У Кальпиди как в содержательно-символической, так и в языковой проекции фиксируется преодоление зависимости от Перми – Страшной Матери.
