Борис Гройс - Коммунистический постскриптум
Исторически уникальное событие мирной самоликвидации коммунизма по инициативе и под руководством коммунистической партии часто тривиализируется и преподносится то как поражение в войне (в данном случае в холодной войне), то как завоевание порабощенных коммунистическим режимом народов в их борьбе за свободу. Однако оба этих популярных объяснения не соответствуют истине. Холодная война являлась войной не в буквальном, а в метафорическом смысле этого слова – так что проиграть ее можно было тоже лишь метафорически. В военном отношении Советский Союз был неуязвим. Все народы, выступавшие за свою свободу, давно были взяты под контроль. Русское диссидентское движение к середине восьмидесятых годов фактически прекратило свое существование. С движением «Солидарность» в Польше также было своевременно покончено усилиями польских органов безопасности. Волнения в Пекине были решительно подавлены и порядок восстановлен. Именно полное поражение внутренней оппозиции и абсолютный иммунитет в отношении какой бы то ни было интервенции извне побудили советское и китайское руководство начать переход к капитализму. Если бы руководство обеих стран не ощущало полной уверенности, оно никогда не решилось бы на столь решительную перестройку и ускорение.
Впечатление поражения, понесенного Советским Союзом, возникает отчасти из-за того, что в ходе этой перестройки страна распалась. Поскольку извне Советский Союз обычно рассматривается как Российская империя, его распад часто интерпретируется как поражение русских в борьбе других народов за независимость. При этом забывают, что именно Россия санкционировала распад Советского Союза, когда российское, ельцинское руководство по договоренности с Украиной и Белоруссией приняло решение о выходе из состава СССР. Тем самым другим советским республикам независимость была прямо-таки навязана. Этот поворот был инициирован сверху, из центра, руководством страны, которое воспитывалось в убеждении, что его задача состоит в том, чтобы не пассивно переживать историю, а активно ее формировать. Марксисты всегда считали, что капитализм представляет собой наилучшую машину экономического ускорения. Маркс постоянно это подчеркивал и использовал в качестве аргумента против «утопического коммунизма». Предложение приручить и инструментализировать капитализм, с тем чтобы в рамках социалистического порядка и под контролем коммунистической партии заставить его работать на победу коммунизма, стояло в повестке дня уже с момента октябрьской революции. Об этой возможности много спорили и даже пытались ее опробовать, пусть и не слишком последовательно. Но в прежние времена коммунистическое руководство чувствовало себя еще недостаточно уверенно и опасалось лишиться власти, отважившись на такой эксперимент. В восьмидесятые-девяностые годы оно достаточно окрепло – и наконец решилось. О том, удался эксперимент или нет, судить еще слишком рано. В Китае, например, коммунистическая партия по-прежнему крепко сидит в седле. В России централизованный контроль не ослабевает, а, наоборот, постоянно усиливается. Испытания модели продолжаются – и вполне могут завершиться успехом.
В этой связи можно заметить, что и условия, и методы роспуска Советского Союза были спроектированы Сталиным задолго до того, как это событие состоялось. Статья 17-я так называемой сталинской конституции образца 1936 года гласит: «За каждой союзной республикой сохраняется право свободного выхода из СССР». Позднее эта формулировка без каких-либо изменений была включена в последнюю советскую конституцию 1977 года как статья 72-я. Значение этой статьи становится ясным, если вспомнить, что единственная гражданская война в истории США разгорелась из-за вопроса о том, имеют ли отдельные штаты право свободного выхода из Союза. Советские республики, в соответствии с конституцией, располагали таким правом без каких бы то ни было условий и ограничений. Таким образом, Советский Союз с самого начала проектировался Сталиным не как единое государство, а как свободный союз независимых государств. Некоторые специалисты по международному праву уже тогда усматривали в такой конституции опасность возможного распада СССР. Но Сталин был тверд в своем решении оставить эту статью без изменений. Причина этого могла заключаться лишь в его стремлении определить Советский Союз диалектически – как государство и одновременно как не-государство.
