Сергей Баландин - "Основы научного антисемитизма"
Первую причину можно выразить словами философа-постмодерниста Жана Бодрийяра: «Если бы мне надо было дать название современному положению вещей, я сказал бы, что это – состояние после оргии. Оргия – это каждый взрывной момент в современном мире, это момент освобождения в какой бы то ни было сфере. Освобождения политического и сексуального, освобождения сил производительных и разрушительных, освобождения женщины и ребенка, освобождения бессознательных импульсов, освобождения искусства. И вознесения всех мистерий и антимистерий. Это была всеобъемлющая оргия материального, рационального, сексуального, критического и антикритического, оргия всего, что связано с ростом и болезнями роста. Мы прошли всеми путями производства и скрытого сверхпроизводства предметов, символов, посланий, идеологий, наслаждений. Сегодня игра окончена – все освобождено. И все мы задаем себе главный вопрос: что делать теперь, после оргии?» (Прозрачность Зла). Совершенно ясно, что под «оргией» здесь подразумевается революционный модерн XX-го века. И нельзя не согласиться, что сего нелестного клейма модерн удостоился по многим показателям вполне справедливо. Новый мир не оказался тем, кем он себя провозглашал. Революция только декларировала освобождение, но так никого и не освободила, сексуальная революция не породила новой более высокой морали, промышленная революция не сделала труд людей более творческим, более гуманным, наоборот, даже гуманитарные профессии стали требовать себе человеко-роботов, репродуктивов – примитивных исполнителей инструкций.
Вторая причина состоит в том, что постмодернизм, хотя и представляет собой идеологию, отвечающую классовым интересам буржуазного «золотого миллиарда», но породила его вовсе не буржуазия. Он возник в наиболее прогрессивных умах европейской философской богемы как протест против тоталитаризма и поначалу выступал под знаменем демократии. Борис Парамонов в своей книге «Конец стиля» так и пишет: «Демократия и есть постмодернизм», а писатель Умберто Эко в «Заметках на полях» к своему роману «Имя розы» пишет: «У меня такое чувство, что в наше время все употребляющие его (термин «постмодернизм» С.Б.) прибегают к нему всякий раз, когда хотят что-то похвалить». Ну еще бы, постмодернизм являет собой широту кругозора, уважение к чужому мнению, толерантность, политкорректность, казалось бы, он-то должен был бы наконец-то принести с собой долгожданный мир на нашу грешную землю. Но мира на земле, как не было, так и нет, зато вместе с постмодернизмом мир потерял последние зачатки веры в незыблемые ценности, идеалы, надежды на грядущее светлое будущее. Есть ли тут вина постмодернистов или нет, я не знаю, скорее всего, в современном постмодернистском цинизме виноват сам мир, так и не сумевший найти себе более-менее приемлемый модерн, последовательно отрицая и профанируя любые благие начинания в различных религиях, идеологиях и учениях, и как совершенно закономерный результат – скептицизм.
Исторически постмодернизм является своего рода логическим продолжением экзистенциализма. Если экзистенциализм в свое время восстал против эссенциализма, все явления бытия определявшего через сущность, а точнее, через свои представления о сущности, классифицируя все и вся по ему известным категориям, таким образом, вгоняя человеческую жизнь в прокрустово ложе своих предрассудков и всему этому консерватизму был противопоставлен новый принцип: «существование предшествует сущности», то постмодернизм пошел еще дальше – он и само существование (экзистенцию) объявил неистинным – спектаклем, симулякром, фантазмом. Экзистенциализм упразднил мир сущностей, постмодернизм упразднил реальность самого существования. «Вы думаете, что вы существуете? – задает он как бы риторический вопрос экзистенциалистам, – Нет, вы заблуждаетесь и не осознаете, что сами симулируете свое существование. Вы внушили себе, будто вы экзистенциалисты и охотно играете свою роль в обществе спектакля, но с таким же успехом вы могли бы перезапрограммировать себя и играть роль тех же эссенциалистов, или нигилистов, или тунгусских шаманов, или карманных воров – все одно и то же, ничто не лучше и не хуже». – И в чем-то здесь постмодернизм, безусловно, прав, да, фальши и спектакля нашем мире предостаточно, но все-таки за всяким символом всегда скрывается реальность, за образом объект, нравится ли то постмодернистам или нет. Понятие как знак всегда отличается от означаемого, чем бы то означаемое ни являлось, объективной ли реальностью, виртуальной или другим знаком. Все, что требуется от знака – он должен сохранять свою референцию в означаемом. Однако в практической жизни это не всегда так. Знаки имеют тенденцию отдаляться от означаемого, приобретая свою самостоятельную жизнь, превращаясь таким образом в симулякр. Симулякр – это знак, потерявший свою референцию, образ без подобия. Примером такого симулякра может быть денежная банкнота, потерявшая свое золотое обеспечение, но это наиболее примитивный пример. В действительности мы давно уже живем в мире симулякров, принимая их за «объективную реальность». Так что нет четкой границы между реальностью и виртуальностью. Это важное открытие постмодернизма мы можем и должны использовать в своих целях. Пусть я не знаю точно, какова «объективная реальность», но это и не важно, если я знаю, чего я хочу, я могу создать ту реальность, какая мне нужна – это самое главное.
