Ирина Галинская - Философские и эстетические основы поэтики Дж. Д. Сэлинджера
Повествование в «Хэпворте 16, 1924» открывается вступлением от «рассказчика» Бадди Гласса (младшего брата Симора), который ко времени «написания повести», т. е. в 1965 г., уже не преподает в колледже литературу, а стал писателем. Он-то и предлагает вниманию читателей письмо Симора сорокалетней давности, которое сам впервые прочел четыре часа назад (и которое составляет, собственно, повесть). Письмо было адресовано родителям, и семилетний мальчик не только заявляет в нем, что прекрасно помнит все обстоятельства и детали своего предыдущего существования, но и пишет, что «в настоящем воплощении» ему отпущен недолгий срок жизни, предсказывает свою смерть спустя двадцать четыре года. Он сообщает также, что Бадди станет писателем и напишет историю жизни семейства Глассов.
Итак, семилетний Симор «помнит» прошлое и «предвидит» будущее. Означает ли это, однако, что Сэлинджер выступает тут как правоверный индуист? Верит ли писатель в «вечное возвращение жизни» или принимает его лишь как некую данность, необходимую для создания практической теории воспитания, применимой в современных условиях? Кстати, индуизм вовсе не предполагает, что индивид, прошедший якобы через серию повторных рождений и смертей, помнит свои воплощения. Ганди, например, писал о доброте природы, которая состоит в том, что мы не помним о своих прежних существованиях, хотя и считал, что если смерть не становится прелюдией к новому рождению, то жизнь человеческая — не более, чем жестокая насмешка. Поэтому рассуждения Симора о прошлых воплощениях вряд ли следует понимать буквально, т. е. как проповедь или популяризацию учения о «вечном возвращении жизни». Помещая героя на границу реального и ирреального, Сэлинджер пытается скорее всего и мистику поставить на службу реальности — трудная задача, тем более, что писатель стремится как можно четче сформулировать программу воспитания личности, воспитания человечности и доброты, показать кратчайший путь, ведущий в царство знания. А тут мистика — плохая подмога. Словом, построения индуизма, которые мы находим в «Хэпворте 16, 1924», призваны лишь показать, что в формировании личности участвует опыт предшествующих поколений и что сама эта личность становится звеном цепи, ведущей в будущее. Оттого-то и важно, как и благодаря чему формируется личность. Впрочем, «Хэпворт 16, 1924» — вовсе не трактат о том, как следует воспитывать детей. Ведь теоретизирование на этот счет не мешает писателю попутно рисовать (подчас пером сатирика) колоритные фигуры вполне реалистического плана.
Что же касается моральных проблем и, в частности, вопросов воспитания, то тут Сэлинджер пытается возвести сложную нравственно-этическую конструкцию. Так, например, история семьи Глассов в целом — не только скрытая полемика со взглядами социолога Дагдейла, но и своеобразный ответ на суждение Джона Стюарта Милля, который писал в трактате «Подчинение женщин» о том, что «семья — это школа деспотизма, в которой открыто проявляются как положительные стороны деспотизма, так и его пороки».[119] История семьи Глассов, в которой с первого дня все ее члены были равноправными и одинаково уважаемыми вне зависимости от возраста, и является ответом Миллю, взгляды которого на семью, очевидно, кажутся Сэлинджеру тем более несправедливыми, что сам Милль (как известно из его «Автобиографии») получил в детстве воспитание, сходное с воспитанием Гамильтона.
В повести «Выше стропила, плотники» писатель цитирует из Веданты: «Брачующиеся должны служить друг другу. Поднимать, поддерживать, учить, укреплять друг друга, но более всего служить друг другу. Воспитывать детей честно, любовно и бережно. Дитя — гость в доме, его надо любить и уважать, но не властвовать над ним, ибо оно принадлежит богу». В этом духе — уважения и терпимости — и соблюдены советы, которые дает семилетний Симор родителям и младшим братьям и сестре в письме из летнего лагеря. Четырехлетней сестре Бу-бу он рекомендует не учить алфавит, а запоминать сразу целые слова, чтобы начать как можно скорее бегло читать и писать. Он просит мать позволить Бу-бу самой прочесть эти советы, замечая, что ему и находящемуся вместе с ним в лагере младшему брату Бадди было бы очень приятно получить от сестренки открытку, написанную собственноручно. Несколькими страницами ниже Симор предлагает Бу-бу изменить текст молитвы перед сном, которой та всякий раз старалась избежать, поскольку этот акт был опошлен ее подружками, постоянно прикрывавшимися именем бога, когда они хотели солгать. Симор предлагает Бу-бу молиться некоему безымянному эталону совершенства, не имеющему ни формы, ни смешных атрибутов величия. Этот эталон совершенства, пишет он, всегда может наставить человека на путь истинный, если, оставшись наедине с собой, тот будет вести себя естественно, но так же, как если бы он был на людях. Этот «симоров» (или Сэлинджера?) безымянный эталон совершенства есть, вероятно, не что иное, как изложенные в доступной для детского ума форме идеи о боге и категорический императив Канта.
