Илья Франк - Прыжок через быка
Вы видите, как безотказно срабатывает здесь все та же схема: источник жизни и два зверя по бокам. Изида, посвящаемый и его двойник. Я это знаю потому, что видел сам. В том моем видении, о котором я вам рассказал в самом начале, было тоже три элемента: я, «Афродита», дельфин.
Рафаэль. Триумф Галатеи. 1512 год
Сравните, кстати:
Клеобис и Битон везут свою мать, жрицу богини Геры, в храм
Да, и я был дельфином, как это ни забавно писать. Впрочем, служил же Карлик Нос белочкой. Или написал же Мандельштам:
Ни о чем не нужно говорить,Ничему не следует учить,И печальна так и хорошаТемная звериная душа:
Ничему не хочет научить,Не умеет вовсе говоритьИ плывет дельфином молодымПо седым пучинам мировым.
Второй в паре, то есть стоящий (чаще всего) справа, – амбивалентен. Он страшен, поскольку до него еще надо добраться, перепрыгнув через быка. Кроме того, он может означать неудачу, срыв всего предприятия, смерть посвящаемого без последующего возрождения. И поэтому он может принимать вид мертвеца. В таком случае можно сказать, что он и не стоит справа, его там нет, а есть лишь призрак, действительно тень того, кто стоит слева. Потому что посвящаемому не удалось перебраться в правую часть картины, превратиться в героя (в древнегреческом смысле слова). Если посвящение не удается, то человек встречает черта, или, точнее, застревает на этапе черта (рога которого, кстати, символизируют двойничество. Примечательно в смысле двойничества или в смысле близнечного мифа, о котором скоро пойдет речь, также русское выражение «ему сам черт не брат» – о смелом, самоуверенном человеке). Или посвящаемый встречает тролля, что тоже приятно:
Старый горный тролль. Рисунок Йона Бауэра
Амбивалентность второго в паре героев происходит и от характерного для него животного начала. (А животное начало имеет место потому, что герой ведь встречает двойника, погружаясь в «первооснову» – в мифического зверя.) Это дельфин, это белочка – от такого можно ждать чего угодно. Вот, например, каков Энкиду:
Воззвали они к великой Аруру:[73]«Аруру, ты создала Гильгамеша,Теперь создай ему подобье!Когда отвагой с Гильгамешем он сравнится,Пусть соревнуются, Урук[74] да отдыхает».Аруру, услышав эти речи,Подобье Ану создала в своем сердце,Умыла Аруру руки,Отщипнула глины, бросила на землю,Слепила Энкиду, создала героя.Порожденье полуночи, воин Нинурты,[75]Шерстью покрыто все его тело,Подобно женщине, волосы носит,Пряди волос как хлеба густые;Ни людей, ни мира не ведал,Одеждой одет он, словно Сумукан.[76]Вместе с газелями ест он травы,Вместе со зверьми к водопою теснится,Вместе с тварями сердце радует водою.
А Геракл побеждает Немейского льва[77] (жившего, что примечательно, в пещере с двумя входами) – и облекается в его шкуру, которая становится его непробиваемым доспехом, а на голову надевает голову зверя – в качестве шлема. Немейский лев – животный двойник Геракла, в которого Геракл превращается, с которым сливается в результате обряда посвящения.
Интересно, что эта пара (левый и правый человек) нашла свое отражение в мифологии многих народов – в так называемых близнечных мифах. О них можно, например, прочесть в одноименной статье В. В. Иванова в энциклопедии «Мифы народов мира».
В этих мифах не один человек проходит испытания, становясь другим человеком, а в испытаниях участвуют сразу оба – два близнеца. Например, в книге «Пополь-Вух», передающей мифы цивилизации майя, рассказывается о двух близнецах, Хун-Ахпу и Шбаланке, которые были вызваны в подземное царство (обитателей Шибальбы) на погибель, но успешно проходят все испытания. Им предлагают сесть на раскаленный камень, они попадают в «Дом ножей», в «Дом холода», в «Дом ягуаров» и т. п. А обитатели Шибальбы знай себе удивляются после каждого такого испытания:
«– Как же так? Они еще не умерли? – воскликнул повелитель Шибалбы. И вновь они посмотрели с изумлением на деяния юношей Хун-Ахпу и Шбаланке».
