Барбара Демик - Повседневная жизнь в Северной Корее
Хи Сок никогда не знала наверняка, что окажется в сумке: иногда продуктов было чуть больше, иногда чуть меньше. Вспоминая те годы, госпожа Сон затруднялась точно сказать, когда именно — в 1989, 1990 или 1991 году — продуктовая норма начала уменьшаться. Даже не заглядывая в сумку, женщина с огорчением понимала, что еды становится все меньше и меньше. Наконец пакеты оказались совсем легкими. Многие люди чувствовали себя обманутыми. Сначала вместо месячной нормы продовольствия выдавалась 25-дневная, потом 10-дневная. Что бы ни обещал Ким Ир Сен, рис оставался предметом роскоши. Чаще всего в пакеты клали кукурузу и ячмень. Масло для жарки всегда давали нерегулярно, а сейчас оно и вовсе исчезло. Жаловаться было совсем не в характере Хи Сок. Но даже если б она и захотела выразить недовольство, это не представлялось возможным. «Начни я возмущаться, меня бы просто посадили», — рассказывала госпожа Сон позднее.
В свое оправдание правительство КНДР выдумывало объяснения, которые варьировались от абсолютно абсурдных до почти правдоподобных. Народу говорили, что не за горами благословенный день объединения Кореи и необходимо создать запас продовольствия для голодающих южан. Говорили также о том, что США объявили блокаду КНДР и препятствуют поставкам продовольствия. Это не было правдой, но люди верили. Когда в 1993 году КНДР пригрозила выйти из Договора о нераспространении ядерного оружия, президент США Клинтон в свою очередь пригрозил санкциями. Теперь на него легко можно было свалить ответственность за экономический кризис, ведь Соединенные Штаты для правительства КНДР — любимый козел отпущения. Передовица «Нодон Синмун» напоминала читателям, что «корейский народ уже давно страдает от притеснений со стороны американских империалистов».
Корейцы считают себя выносливыми, и это действительно так. Пропагандистская машина начала новую кампанию по поднятию народного духа, в основе которой лежал миф о том, как в 1938–1939 годы Ким Ир Сен командовал небольшим отрядом партизан в войне против Японии: «Гордо неся над головами красное знамя, они вели бой с тысячами вражеских солдат, невзирая на голод, двадцатиградусный мороз и сильный снегопад». Из этого эпизода, известного как Суровый Марш, пропаганда сделала эффектную метафору голодных 1990-х. В своих передовицах «Нодон Синмун» призывала северян помнить о самоотверженности Ким Ир Сена и, несмотря ни на какие тяготы, непоколебимо следовать его примеру:
Врагам не остановить корейский народ в его поступательном движении к победе, движении, вдохновленном революционным примером Сурового Марша! Силы КНДР неистощимы!
Борьба с голодом стала патриотическим долгом каждого гражданина. В Пхеньяне появился новый лозунг: «Перейдем на двухразовое питание!» По телевидению транслировали документальный фильм о человеке, который, как утверждалось, лопнул от того, что съел слишком много риса. Трудности с продовольствием были, конечно же, лишь временными: чиновники, ответственные за сельское хозяйство, заявляли, что в следующем году ожидается рекордный урожай зерновых.
Когда в 1992 году в зарубежных газетах появились сообщения о нехватке продовольствия в КНДР, северокорейская пресса возмутилась:
Государство предоставляет народу рис по такой низкой цене, что люди даже не знают, сколько он стоит на самом деле. Граждане Северной Кореи живут счастливо, не беспокоясь о пропитании.
Северянам было небезопасно задумываться над очевидной несообразностью того, что им говорило руководство. Выбирать людям не приходилось: они не могли бежать из страны, не могли свергнуть правительство, не могли протестовать. От греха подальше: рядовому гражданину желательно было научиться как можно меньше думать. Человек по природе своей оптимистичен. Северяне обманывались, как немецкие евреи, которые в начале 1930-х годов утешали себя тем, что хуже быть уже не может. Граждане КНДР не переставали надеяться на улучшения. И хотя голодный желудок трудно ввести в заблуждение, северокорейцам это каким-то образом удавалось.
Одновременно с усилением пропаганды государство ужесточило наблюдение за людьми. Чем больше появлялось причин для недовольства, тем важнее было сделать так, чтобы свое недовольство каждый держал при себе.
С начала 1970-х госпожа Сон несколько раз занимала пост инминбанчжана — руководителя народной группы. Чаще всего на эту должность выбирали замужнюю женщину средних лет. Госпожа Сон, организованная, энергичная, убежденная коммунистка, обладающая к тому же особым чутьем, которое в Корее называют нунчхи, прекрасно подходила для роли инминбанчжана. Легко находя со всеми общий язык, она составляла списки распределения обязанностей среди пятнадцати семей: кому мести тротуары, кому подстригать траву перед домом, кому собирать мусор для переработки. Ей также предписывалось сообщать обо всем, что казалось подозрительным в поведении членов инминбана.
