Джон Барлоу - Киберномика: к теории информационной экономики

Если вы взглянете на геном человека, вы увидите в его основе генетический код сине-зеленой слизи, работающий совершенно так же, как и в докембрийский период. От этого простейшего куска биологического программного кода до невообразимо детализированного ПО, которое требуется для создания такого непростого существа как Человек, лежит путь плавного, непрерывного природного строительства.

И вся эта сборка представляет собой комбинации всего-то четырех нуклеотидов, сложных последовательностей углерода и водорода, которые суть основные белки. Жизнь существует в совокупности разниц между этими комбинациями — закодированной последовательности, в которой нуклеотиды следуют параллельно каждой нити молекулы ДНК. На самом деле, можно сказать, что Жизнь существует как род деятельности в информационном пространстве между элементами этого кода.

Информация, которая поддерживает и расширяет Жизнь, не угасает энтропийно, поскольку информация не подвержена действию тех же физических и химических законов, которые воздействуют на материю. Энергия, хранящаяся в информации не есть энергия горения, которая отгорев превращается в ничто. Она больше похожа на энергию бридерного реактора, который производит больше топлива, чем расходует.

Точно тот же принцип бесконечного расширения применим к любой экономике, которая основана на сортировке и распределении информации, чем бы ни был этот сортировочный механизм — коралловым рифом или Нью-Йоркской Фондовой Биржей. Подобно Жизни, обмен информацией — это множество процессов, которые возникают из разниц и порождают новые разницы — а значит и новые возможности для роста.

Практических во всех различиях — будь то разница в цене на свиную грудинку в этом месяце и в следующем, соотношении йены и доллара в любую секунду, в том факте, что мне известен секрет, который вы хотите узнать, или в бесконечной матрице различий между целыми культурными экосистемами — в них кроется энергия информации, которая может быть обращена в стоимость.

Давайте вернемся к тостеру, о котором я упомянул чуть ранее. С того момента, как этот тостер покидает фабрику, его ценность начинает снижаться. Этот тостер может существовать только в одном экземпляре, он не может ни самовоспроизвестись, ни самопроизвольно улучшиться в промежутке между производителем и покупателем. Он начинает превращаться в лом в ту же минуту, когда сошел с конвейера.

Продукты Разума совсем не такие. Если у меня есть идея, и я продаю ее вам, я продолжаю владеть ею. Более того — тот факт, что мы оба владеем этой идеей вовсе не снижает ее ценности, но скорее — если, конечно, это оригинальная и плодотворная идея — увеличивает ее.

Это происходит оттого, что в дополнение к тому, что вы заплатили мне за то, чтобы я поделился идеей с вами, мы можем дополнительно увеличивать ее ценность, скрещивая наши слегка отличные толкования этой идеи, чтобы создать некую третью идею, которая также может создать напряжение разниц между собой и своими предшественницами. Такая описание применимо не только к идеям или изобретениям, но и к точкам зрения, озарениям, экспертным оценкам, даже к навыкам.

Томас Джефферсон выразил это изящнее:

"Тот, кто получает от меня идею, получает от меня урок, не умаляя меня, как тот, кто зажжет свечу от моей, получит свет, не затеняя меня" [1]

Таким образом человеческие знания выкладывались слой за слоем, при том возрастая в геометрической прогрессии — точно также, как Жизнь — с тех самых пор, как мы обрели способность передавать друг другу дополнительную информации помимо сурового набора инструкций для выживания, которые передаются на генетическом уровне посредством воспроизведения.

Сейчас, когда кривая совокупного человеческого знания практически превратилась в вертикальную линию, осведомленность больше не является средством достижения экономической цели, но сама стала экономикой. И если внимательно приглядеться к тому, как именно новые ценности создаются в мире, можно увидеть, что происходит это не из солнечной энергии, и не из земли, но из тех различий, которые способен представить только человеческий разум.

Процесса производства богатства в северном полушарии в значительной своей части очень близко подошел к тому, чтобы получать нечто в обмен на ничего. Или, скорее, — нечто из ничего. Это неосязаемая стоимость. Парадоксальным образом, предсказание Маркса, сделанное им в Коммунистическом Манифесте, о том, что «все, что твердо, все растает в воздухе», сбылось.

