Григорий Гуковский - "Слово о полку Игореве"
“Кликнул, стукнула земля, зашумела трава, задвигались вежи половецкие. А Игорь-князь скакнул горностаем в тростники, белым гоголем — на воду, вспрыгнул на борзого коня, соскочил с него босым волком, и помчался по лугу Донца, и полетел соколом под облаками, избивая гусей и лебедей к завтраку, и к обеду, и к ужину. Когда Игорь соколом полетел, то Овлур волком побежал, отряхая студеную росу: загнали они своих борзых коней”.
Побег Игоря и погоня за ним в исторической реальности происходили на лошадях. Они мимоходом упоминаются и автором “Слова”. Но описание так убедительно в своей динамике, что в превращения Игоря и его противника можно поверить. История побега превращается в поединок персонажей-оборотней: Игорь мгновенно меняет несколько обличий (горностай — гоголь — волк — наконец, сокол), Гзак проигрывает ему, оставаясь только волком. С волками сравниваются и другие персонажи “Слова”: сам Боян, воины-куряне, князь Всеслав.
Особого внимания заслуживает язык, стиль “Слова”. Словарь этого небольшого текста очень богат. В “Слове” есть слова, которые отсутствуют во всех других древнерусских памятниках (их называют гапаксами). Но главное, конечно, не в самом словаре, а в умении им пользоваться. Автор купается в речевой стихии, как рыба в воде. Как уже говорилось, он свободно соединяет книжную и разговорную речь, использует многообразные риторические приемы и тропы, обращается к фольклорной образности и создает по ее образцам собственные оригинальные образцы.
Для “Слова” характерны обычные в былинах и песнях постоянные эпитеты: серый волк, сизый орел, черный ворон, храбрая дружина, борзый конь, широкое поле.
В то же время автор может найти эпитет очень оригинальный, даже загадочный, вызывающий многолетние споры. Как неожиданны и красивы рядом с привычными черными тучами синии молнии! А ведь в “Слове” есть еще и синее вино, и синя мгла. А что такое мысленное древо, по которому скачет соловей Боян?
Аллитерации “Слова” (созвучие, инструментовку согласных) исследователи называют роскошными: “Ветри Стрибожи внуци веют”, “сабли изострени, сами скачут, аки серыи влци”, “Святослав изрони злато слово, с слезами смешено”.
Столь же обычны в “Слове” ассонансы (инструментовка гласных): “Дремлет в поле Ольгово хороброе гнездо, далече залетело, не было оно обиде порождено, ни соколу, ни кречету, ни тебе, чръный ворон, поганый Половчине”.
Начиная с фонетических, автор “Слова” выстраивает целую лестницу повторов и перекличек: лексических, синтаксических, сюжетных. Подобная повторяемость, пронизанная и подкрепленная всеобъемлющим авторским присутствием, экспрессивными оценками, создает лиризм “Слова”. Он настолько всеобъемлющ, универсален, что трудную повесть, славу и плач, пытаются представить еще и поэмой, найти в тексте особый ритм. В переводах, даже прозаических, “Слово” часто делят на условные стихи и строфы.
Может быть, наиболее близки чистой лирике, причем лучшим ее образцам, возникшим через столетия, не сложные построения, оригинальные метафоры, роскошные аллитерации, а самые простые слова, лирические вздохи, законченные “стихо- творения”, состоящие из одной-двух коротких фраз.
“О Русская земля! Ты уже за холмом!” (В древнерусском оригинале это восклицание звучит еще лучше: “О Руская земле, уже за шеломянем еси!” Шеломянь ведь напоминает еще и шлеме; уходя в поход, воины оставляют Русскую землю за шлемами, за спиной.)
“Дремлет в поле Олегово храброе гнездо. Далеко залетело!” (Древнерусский вариант: “Дремлет в поле Ольгово хороброе гнездо. Далече залетело!)
“Что шумит, что звенит вдалеке рано перед зорями?” (Снова сравним, насколько лиричнее и ритмичнее выглядит древнерусский вариант: “Что ми шумить, что ми звонить далече рано пред зорями?“)
Автор “Слова о полку Игореве” впервые демонстрирует замечательное искусство видеть мир. Он использует огромный контекст русской литературы и фольклора, разные памятники и приемы, но все равно остается оригинальным.
