Шалва Амонашвили - Рука водящая
— Это тебе первые мои наставления, — сказал он и дружески улыбнулся.
Вскоре секретарша занесла приказ о назначении Алексея Александровича учителем начальных классов. Директор подписал приказ и торжественно вручил копию новоиспечённому учителю.
Перед тем как попрощаться, директор подвёл его к углу, где на стуле стояла большая картина в золотистом обрамлении. Сама картина была закрыта газетой.
— Только что принёс в подарок школе бывший ученик, ныне перспективный молодой художник. Хочу услышать ваше мнение!
Он снял газету. С картины, написанной масляными красками, на них смотрел один единственный цветок на высоком стебле — лилия. Она была на фоне неба с облачком.
— Восхитительно! — произнёс Алексей Александрович, зачарованный увиденным.
— Да? Я тоже так думаю… Дипломная работа… Вы бы не подсказали мне, где её лучше повесить?
Алексей Александрович оглянулся и показал стену напротив окон. Но там уже висели другие картины.
— Правильно, — сказал директор, — я тоже так думал… Уберу все картины и повешу эту одну…
Они попрощались.
Это был день двадцатого августа, три года тому назад.
Так студент второго курса стал учителем начальных классов.
Второй класс Алексей Александрович повёл в третий, а теперь завершает с детьми четвёртый класс, сам же заканчивает четвёртый курс университета.
За эти три года он полюбил детей, и дети полюбили его.
Но полюбил ли он профессию учителя?
Никак нет!
Вот закончится учебный год, и он скорее пойдёт работать грузчиком, чем останется в школе учителем.
* * *Выйдя из автобуса, он добежал до школы.
Завуч встретила его в холле.
— Алексей Александрович, вас ищет директор. До звонка ещё есть время. Поспешите к нему!
— Спасибо, — сказал он и поднялся на второй этаж.
«Прочтёт новые стихи», — подумал он. Так происходило часто: директор звал его, чтобы услышать его мнение.
Директор, увидев его, порадовался.
— Хорошо, что пришли! — он закрыл за ним дверь на щелчок. Затем взял его за локоть, подвёл к окну, откуда был виден майский пейзаж окраины большого города, и достал из кармана листки.
— Мне нужно ваше мнение, понимаете, именно ваше мнение… У вас прекрасный вкус… Их я написал вчера ночью, послушайте, пожалуйста!
Он, как обычно, принял позу поэта. В левой руке держал листки со стихами, а правой рисовал в воздухе символы, выражающие настроение и придающие образам семантическую абстрактность.
Он читал красиво и увлечённо, а Алексей Александрович слушал внимательно, направив свой взор на картину с лилией.
Не надо воевать с ребятами,Смешливыми и плутоватыми,Самолюбивыми, лохматыми,Застенчивыми, угловатыми,Надменными акселератами,Трусливыми и хамоватыми,Пустыми, скрытными, пассивными,Красивыми и некрасивыми,Прямыми, вспыльчивыми, дерзкими —Со всеми их словами детскими,Которые запоминатьИ после им припоминатьНе надо…Как же, их простить???Да так вот…И не надо мстить.Не надо воевать с ребятами.Во всём, конечно, виноватыми.
Он закончил читать и сразу ушёл в творческую задумчивость. Видимо, забыл, что рядом стоял человек — его ценитель. Спустя пару минут он оторвал взгляд от окна и направился к своему рабочему столу. Сел за стол, взял авторучку, сгрыз её верхнюю часть и устремил взор в никуда. Потом опустил голову и стал быстро записывать.
Алексей Александрович был действительно очарован стихами: искренняя любовь к детям и владение образностью слова рождали педагогическую поэзию. Он хотел похвалить директора, но увидев, что тот в плену вдохновения, бесшумно вышел из комнаты и шёпотом предупредил секретаршу:
— Не тревожьте его, пока сам не позовёт!
И поспешил в свой класс.
* * *Учителя-коллеги охотно взялись сделать из него учителя. Приглашали на свои уроки, на методические объединения, давали наставления и объяснения. Даже делились своими конспектами уроков, разрешали списывать.
Но у него складывалось впечатление, что он всё это и так знает.