Затем Хун-Ахпу все же поддался на обман обитателей Шибальбы – и ему отрезали голову (сравните с мотивом отрезанной или оторванной головы у Булгакова в «Мастере и Маргарите». Или со словами Нерваля: «и некто моего роста, чьего лица я не видел». Или с отрезанной головой Медузы Горгоны[78]). Это было очень некстати, так как на следующий день им надо было продолжать играть в мяч[79] с командой Шибальбы. Но отсутствие головы удалось скрыть:
«Сзади них ползла покрытая панцирем черепаха, она двигалась, переваливаясь, чтобы также найти свою пищу. И когда она достигла конца тела Хун-Ахпу, она превратилась в обманное подобие головы Хун-Ахпу, и в то же мгновение были созданы на ее теле его глаза. <…> Не легко было закончить изготовление лица Хун-Ахпу, но вышло оно прекрасным: поистине привлекательно выглядел его рот, и он мог даже по-настоящему говорить».
Владыки Шибальбы не заметили подмены, а затем братьям удалось отвлечь внимание обитателей подземного мира, подговорив кролика им помочь:
«Тотчас же кролик выскочил оттуда и побежал быстрыми прыжками. Все обитатели Шибальбы устремились в погоню за ним. Они бежали за кроликом, шумя и крича. Кончилось тем, что за ним погнались все обитатели Шибальбы, до последнего человека.
А Шбаланке в этот момент овладел настоящей головой Хун-Ахпу и, схватив черепаху, поместил ее на стену площадки для игры в мяч. А Хун-Ахпу получил обратно свою настоящую голову. И тогда оба юноши были очень счастливы.
А обитатели Шибальбы отправились искать мяч и, найдя его между выступов карниза, начали звать их, говоря:
– Идите сюда! Вот наш мяч! Мы нашли его! – кричали они. И они принесли его.
Когда обитатели Шибальбы возвратились и игра началась снова, они воскликнули: «Что это, кого мы видим?»
А братья играли вместе; они снова были вдвоем.
Неожиданно Шбаланке бросил камнем в черепаху, она сорвалась и упала посреди площадки для игры в мяч, разбившись перед владыками на тысячу кусков.
– Кто из вас пойдет искать ее? Где тот, кто возьмется принести ее? – сказали обитатели Шибальбы.
Так владыки Шибальбы были снова побеждены Хун-Ахпу и Шбаланке. Эти двое перенесли великие трудности, но они не умерли, несмотря на все свершенное над ними».
Индеец майя, играющий в мяч. Изображение на вазе
Обратите, кстати, внимание на игру в мяч, которая происходит в этом мифе сначала в наземном мире, а затем в подземном. Перебрасывание мяча между героями-двойниками – это то же самое, что прыжок через быка. Это порхает бабочка: жизнь – смерть – жизнь – смерть… Такое вот гадание, такое бросание жребия. Проигравший погибает. А еще мяч похож на навозный шарик, который катит скарабей. И у Уэллса мы читали: «На длинной широкой дорожке, окаймленной с обеих сторон мрамором и обсаженной цветами, эти два огромных бархатистых зверя играли мячом». Или взгляните на собор Парижской Богоматери – разве не продолжают здесь Хун-Ахпу и Шбаланке свою игру в мяч?
Вы видите в индейском мифе, что один из близнецов побывал мертвецом, был расчленен, был принесен в жертву. Не оба, а один. А значит, изначально и был только один. Это как на иконах, где, например, изображается история какого-либо святого: он один, но изображен многократно, на разных этапах своего жизненного пути.
В романе Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит» рассказчик Измаил оказывается в гостинице «Китовый фонтан», хозяин которой, Питер Гроб («Звучит довольно зловеще», – подумал Измаил), предлагает ему переночевать в одной кровати с другим гарпунщиком, поскольку свободных постелей нет. Гостиница и ее убранство весьма напоминают избушку Бабы-яги, хотя и не русской, а заморской, морской:
«А из дальнего конца комнаты выступала буфетная стойка – темное сооружение, грубо воспроизводившее очертания головы гренландского кита. И как ни странно, но это действительно была огромная аркообразная китовая челюсть, такая широкая, что чуть ли не целая карета могла проехать под ней».
Как оказывается, гарпунщик, «смуглый молодой человек»,[80] еще не пришел, поскольку, по загадочным словам хозяина, он, видимо, «никак не продаст свою голову», которая к тому же «проломана». Потом выясняется, что этот гарпунщик – туземец из Южных морей, бывший каннибал, что он «накупил целую кучу новозеландских бальзамированных голов (они здесь ценятся как большая редкость) и распродал уже все, кроме одной: сегодня он хотел обязательно продать последнюю, потому что завтра воскресенье, а это уж неподходящее дело торговать человеческими головами на улицах, по которым люди идут мимо тебя в церковь».