Отчитывалась госпожа Сон перед чиновницей Министерства государственной безопасности товарищем Кан. Эта женщина, несколькими годами старше Хи Сок, была замужем за партийным работником, у которого, по слухам, имелись связи в Пхеньяне. Раз в несколько месяцев госпожа Сон приходила в кабинет товарища Кан, а иногда, собирая отчеты по соседним домам, начальница сама заглядывала в гости к Хи Сок, чтобы передохнуть за рюмкой кукурузного самогона. Как правило, госпоже Сон было нечего рассказывать. Жизнь их дома текла спокойно, никто себя не компрометировал, если не считать того случая, когда Чан По позволил себе замечание по поводу обуви.
Но с некоторых пор товарищ Кан стала настойчивее требовать информации. Поскольку продовольствие выдавалось все реже и реже, она хотела знать, не ругают ли люди правительство. «Жалуются ли они на снабжение? Что говорят?» — допытывалась представительница МГБ, подкараулив госпожу Сон перед домом в надежде застать ее врасплох. «Никто ничего не говорит», — ответила Хи Сок.
Так оно и было. Женщина действительно замечала, что, в какую бы квартиру она ни вошла, люди неловко замолкали. Все знали, что инминбанчжан — осведомитель органов государственной безопасности.
Товарищ Кан не сдавалась. «Попробуйте первой выказывать недовольство. Пожалуйтесь на нехватку продуктов. А потом проследите за реакцией окружающих», — прошептала чиновница, оглядываясь по сторонам, чтобы никто ее не подслушал. Стараясь поскорее ускользнуть, госпожа Сон вяло кивнула головой в знак согласия. На самом деле она не собиралась следовать такому совету. Она знала, что врагов народа среди соседей нет, подрывной деятельностью никто не занимается. К тому же беспокоиться об идеологической чистоте у нее просто не было сил.
Всю энергию отнимала борьба с дефицитом продовольствия. Мысли были заняты безнадежными попытками добыть пропитание для семьи. Швейная фабрика окончательно закрылась в 1991 году, и целый год Хи Сок оставалась без зарплаты, получая лишь купоны, отоварить которые было невозможно за неимением продуктов в магазине. Раньше мужу госпожи Сон в качестве премии за сверхурочную работу выдавали масло, галеты, табак и спиртное. Теперь об этом пришлось забыть. Полки государственных магазинов тоже пустовали.
После закрытия фабрики госпожа Сон преодолела свое отвращение к тому, чтобы отовариваться на рынке. Там по-прежнему продавались продукты, иногда даже рис, но цены были непомерно высоки. Килограмм риса стоил 25 вонов, а в свое время в государственных пунктах распределения продовольствия его брали за десятую часть вона, если не дешевле.
Найти себе работу на черном рынке госпожа Сон не могла. У нее не было своего огорода, значит, не было и овощей на продажу. Никакими коммерческими навыками она не обладала — разве что на счетах умела считать. После того как Хи Сок вырастила четырех детей, а старшую дочь еще и выдала замуж, у нее совсем не осталось сбережений. Госпожа Сон начала подумывать о том, не продать ли что-нибудь из домашней утвари. Мысленно она провела инвентаризацию своего имущества. Картина в восточном стиле. Телевизор. Книги мужа. Может, снести на рынок швейную машинку?
Такими же мыслями были заняты умы тысяч других людей. Что бы продать? Где найти какую-нибудь еду?
Чхонджин представлял собой бетонные джунгли. За исключением крутого склона горы, все давно заасфальтировали. Некуда было пойти, чтобы наловить птиц или нарвать ягод. Моллюски, которых госпожа Сон собирала вместе с семьей, почти перевелись, а для рыбной ловли берег был неприспособлен. Все пригодные для обработки участки земли: огороды и рисовые поля — находились возле Нанама, на изрезанном бухтами побережье.
В поисках еды людям приходилось идти далеко за город. В выходные дни жители Чхонджина под предлогом увеселительной прогулки шли пешком примерно 5 км до кенсонских общественных садов. Людям не хотелось признаваться в том, что их толкал туда голод. Сады принадлежали коллективному хозяйству, которое выращивало для экспорта в Японию особые корейские груши — красновато-коричневые, как сорт «Боек», только более крупные (по форме и размеру они напоминали грейпфрут) и хрустящие, как яблоки. Круглые плоды нередко падали на землю и подкатывались к забору, так что их нетрудно было подобрать. Часто этим занимались дети. После того как школьные завтраки стали скудными, а потом и вовсе были упразднены, ребята начали пропускать занятия, вместо уроков отправляясь на поиски пропитания. Они запросто пролезали под проволокой заборов. Один молодой человек не без некоторой гордости вспоминал, что в 1992 году, когда ему было десять лет, он забирался на задний бампер автобуса и доезжал до конечной остановки в Нанаме, а потом еще целый час шел пешком. На мальчишку никто не обращал внимания. Благодаря своей худобе он легко проскальзывал в сад и набивал мешок грушами. «Я набирал их столько, сколько мог унести, и раздавал всем друзьям», — рассказывал парень.
