В поисках Зефиреи. Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века - Константин Бурмистров
Определение «каббалистический» прочно приклеилось к Пьеру д’Альгейму в мемуарах Белого. Его философским антиподом часто выступает рационалист Эмилий Карлович Метнер. «Эмилию Карловичу невыносим был абстрактный „монизм“ объяснений д’Альгейма, – вспоминает Белый. – Ему, дуалисту (по Канту) и плюралисту (по Гёте), непереносна бывала каббалистическая архитектоника взглядов д’Альгейма»232. Или:
Задирижировав карандашиком в воздухе и двуруко развесясь, отмахивался от собственных слов Э. К. Метнер: – «Ну да: дух д’Альгейма – дух мрака: дух Листа – не Гёте: дух чувственности, только внешне осёдланный каббалистической схемой, бесплотно иссушивающий в душный догмат святыни свои и чужие»233.
Если верить Белому, «каббалистика» (в данном случае это, пожалуй, синоним «схоластики») д’Альгейма с трудом переносилась и Рачинским:
В укладах, в устоях всегда потосковывал; я однажды запомнил его у д’Альгеймов: уставши от каббалистических эстетических рококо и барокко д’Альгейма, увидевши Эллиса, он подбежал к нему…234
Вместе с тем для Белого «каббалистика» д’Альгейма – это не просто фигура речи. Он действительно считал его серьезным знатоком этой традиции. Еще в юности, только начиная знакомство с «тайными науками», в том числе с оккультной нумерологией, он писал Э. К. Метнеру (30 ноября 1902):
…И раньше бывают ощущения невидимой близости, но встреча с Господом происходит, как я это недавно узнал от мужа Олениной д’Альгейм (глубоким (так! – К. Б.) каббал[истом] и теос[офом]) не при «7» (белое) и даже не при восьми, а при переходе от 9 к 10, т. е. к 1…235
Анна Алексеевна (Ася) Тургенева (1890–1966), антропософка и первая жена Андрея Белого, а также родственница Пьера д’Альгейма, вспоминала о нем:
С большим нетерпением ждал меня мой дядя – писатель Пьер д’Альгейм; вместе с моей теткой, певицей Марией Олениной, он жил в домике поблизости от Фонтенбло. У них я провела несколько лет. Мой дядя был мыслителем-одиночкой, погруженным в изучение мистиков Якоба Бёме и Сен-Мартена, а также индийских правовых сборников, но прежде всего – в собственные мысли и соображения. <…> Я могла лишь сбивчиво и хаотически сообщить им о том, что мне до сих пор удалось усвоить из духовной науки Рудольфа Штейнера. «То, что ты мне тут рассказываешь, – сказал мой дядя, – свидетельствует об откровении, которое происходило лишь в редчайшие исторические моменты. Оно едва ли не значительнее откровения, данного Моисею. Почему это возможно в наши дни? Ведь если такое откровение не укоренено в историческом развитии, оно было бы не во благо». Мои слабые попытки ответить ему не удовлетворили его. Однако на следующее утро он, сияя, сказал мне: «Я сам отвечу на свой вопрос. Вчера ночью я перелистывал книгу Зогар и нашел там учение о семи Архангелах, которые попеременно руководят судьбами человечества. Мы вступаем в последнюю, седьмую эпоху, эпоху господства Архангела Михаила, согласно вычислениям переводчика; в течение этого периода он передаст свои обязанности самому Мессии. Но если это так, то для подготовки человечеству будут сообщаться величайшие откровения из скрытых сокровищниц мудрости… Почему я не встретился с ними? Всю жизнь я жаждал этого!» – добавил он. Судьба и впоследствии не помогла ему. Помешала Первая мировая война, а затем болезнь. Потом наступила смерть. В тезисах лекций Рудольфа Штейнера также можно найти созвучие этому учению из книги Зогар. Так у меня появилась перспектива, внутри которой его феномен занял подобающее для него место236.
4) Одна из глав воспоминаний Белого посвящена Льву Александровичу Тихомирову (1852–1923), известному революционеру, народовольцу, ставшему, после отречения от своих прежних взглядов, одним из главных теоретиков монархизма. В последние годы жизни он занялся изучением различных оккультных учений, тайных обществ и сект (сегодня его назвали бы конспирологом) и написал обширное исследование «Религиозно-философские основы истории», в котором уделил необычно большое внимание еврейской каббале237. Вряд ли Белый мог стать его добрым знакомым, однако в своих духовных поисках он обратился и к этому странному человеку:
В Москве жил не меньший знаток, комментирующий лишь для «спецов»; то – Лев Александрович Тихомиров, народоволец – вчера, черносотенник – нынче; и мне говорили:
– «Вот кого бы вам послушать!» <…>
То останавливался и с тою же нелюдимою мрачностью оправлял что-то черное, вроде фуфайки, под серым и мятым жилетиком:
– «Вы чем же занимаетесь?»
– «Естествознанием».
Черные, черствые, полоской зажатые губы в усах, то и дело покусываемых, закривились какой-то неинтересной сентенцией, но назидательной.
Я опять попробовал вернуться к теме визита; и начал что-то о каббалистических толкованиях «звериного числа», иль «666»:
– «Ириней считает, что число букв слова – „Тейтан“»238…
– «Эти толкования – пустое дело»239.
5) Еще одним знакомым Белого, уже периода антропософского ученичества, был Адольф Аренсон (Аренсен; 1855–1936) – музыкант, композитор, теософ и антропософ. Белый неоднократно упоминает его в автобиографических заметках – как знатока, в частности, каббалы Зоѓара. Аренсон происходил из семьи евреев-сефардов, долгое время жил в Сантьяго-де-Чили, а вернувшись в Европу, принял активное участие в теософском и антропософском движении. Вместе с Карлом Унгером, одним из главных теоретиков антропософии (и своим зятем), он основал в Штутгарте антропософский центр, был редактором и издателем лекций Штайнера и вообще стал одним из наиболее известных антропософов еврейского происхождения240. Как вспоминает Белый,
задолго до «докторов», «предприятий», культурных начинаний, доктор Унгер возглавлял в Штутгарте «школу Унгера», ставящую ударение на темах культуры, мысли «мира сего», и на «антропо» – в двойственном термине «антропософия»… <…> К нему примыкал ряд интереснейших штутгартских деятелей, имена которых не упомню… <…> Не могу не упомянуть о старике Аренсоне, на дочери которого женат доктор Унгер: Аренсон тоже подлинный, внутренний ученик, ориентированный на темах каббалы, «Зохара», но вскрывающий их не традиционно, а в теме антропософской культуры мысли; слышанные мной его лекции: серьезны по материалу, насыщены знанием первоисточника, лапидарны в «своих собственных» выводах; кроме того: Аренсон – талантливый композитор; его музыкальное сопровождение к «мистериям» прекрасно написано: в нем он – новатор в инструментовке; это сочетание музыкального новаторства с тысячелетними темами иудейского гностицизма в маленьком, седеньком, как грибочек, сморщенном человечке меня всегда трогало