Принцип стоимости, которая есть производное информационной разницы, в том случае, если он верен, помогает объяснить смещающийся фокус американской экономики, — системы, которая в наши дни производит сравнительно мало таких вещей как одежда, пища или крыша надо головой, столь необходимых для поддержания плоти.

В результате возникает экономика скорее изобилия, нежели дефицита. Это экономика, ценность которой возрастает с каждым новым обменом. Это экономика, в которой делиться — более расчетливо и практично, чем затовариваться, в которой преимущество достается быстроте ума (причем физическому расположению или состоянию этого ума внимания уделяется все меньше), в которой вещи становятся артефактами идей, а не наоборот.

Если я прав в том, что и Жизнь, и информационная экономика существуют по одинаковым правилам, что еще может из этого следовать?

Последствия для информационной экономики

Я не устаю удивляться тому, насколько тяжело людям де-материализовывать свои мысли о торговле — подняться выше уровня обмена вещами — когда коммерция в пост-индустриальной экономике уже так часто основана бывает на совершенно неуловимых отношениях.

Предприятия по предоставлению услуг, такие как организации медицинского обеспечения, юридические фирмы, конторы биржевых брокеров, рок-н-ролльные группы, или ателье по дизайну интернет-страниц, продают отношения между кем-то с определенной точкой зрения, образованием или талантом, и другими кем-то, чье понимание, выгода или удовольствие увеличатся благодаря этим отношениям.

По-настоящему любопытно здесь то, что мы продолжаем измерять эти отношения так, словно они состоят из вещей, как правило — единиц времени. В большинстве случаев время имеет весьма отдаленное отношение к реальной ценности, обмен которой произошел, — чаще речь идет о компетентности или озарении. Но, конечно, очень сложно выразить озарение в цифрах.

В отличие от вещей, ценность отношений не увеличивается в условиях дефицита. Более того — поскольку отношение есть активный поток информации, чем этот поток больше, тем ценнее отношение, при условии, что поток приводится в действие напряжением релевантности.

Верно также и то, что мы движемся к такой модели экономики, которая очень большое значение придает «владению» идеями и выражениями, как если бы это были вещи. Я много писал о нелепости попыток владеть тем, что физически неопределимо, однако чтобы усилить эти аргументы, позвольте мне сказать, что в попытках владеть идеями смысла примерно столько же, сколько в попытках владеть дружбой.

И хотя заявить имущественную претензию на чью-нибудь дружбу вполне возможно — и уж конечно, многие пытаются это делать в случаях, когда такие дружеские отношения также являются любовными — в таких действиях существует отрицательная практическая ценность. Однако отношение, будь то дружба или нечто, что происходит между поставщиком услуги и его клиентом, есть деятельность, а не факт. Стоит кому-нибудь совершить попытку овладеть ею, как она немедленно становится менее живой и менее свободно текущей: «Птички в клетке не поют».

Еще одной загадкой для меня является широко распространившееся в последнее время слово «контент», представляющее первичный предмет торговли в информационной экономике. Но что есть контент, когда нет контейнера?

Является ли разговор за обедом «контентом», или он становится им только тогда, когда его записывают на пленку? Являются ли речи, которые я произношу профессионально, «контентом», даже если их не записывают на видео? Являются ли «контентом» эссе, которые я выкладываю в Сеть для готового воспроизведения?

Я так не думаю. Опять же — мы цепляемся за артефакты прошлых методов передачи мысли. И это совершенно нормально. С тех пор, как мы начали рисовать на стенах пещер, единственным способом передачи незримых, преходящих пониманий из одного разума в другой, не считая обучения, требовал от нас придания им физического воплощения. Рисунки, вырезанные на стенах пещеры, превратились в ударные знаки клинописи по твердой глине, превратились в свитки папируса, превратились в печатные оттиски, превратились в компакт-диски, и все это — грубые физические «контейнеры» для безудержной мягкости мысли.