Это определение было унаследовано сталинской конституцией от более ранних союзных документов. Но его сохранение может быть истолковано только как ответ на критику, направленную против сталинского тезиса о возможности построения социализма в одной стране – прежде всего со стороны Троцкого. Страна, провозгласившая своей целью построение социализма, представала как содружество народов, как объединение стран, – скорее, как союз социалистических государств, противостоящий союзу капиталистическому, нежели как отдельное, целостное, изолированное государство. Эта концепция последовательно воплощалась в повседневной жизни Советского Союза. Каждая республика имела свое руководство, свой верховный совет, свою администрацию, свой язык. Проводились официальные визиты государственных и партийных функционеров из одной республики в другую, а также встречи писателей, культурные фестивали, обмен специалистами и т. д. Внутренняя жизнь страны была оформлена как интернациональная сцена. Но особое значение имела проставленная в паспорте каждого советского гражданина графа «национальность». Ее функция являлась загадкой для иностранцев, для которых национальность тождественна гражданству. Однако эта графа играла важную роль для каждого жителя Советского Союза, причем на всех уровнях его жизни. Национальность в данном случае означала принадлежность к тому или иному народу, этническое происхождение. Человек мог выбрать ее лишь в том случае, если его отец и мать были разных национальностей. В остальных случаях он наследовал национальность родителей. В каждодневной практике – в особенности при приеме на работу – ему постоянно задавали вопрос о его национальности, а часто и о национальности родителей. Советский интернационализм был отнюдь не идентичен стирающему этнические различия универсализму. Как раз наоборот, определение Советского Союза как социалистического, интернационалистического содружества государств не позволяло каждому его гражданину забывать о его этническом происхождении. Только коммунистическая партия, воплощающая собой диалектический разум, могла решать, где заканчивается национализм и начинается интернационализм – и наоборот.
Процесс приватизации, посредством которой совершается переход от коммунизма к капитализму, не менее диалектичен. Полная отмена частной собственности на средства производства рассматривалась теоретиками и практиками советского коммунизма в качестве решающей предпосылки построения сначала социалистического, а потом и коммунистического общества. Только полное огосударствление всей частной собственности могло обеспечить тотальную социальную пластичность, необходимую коммунистической партии для достижения совершенно новой, ранее неслыханной, власти над обществом, позволяющей изменять его по своему усмотрению. Ликвидация частной собственности означала радикальный разрыв с прошлым, да и со всей историей, понимаемой как история частнособственнических отношений. Но прежде всего благодаря этому искусство получало преимущество по сравнению с природой – природой человека и природой как таковой. Ведь если «естественные права» человека, включая право на частную собственность, отменены, а его «естественные» связи со средой, наследием, культурной традицией оборваны, этот человек может быть спроектирован и создан заново, с нуля. Человек, не располагающий никаким имуществом, идеально подходит для любого социального эксперимента. Следовательно, ликвидация частной собственности означала переход из мира природного в мир искусственный, из царства необходимости в царство свободы (свободы политического проектирования), из традиционного государства в тотальное произведение искусства.
Поэтому восстановление частной собственности, по крайней мере на первый взгляд, образует необходимую предпосылку завершения коммунистического эксперимента. Соответственно, исчезновение государства с коммунистическим режимом есть нечто большее чем просто политическое событие. Мы знаем из истории, что смена политических режимов, систем и способов правления чаще всего не затрагивает прав на частную собственность. В подобных случаях социальная и экономическая жизнь по-прежнему структурируется в соответствии с правом на частную собственность, несмотря на то, что в сфере политической жизни происходят радикальные изменения. Но после распада Советского Союза никакой общественный договор больше не действовал. Огромные территории превратились в бесхозную внеправовую пустыню, которую, как во времена американского Дикого Запада, необходимо было заново структурировать. Иначе говоря, предстояло разбить ее на части, поделить и передать в частное владение – причем по правилам, которые диктовались из центра, государственным руководством. Вряд ли здесь можно говорить о полном возвращении к состоянию, предшествовавшему огосударствлению частной собственности, ликвидации череды наследования, отрыву от источников индивидуального богатства.