Таким образом, постмодернизм – это закономерный итог развития западной философии. Он знаменует собой, может быть, и преждевременный, но последний предел философии, дальше которого уже двигаться некуда – о «конце истории» говорит Фрэнсис Фукуяма (Конец истории?), о «конце стиля» (конце искусства) пишет Борис Парамонов (Конец стиля), «конец науки» провозгласил Александр Дугин (Эволюция парадигмальных оснований науки), это, можно сказать, конец всему мыслящему и творческому, отныне есть только музей, хранящий мумии когда-то живых мыслей, отсюда можно лишь поворачивать обратно, искать и создавать новые концепты, возрождать новый модерн, и хотя это будет позитивным шагом выхода из тупика, все же по отношению к постмодернизму это будет шагом назад, а не вперед. И тем не менее мы пойдем дальше постмодернистов. Мы возьмем их теорию симулякров и поставим ее себе на службу. Постмодернисты не знают одной маленькой особенности симулякров – то, что они могут конвертироваться в действительность, хотя это испокон веков своим мистическим оком прозревала вера: миф, всецело принятый сердцем, ставший объектом искренней веры вполне может осуществиться. На эту тему есть хороший рассказ-притча «Святой» Акутагавы Рюноскэ. А что говорит христианское вероучение? Апостол Павел так определил веру: «Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11:1). Вера тем и отличается от знания, что она вовсе не должна иметь референцию в действительности, наоборот, действительность будет такой, каковой ей прикажет быть вера: «если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф.17:20). Таким образом, симулякр, потерявший референцию действительности, сам становится референцией, нового бытия, инкарнацией идеи в материю. Это можно объяснить и богословски. Так, философ-постмодернист Жиль Делёз в своей книге «Платон и симулякр» пишет интересную мысль: «Бог сотворил человека по образу и подобию. Однако же в результате грехопадения человек утрачивает подобие, сохраняя при этом образ. Мы становимся симулякром». – Если внимательно почитать Библию, то мы увидим, что в 3-й главе Берешит утверждается прямо противоположное: подобие Богу достигается именно через грехопадение, т.е. вкушение от древа познания, там и Бог, и дьявол в данном случае говорят одно и то же: «будете, как боги» (Быт. 3:5) говорит змей, или можно перевести: «как Бог», ибо в оригинале написано: «кеЭлогим» – «Элогим» – это и Бог, и боги, также ниже и Сам Элогим заявляет: «вот, Адам стал как один из Нас» (Быт. 3:22). Тогда, если верить Богу, человек в результате грехопадения не утрачивает подобие, а наоборот, его обретает. Однако он его все-таки утрачивает, почему? Потому что вместо плода познания предпочитает его фальшивку – симулякр, и сам становится вместо Гомо Сапиенса (Разумного), его симулякром – человеком знающим (Homo Sciens). Когда Бог создал Человека, а Сатана отравил юный неокрепший мозг Адама вожделением плодов с Древа Познания, кто-то из этих господ (Бог или Черт, не знаю, а может, сделали это дело они оба сообща – зачем им еще один конкурент – Богочеловек?) нашли средство, как усмирить божественную силу Познания, дающую человеку свободу, открывающую понимание того, что ему надо: «откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло»; сему Познанию был положен предел, незаметно подменив жажду Истины стремлением обрести «твердое устойчивое мировоззрение». Сей «плод» оказался для большинства адамов намного более привлекательным, нежели познание. Его не нужно уже ни искать, ни выращивать, не нужно рисковать быть вышвырнутым из Рая – вот он, уже выращен для тебя в готовом виде, тебе остается лишь объявить себя его приверженцем, и ты уже «мудрец». Вчера ты был еще дурак дураком, а сегодня ты надел кипу – и уже ортодоксальный иудей, а можешь записаться в кружок рава Лайтмана и стать каббалистом – очень «умные» считаются, но неплохо объявить себя и «православным христианином», и постмодернистом, и марксистом, и троцкистом… И как по мановению волшебной палочки ты уже не просто дурак, а обладатель мировоззрения, к коему ты себя, конечно, с гордостью причисляешь. Там, где появляется знание, там уже познанию делать нечего. Что такое знание? – это симулякр разума. Что такое профессионализм? – это симулякр творчества. Человек, который «знает» теряет способность сомневаться, искать контрдоводы, спорить сам с собой, а следовательно, он перестает размышлять, а ведь еще Аристотель учил: «Сомнение есть начало мудрости». По сути дела Homo Sciens становится симулякром человека. Он заменяет размышление знаниями, сомнению предпочитает убеждения и думает, что только знания делают его «умным», отсюда у него и биологическая ненависть к своему разумному подлиннику, ибо нутром чувствует, что называется Человеком не по праву.
