Коллектив авторов - Гуманитарное знание и вызовы времени
Таким образом, Пайдейя как «восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, – это подъем души в область умопостигаемого (τήν δέ ἄνω άνάβασιν καἰ θέαν τῶν ἄνω τήν είς τόν νοητόν τόρον τῆς ψυχῆς ἄνοδον)» (Resp. VII 517b). Восхождение позволяет понять, что в отношении познаваемого идея Блага – это предел (γνωστῶ τελευταία); она с трудом различима, но если мы все же сумеем ее различить, то сразу же сделаем вывод, что именно эта идея является причиной всего правильного и прекрасного. Ибо в области умопостигаемого идея Блага является владычицей, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет осознанно действовать как в частной, так и в общественной жизни (ibid. 517c). Именно такая теоагатоэтическая деятельность человечества является конечной целью humaniora.
Стало быть, науки – и гуманитарное знание, прежде всего, – зависят от тео-агато-этического уровня развития чистой души, от степени ее направленности на Бога, Благо и Добро. Значит, истинное гуманитарное познание обладает телеологической, интенциональной, ценностной и этической природой. В таком случае Платона можно назвать родоначальником этики науки.
Вместе с тем нужно постоянно помнить, что Платоново Благо (в другой своей ипостаси – Единое) служит человечеству постоянным напоминанием о том, что (как указывал Григорий Померанц) «при подступе к Целому законы логики сминаются, как предметы при релятивистских скоростях. Тождество с самим собой, как единичным, атомарным фактом, А=А, уступает место причастности Богу», и, таким образом, создается единство – «неслиянно, непревращенно, неразделимо и неразличимо»[65].
Именно о таком идеале – цельном знании, основанном на принципе Всеединства, мечтал Вл. Соловьёв. Платоновское Благо-Единое как идея цельности и – одновременно – трансцендентальный идеал, всегда будет предостережением в отношении запредельного и безудержного рационалистического сциентизма и логицизма.
Пропедевтические науки
Воспитание и образование души – Пайдейя – включает в себя как составную часть восхождение к философии. В седьмой книге «Государства» Платон анализирует совокупность из пяти наук: арифметики, геометрии, стереометрии, астрономии и гармонии. Все они отобраны Платоном вовсе не произвольно и не являются изолированными дисциплинами, ибо имеют нечто общее, а именно: предметом их рассмотрения является не чувственно воспринимаемый мир, но математически точные абстракции, формирующие понятийное знание[66]. Эти науки в своей совокупности образовывают, тренируют и подготавливают мышление к постижению философии как воплощению и высшей стадии humaniora. Ибо только любовь к мудрости способна привести человека к его последней цели – добротности души и обретению Блага.
Арифметика, например, направляет душу к рассуждению и размышлению, особенно в отношении того, что не определяется ощущениями, т. е. вещей умопостигаемых. «Искусство счета» настаивает Платон, «ведет с помощью самого мышления к созерцанию природы чисел» и, стало быть, «усиленно влечет душу ввысь и заставляет рассуждать о числах самих по себе, ни в коем случае не допуская, чтобы кто-нибудь подменял их имеющими число видимыми и осязаемыми телами» (Resp. VII 525с-e). В таком случае, арифметика «заставляет душу пользоваться самим мышлением ради самой истины» (ibid. 526а-b).
Геометрия, поскольку она помогает нам «созерцать идею блага», изучает вовсе не становление, а идеальные объекты сами по себе и, следовательно, имеет прямое отношение к бытию самому по себе. Познавая вечное бытие, геометрия «влечет душу к истине и воздействует на философскую мысль, стремя ее ввысь» (ibid. 527b).
Стереометрия исследует такого же рода объекты, что и геометрия, но только не плоскостные, а имеющие «глубину». Стало быть, она также развивает априорное и абстрактное мышление.
Астрономия – парадоксальная наука: на первый взгляд, кажется, что она имеет дело с чувственно воспринимаемыми и живыми телами (Солнце, Луна и другие звезды), однако это далеко не так. Платон утверждает: «Эти узоры на небе, украшающие область видимого, надо признать самыми прекрасными и совершенными из подобного рода вещей, но все же они сильно уступают вещам истинным». Ведь истинные вещи постигаются «разумом и рассудком, но не зрением. <…> Значит, небесным узором надо пользоваться как пособием для изучения подлинного бытия» (ibid. 529c-е).