Трехлетним близнецам Уолту и Уэйкеру Симор советует не лениться, ссылаясь на жару, а регулярно тренироваться, совершенствуясь в избранной ими профессии (Уолт учится танцевать чечетку, а Уэйкер — жонглировать). Симор пишет, что ни он, ни Бадди (которому пять лет) не одобряют их намерений, но коль скоро мальчики пока каждый от своей мечты не отказались, не следует манкировать собственным свободным выбором и пренебрегать тренировками. Здесь уже налицо, вероятно, положения волюнтаризма, изложенные в опять-таки понятной для начинающего развиваться ума форме.
Однако в своих взглядах на воспитание Сэлинджер главным образом руководствуется этическим учением Г. Спенсера, считавшего, что «поведение должно способствовать сохранению личности, ее семьи и общества лишь в том случае, когда есть основание думать, что жизнь приносит более счастья, чем бедствий».[120] И если в начале своего творческого пути Сэлинджер стоял на позициях экзистенциализма (что, как уже упоминалось, детально исследовал С. Финкелстайн), то в двух эпиграфах и вступлении к повести «Симор. Знакомство»[121] он устами Бадди говорит о поиске иных духовных ценностей. В известной мере отойдя от экзистенциализма, Сэлинджер начинает искать доказательства того, что в жизни «более счастья, чем бедствий».
Во взглядах на воспитание, содержащихся в повести «Хэпворт 16, 1924»,[122] наряду с рассуждениями о врожденных идеях, которые заложены в человеке имманентно и которые в процессе жизни он должен полностью раскрыть, находим положение конфуцианства о том, что для познания нового необходимо изучить старое. И ту поистине энциклопедическую эрудицию, великолепное знание жизни, умение разбираться в людях, которые проявляет семилетний мальчик, писатель объясняет не только постулатом о врожденности знания, но и показом того, каков при надлежащем воспитании может быть объем познаний образованного человека[123]
Как же встретила «Хэпворт 16, 1924» американская критика? Даже у столь склонного к мистике знатока творчества Сэлинджера, как Дж. Миллер-младший, повесть вызвала некоторое недоумение своей сложностью.
Если длительное молчание Сэлинджера (с 1959 г., когда была напечатана повесть «Симор. Знакомство», и до выхода «Хэпворта 16, 1924» в 1965 г.), по словам Дж. Миллера, критиков насторожило, то «Хэпворт 16, 1924» их просто разочаровал. Сам Дж. Миллер, правда, признает, что в повести пролит некоторый свет на загадочный образ Симора Гласса и внесена ясность в компоновку всего цикла. Пересказав вкратце содержание повести, Дж. Миллер спрашивает: «Не мистифицирует ли нас Сэлинджер? Неужели он рисует портрет провидца и молодого святого? Неужто он всерьез показывает свою подлинную веру в то, во что верит Симор?».[124] Заметив, что книг, испрошенных у матери семилетним Симором, «не только за лето, а за всю жизнь не прочтешь», критик высказывается в том смысле, что в «Хэпворте 16, 1924» талант Сэлинджера пошел па убыль (первые признаки чего обозначились уже, впрочем, по его убеждению, в «Симоре. Знакомство»).
Второй по внутренней хронологии семейства Глассов стоит повесть «Выше стропила, плотники» (1955 г.). Тут автор также широко пользуется приемами «монтажа» и техникой контрапункта. Повесть начинается с воспоминаний Бадди Гласса, далее следует даосская легенда о человеке, умевшем выбирать лошадей, затем Бадди перечисляет основные вехи истории семейства Глассов и приводит полностью письмо Бу-бу, в котором та сообщает ему о решении Симора жениться, а уж затем идет собственно повесть, временная структура которой состоит из трех пластов: 1) время, когда Бадди пишет эту повесть — 1955 г.; 2) май 1942 г. — женитьба Симора; 3) конец 1941 — начало 1942 г. (этим периодом датирован содержащийся в ней дневник Симора). Каков же скрытый смысл этой повести? Как справедливо заметила Р. Орлова, писатель показывает своего героя с двух точек зрения: таким, каким он предстает в восприятии «мещанского окружения своей невесты»,[125] и таким, каким его видят Бадди и Бу-бу. Для знакомых Мюриэль и ее родственников Симор Гласс — человек странный, неуравновешенный, психически неполноценный. Для Бадди и Бу-бу — он учитель-гуру, великий поэт и провидец, патриарх семьи, наставляющий своих родных на путь истинный (т. е. тот, кем его и рисует писатель). Композиционно повесть построена в виде непрекращающегося диалога между миром невесты и миром семьи и заканчивается моральной победой «лагеря» Глассов.