Скажем, сидит он на уроке математики маститого, опытного учителя, записывает весь ход урока — все вопросы учителя, все ответы. И всё это кажется ему до боли знакомым. Иногда он забывал, что сам уже вроде учителя, и тогда ему казалось, что он ученик-второклассник, и его вот-вот вызовет учительница, задаст вопрос, он запнётся, а она раздражённо скажет: «Что мне с тобой делать… Опять двойка!» В такие моменты ему хотелось заплакать, закричать, зарыдать, взбунтовать.
Был случай, когда он выкрикнул на уроке: «Вы не имеете права!» Учительница посмотрела на него в недоумении. Дети оглянулись. И он сразу обнаружил, что давно уже не ученик, и ему никто в жизни больше не осмелится задать вопрос: как пишется слово «ещё» или сколько будет от двадцати отнять девятнадцать. И не будет такого, чтобы на него набросился кто-нибудь из учителей и обозвал «тупым», как сделала эта учительница, которая давала ему показательный урок.
На уроках своих коллег, — а они часто специально для него готовили уроки, чтобы учить новичка, — он не учился, а возмущался. Возмущался тем, что они только спрашивали у своих учеников, а те, бедные, только отвечали. Учителя разгуливали по всей классной комнате, а дети не могли шевельнуться без их разрешения. Учителя оценивали их знания и ставили отметки, а дети были лишены права тоже оценивать уроки своих учителей и ставить им отметки. Они могли обругать ребёнка, накричать, высмеять его, а тот, напуганный учительским гневом, беспомощно опускал голову, краснел, плакал.
Может быть, этому мальчику или этой девочке, как ему самому, когда он был учеником и когда учительница унижала его, тоже хотелось умереть на месте или выброситься из окна, чтобы хотя бы так вызвать к себе чувство сострадания одноклассников и наказать учительницу? Он сам, будучи учеником, после очередной учительской грубости не раз подумывал, что, вот, придёт домой и найдёт способ, чтобы покончить с жизнью. А теперь, на уроках своих коллег, ему то и дело казалось, что у того мальчика, которого оскорбили, тоже появляется мысль о самоубийстве.
И ему становилось плохо, хотелось встать и демонстративно выйти из класса. Но детдомовское воспитание не позволяло ему так поступить. И когда в конце урока к нему подходила гордая учительница в надежде услышать похвалу от начинающего учителя, этот начинающий открывал рот как рыба, не в состоянии выпустить ни звука.
Какие же уроки проводил он сам?
Делал всё наоборот, чему учили и что показывали коллеги и, конечно же, назло своей учительнице, которая вызвала его маму и что-то грубо сказала.
Коллеги к нему на уроки не приходили.
Им не нужно было ходить к нему, ибо и не допускали мысли, что у него тоже можно чему-то научиться.
Завуч не спешила его проверять, у неё и так было много забот: готовить отчёты, собирать справки, составлять планы, а также — разрешать конфликты. Ей не нужно было проверять новичка ещё и по той причине, что на него не было никаких жалоб от родителей. Ещё она боялась того, что обиженный проверкой учитель мог уволиться из школы. И где тогда найти замену? Никто не хочет работать учителем, тем более, если школа находится на окраине города.
* * *Из кабинета директора он поспешно направился в свой класс.
Дети встретили его радостными возгласами.
— Что мы будем делать? — спросил он у детей.
— Сегодня хорошая погода, давайте погуляем…
— Лучше в футбол поиграем…
— Нет, — сказал учитель, — так нельзя. Урок есть урок. Вот и спрашиваю, что нам делать на уроке?
У него получилось так, что всю программу по чтению и математике он закончил гораздо раньше, чем полагалось. Другие учителя жаловались, что у них не хватает времени, чтобы пройти программу. А у него времени хватило. И он растерялся: что дальше делать? Не станет же повторять и закреплять пройденное. Тогда он обратился к детям:
— Скажите, что нам делать, когда делать уже нечего?
Сначала предложили почитать что-нибудь интересное. Он сказал:
— Хотите, почитаю вам то, что сам читаю? Это не детская книга, а для взрослых.
Дети восхитились.
Он показал им толстую книгу. Это был роман Достоевского «Преступление и наказание».
— Ух, ты… — порадовались дети.
И он начал им читать Достоевского.
Дети увлеклись.
Он не обсуждал с ними ничего, не задавал вопросов. «Слушайте и попытайтесь всё понять», — сказал он детям.