О каком подлинном бытии говорит здесь Платон? Узоры на небе, в области видимого являются лишь эмпирическим выражением движения тех истинных тел, которые составляют подлинное бытие. Значит, вовсе не эти «теловидные» (σωματοειςεῖ) объекты составляют подлинный предмет познания астрономии. Эта наука о «законах звезд» исследует чистое, неэмпирическое движение и скорость («быстроту и медленность») согласно истинному числу во всевозможных истинных же формах. Кроме того, она изучает чистые отношения, присутствующие в идеальной сфере, как то: равенство само по себе, удвоение, темпоральные соотношения ночи и дня, суток и месяца, месяца и года, а также функциональные отношения звезд (идеальных тел) ко всему перечисленному. Именно этот идеальный мир является априорным содержанием разума и рассудка и – в качестве такового – совокупностью форм познания a priori[67].
Стало быть, мы исследуем вовсе не реальное Небо, а «чистую» астрономию, т. е. в прямом смысле слова – «законы звезд» (άστρονομία). Эти законы не являются индуктивным обобщением эмпирических наблюдений за небесными существами, но суть априорные понятия, принципы, отношения, сущности, содержащиеся в рассудке и разуме. На этом основании Платон и заключает: «Значит, мы будем изучать астрономию так же, как геометрию, с применением общих положений, а то, что на небе, оставим в стороне, раз мы хотим действительно освоить астрономию и использовать еще неиспользованное разумное по своей природе начало нашей души» (Resp. VII 530c).
Подобно тому, как глаза наши устремлены к астрономии, так уши – к движению стройных созвучий, т. е. гармонии. Пифагорейцы утверждают, что астрономия и гармония – родные сестры. Гармония должна исследовать, учили пифагорейцы, «числа в воспринимаемых на слух созвучиях» и рассматривать «общие вопросы» в отношении того, «какие числа созвучны, а какие нет» (ibid. 531b-c).
Изучение ноэтических наук развивает мышление и в итоге приводит к усвоению еще одной науки – диалектики как «способности рассуждать (διαλέγεσθαι δυνάμεως)». На этом уровне можно уже постигать философию. Если перечисленным выше наукам «всего лишь снится бытие, а наяву им неведомо его увидеть» (ibid. 533c), то диалектика необходима тому, кто уже не опирается на ощущения, а пытается постичь сущее при помощи одного только разума. Ибо диалектика есть способность «охватить всё (παντός), то есть сущность любой вещи» (ibid. 533b). «Диалектический метод (διαλεκτική μθοδος)» в таком случае «отбрасывая предположения, подходит к первоначалу (άρχήν) с целью его обосновать; он потихоньку высвобождает, словно из какой-то варварской грязи, зарывшийся туда взор нашей души и направляет его ввысь (άνάγει ἄνω), пользуясь в качестве помощников и попутчиков теми искусствами [науками], которые мы разобрали» (ibid. 533c-d).
Какое отношение имеют эти дисциплины к Восхождению и Пайдейе? Во-первых, если изучение наук дойдет до установления их общности и родства и приведет к выводу относительно того, в каком именно отношении они друг другу близки, то оно будет способствовать достижению поставленной цели – обретению Блага (ibid. 531c-d). Во-вторых, в науках «очищается и вновь оживает некое орудие души каждого человека, которое другие занятия губят и делают слепым, а между тем сохранить его в целости более ценно, чем иметь тысячу глаз, ведь только при его помощи можно увидеть истину» (Resp. VII 527d-e). Это «орудие души» можно назвать трансцендентальной способностью познания a priori, а также интеллектуальным созерцанием (интуицией), умопостигаемым зрением, или, как говорит сам Платон, – «мысленным взором» (ούκ ἄν ἄλλως ἰδοι τις ή τῆ διανοία) (Resp. VI 511a).
Философия как воплощение humaniora
Отличительным свойством Платона-философа является его убеждение (говоря в кантовских терминах) в примате практического разума над теоретическим. Со времени сократических диалогов и вплоть до «Филеба» и «Законов» афинский мудрец исследует сущность Блага и добротности души (άρετή). Добротная, т. е. справедливая, рассудительная, благочестивая жизнь, основанная на мужестве и ведущая к мудрости, даст, наконец, возможность душе приобщиться к Благу. К самой же подлинной добротности (άληθής άρετή) человека может привести только истинное знание (άληθής έπιστήμη). Но истина (άλήθεια) вовсе не является набором субъективных представлений (νοήματα ψυχῆς) или даже правдоподобных сведений об эмпирической действительности, полученных чувственно-рассудочным путем. Истинное знание не есть правильное мнение с объяснением (δόξα άληθής μετά λόγου έπιστήμη), оно может быть только постижением, усмотрением сущности (ούσία).
