Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Только признав, что поэт ориентировался на массовую демократическую аудиторию, мы поймем смысл и пафос его слов о «всеобщем пире»: «Это будет тот ячменный хлеб, которым насытятся тысячи… Это будет новый свет, новое солнце, которое взойдет там, где закатится старое»[806].
Но окончательно в том, что тысячи «истинно благородных» людей, к которым адресуется Данте, – горожане, убеждает четвертая книга «Пира», подробно поясняющая, что нужно понимать под «истинным благородством». Этическое учение «Пира», насквозь пополанское и антифеодальное, представляет собой одну из вершин идеологии Данте.
Итак, ошибались и Аристотель, и Фридрих II, сказавший, что благородство заключается «в богатстве, сопряженном с древностью происхождения». Лживо мнение тех, кто называет благородным такого человека, который может сказать: «Я – племянник или сын такого-то достойного», хотя бы сам и был ничтожеством. Внешний лоск и хорошие манеры – лишь «очень малая часть благородства». Все, что в состоянии дать и отнять фортуна, родственные связи и браки, пышные дома и обширные владения – также не порождает благородства. Данте, разумеется, не собирался заменять старые идолы золотым тельцом (что отнюдь не мешало ему объективно выражать дух раннебуржуазной эпохи). Богатство низменно по своей природе и никак не в силах облагородить человека. Еще менее это может сделать древнее происхождение[807].
И Данте, чтобы втолковать нам суть дела, прибегает к сравнению. Предположим, два человека стремятся перейти через поле к дому, стоящему на другой его стороне. Первый путник, «благодаря своей предприимчивости, т. е. осмотрительности и благому таланту, ведомый только самим собою, прямым путем приходит туда, куда стремится». Нам не трудно узнать в этом путнике знакомые черты дантовского современника – энергичного, способного и удачливого пополана. А второй путник бредет позади, по следам первого, не отличаясь его достоинствами. Ясно, что это не кто иной, как родовитый дворянин, «сын такого-то, а сам ничтожество». «Кто из них двоих доблестен? Отвечаю: тот, кто шел впереди. Как назовем второго? Отвечаю: подлейшим»[808].
Значит, в чем же заключается благородство? Во внутренней ценности самой человеческой личности. «Под словом „благородство“ я понимаю совершенство собственной природы в каждой вещи»[809]. Всем своим трактатом Данте утверждает: если ты смел, умен и великодушен, если ты обладаешь одиннадцатью аристотелевскими добродетелями – ты благороднее любого родовитого болвана.
Где это сказано, что доблесть непременно связана с рыцарями или «почтенными людьми духовного сословия»? «Если доблесть похвальна в рыцаре, то она похвальна во многих; один одет хорошо, другой – плохо, но чистая доблесть прекрасна в каждом»[810].
Данте рассчитывал, что земные властители придут в восторг от его теории… Ведь цари должны любить истину. И посему – «каждый царь возрадуется, что опровергнуто фальшивейшее и вреднейшее мнение злых и обманутых людей, искаженно судивших до сих пор о благородстве»[811]. Нетрудно упрекнуть поэта в наивности. Не лучше ли, однако, отметить, что утопическая империя Данте явно мыслилась им как государство, где будут почитаться способности, а не родовитость. Так этика Данте сливалась с его политикой.
«Пусть не говорит кто-либо из флорентийских Уберти или миланских Висконти: „Раз я из такого рода, значит – я благороден“. Ибо божественное семя западает не в род, а в отдельных лиц. Не род делает отдельных людей благородными, а отдельные люди делают благородным род»[812].
В феодальном обществе – как раз наоборот – индивидуум что-то значил лишь постольку, поскольку он принадлежал к общине, цеху, сословию, роду и т. д. Тот, кто порывал эту крепкую пуповину, оказывался за бортом официального общества. Ко времени Данте все стало меняться. Появление ранней буржуазии разрывало патриархальные узы и предоставляло простор инициативе и способностям отдельной личности. И вот Данте, негодовавший против разгула алчности, приветствовал, однако, тех, кто «благодаря своей предприимчивости», «ведомый только собою», достигает нелегкой цели. Поэту не дано было, конечно, понять, что вдохновлявшие и возмущавшие его общественные сдвиги – две стороны одной медали. Гордое самосознание индивидуума и кризис традиционной морали, расширение умственных горизонтов и жажда наживы, обновление искусства и крушение иллюзий – так крайне противоречиво преломлялись экономические процессы в идеологии и психологии эпохи. Данте впитал в себя эту противоречивость. Он был детищем своего века и тогда, когда отвергал его, и тогда, когда опережал его. В конце концов, он шел с ним вровень.
В главе «О сладости человеческого счастья» Данте писал, что все люди от рождения одинаковы. «Несомненно, Аристотель рассмеялся бы, услышав о двух породах человечества, словно речь идет о лошадях или ослах; пусть простит меня Аристотель, по ослами вполне можно назвать тех, кто так думает». Люди составляют единый род, и сущность их едина. Поэтому о благородстве нужно судить «по эффектам» (курсив мой. – Л. Б.), т. е. по результатам человеческой деятельности. Как сказал Христос, «по плодам их познаете их»[813].
Это гуманистический взгляд. Как иначе охарактеризовать мысли Данте? Он черпает доводы у Экклезиаста, но также – у Овидия. Он ссылается на Аристотеля и на Евангелие. Что ж, на Евангелие после Данте будут ссылаться и гуманисты, и протестанты. На Евангелие до Данте ссылались еретики. Свежесть теорий Данте – в их связи с конкретной исторической почвой, а не в абстрактной аргументации. Важно, что именно отбирал Данте в той же Библии и как использовал.
Позволительно ли считать человека низкого происхождения благородным? Если – нет, «если знатность не рождается заново», тогда она восходит к Адаму. Но тогда все благородны!
Трудно сказать, кому впервые в средние века пришел в голову этот соблазнительный довод. Ветхозаветный Адам неоднократно оказывался союзником тех, кто не мирился с сословным неравенством. Разве людской род не произошел от одного прародителя? – «наша вера лгать не может». Но в таком случае, «если Адам был знатен, мы все знатны, а если он был низкого происхождения, мы все низкого происхождения»[814].
Флорентиец Данте запальчиво возражал «тем заблуждающимся, которые полагают, что виллана никогда нельзя назвать благородным человеком и о человеке, являющемся сыном виллана, также никогда нельзя сказать, что он благороден». И продолжал: этот предрассудок «преграждает путь виллану стать когда-либо благородным посредством свершенных им деяний (курсив мой. – Л. Б.) или посредством какого-нибудь случая…». Здесь суждения Данте обретают резкость, необычную для ученого трактата. Он строит изложение по формуле: «И если противник вздумал бы сказать… то я отвечу».