Но, конечно, “Слово о полку Игореве” — не искусство для словесного искусства. Своеобразие авторского видения вырастает из художественной концепции, оригинального замысла “Слова”.
Князь Игорь: героизм и трагедия
“Две задачи, две цели наметил себе автор “Слова”. Одна из них — вполне политическая. Тут дано изображение того состояния, в котором тогда (в XII веке) находилась Киевская Русь, раздробленная, разрозненная, живущая сепаратными интересами отдельных областей и не довольно сознающая необходимость объединения, хотя бы перед лицом общего врага. Пробудить национальное сознание, призвать враждующих и друг с другом борющихся князей к согласию, во имя единой русской земли, — такова была государственная задача автора”, — заметил В. Ф. Ходасевич (“Слово о полку Игореве”, 1929).
Пробудить национальное сознание автор пытается не на положительном, а на отрицательном примере.
Характеристика князя в обычных похвальных словах была однозначно панегирической. В “Слове о полку Игореве” так, пожалуй, изображен буй-тур Всеволод (слава ему уже цитировалась). Игорь же — не просто идеальный образ храброго воина, стремящегося защитить землю Русскую. Его изображение противоречиво. Автор показывает его как героя (поэтому в “Слове” не упоминаются прежний союз Игоря с Кончаком и особенности его вольной жизни в плену, противоречащие создаваемому образу). Жалость к нему после поражения тоже несомненна. Но слава, произнесенная князю в конце, — отчасти ритуальная формула, отчасти аванс, который он должен был оправдать.
Игорь — не просто герой, он — безрассудный герой, наносящий своим походом урон общему делу. Эта тема становится центральной в “золотом слове, со слезами смешанном”, князя Святослава.
В действительности Святослав Всеволодович (? –1194), принадлежавший к роду Ольговичей, был, как утверждают историки, одним из самых слабых князей. Он захватил киевский престол в 1177 году, но вынужден был уступить земли соперникам, сохранив за собой лишь сам Киев да титул великого князя. Но в “Слове о полку Игореве” именно Святослав становится воплощением государственной мудрости. Дело в том, что он Киевский князь, правящий в городе, ставшем символом единства всей Руси.
“Святослав вспоминает многих князей, перечисляя их проступки и прегрешения. Причем положительные примеры он находит лишь в прошлом, в баснословных временах Траяна и золотых временах Ярослава Мудрого. “Слово о полку Игореве” буквально наполнено проявлениями этого культа предков — дедов и прадедов, но через головы отцов” (Д. С. Лихачев. “Слово и эстетические представления его времени”).
Распри, начавшиеся со времен Олега Святославовича, вызывают у мудрого князя слезы и увещевания: “Ярослав и все внуки Всеслава! Уже склоните вы стяги свои, вложите в ножны мечи свои поврежденные, ибо утратили уже дедовскую славу. Своими крамолами начали вы наводить поганых на землю Русскую, на жизнь Всеслава. Из-за усобиц ведь пошло насилие от земли Половецкой! <...> О, стонать Русской земле, вспоминая первые времена и первых князей!”
Чуть раньше, сразу после рассказа об окончательном поражении Игорева войска, сам автор говорит о пришедшей на Русскую землю Деве-обиде: “Уже ведь, братья, невеселое время настало, уже пустыня войско прикрыла. Поднялась обида над войском Дажь-Божьего внука, вступила девой на землю Трояню, всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона, плеская, растревожила времена обилия. Борьба князей с погаными кончилась, ибо сказал брат брату: “Это мое, и то мое же”. И стали князья про малое “это великое” молвить и сами на себя крамолу ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую”.
Обратим внимание еще на одну важную особенность “Слова”. В реальности русские князья могли вступать в союзы с половцами и в браки с половецкими женщинами, но для автора они все равно остаются погаными. Богатство красок и интонаций сочетается в “Слове о полку Игореве” с четкостью моральных оценок. Граница между мы и они остается непреодолимой. Если бы половецкий автор написал о походе Игоря, он увидел бы социальный мир в той же самой черно-белой гамме. Оттенки, полутона, сложность психологических характеристик станут задачей литературы последующих столетий.
В главном Святослав и автор совпадают: усобицы, распри губят Русскую землю. “И застонал, братья, Киев от горя, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась по Русской земле, печаль обильная потекла среди земли Русской”.
