Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд) - Кирилл Васильевич Чистов
D2 — странствует по Руси;
D3 — заточен в тюрьму («закладен в столб»).
Е. Встречи с «избавителем» или вести от него
Варианты:
E1 — встречи с неузнанным «избавителем», его объявление и исчезновение;
Е2 — встречи с вестниками или послами «избавителя», которые предвещают его появление;
Е3 — «избавитель» рассылает указы с «золотой строчкой».
F. Правящий царь пытается помешать «избавителю» осуществить его намерения
Варианты:
F1 — преследует «избавителя»;
F2 — предлагает компромисс, который отвергается «избавителем».
G. Возвращение «избавителя»
Варианты:
G1 — «избавитель» должен вернуться в предсказанный час (через три, девять, двенадцать лет);
G2 — он явится после определенного события (когда восставшие войдут в Москву, Петербург);
G3 — он явится раньше времени, так как страдания народа очень тяжки.
Н. Узнавание «избавителя»
Варианты:
H1 — по «царским отметинам» на теле;
Н2 — по какому-либо предмету, который удалось сохранить;
Н3 — «избавителя» узнают люди, которые знали его до устранения.
I. Воцарение «избавителя» (в Москве, Петербурге)
К. Осуществление «избавителем» социальных преобразований
Варианты:
К1 — «избавитель» освобождает крестьян (дарует свободы казакам, однодворцам, городскому люду и т. д.), наделяет их землей, отменяет все повинности и т. п.;
К2 — превращает крепостных крестьян в «государевых» и облегчает повинности.
L. Пожалование ближайших сторонников
М. Наказание изменников, незаконного царя, придворных, дворян и т. д.
В сохранившихся записях, свидетельствах или откликах подобные легенды встречаются то в более или менее полном, развитом и законченном виде, то в виде сочетания отдельных мотивов. Это не значит, однако, что бытование любого из перечисленных мотивов само по себе уже свидетельствует о наличии легенды. Она не могла возникнуть без определенного минимума представлений и связанных с ними мотивов. Минимум этот таков: избавитель спасен (С), он скрывается (D) и должен явиться (G) для того, чтобы освободить крестьян (К).
Мы встретимся и с таким случаями, когда известным окажется только факт самозванчества и отклик на него народа. Вправе ли мы пользоваться такими фактами? Несомненно, так как для изучения цепи легенд чрезвычайно важен вопрос об исторической закономерности их возникновения, распространения и затухания.
Одна из ранних статей С. М. Соловьева называлась «Тимошка Акиндинов. Одиннадцатый самозванец».[70] В ней шла речь о 50-х годах XVII в. Позже С. М. Соловьев насчитывал уже 12 мелких самозванцев только в так называемое «смутное время».[71] П. К. Алефиренко в книге, посвященной крестьянскому движению 30–50-х годов XVIII в., сообщает о семи самозванцах, действовавших в это время.[72] В документах последней трети XVIII в. К. В. Сивков обнаружил свидетельства о 21 случае самозванчества, не считая Е. И. Пугачева и «княжны Таракановой».[73]
Материалы, обобщенные нами, показывают, что с начала XVII и до середины XIX в. едва можно обнаружить два-три десятилетия, не отмеченные появлением нового самозванца. Эта непрерывность в сочетании с четкостью верхней и нижней хронологических границ (начало XVII — середина XIX в.) — факт весьма знаменательный и чрезвычайно важный для выяснения исторической закономерности возникновения и бытования легенд. При этом следует учитывать еще и то, что обычно появлению самозванца (или самозванцев) предшествовало длившееся несколько лет бытование легенды, которой он (или они) воспользовался (или воспользовались). Приведем пока только наиболее известные факты. Царевич Дмитрий был убит в Угличе в 1591 г. Григорий Отрепьев объявил себя Дмитрием в 1602–1604 гг., т. е. через 11–13 лет. Известно, что Е. И. Пугачев был по крайней мере седьмым самозванцем, выдававшим себя за Петра III. Со времени убийства Петра и до появления Пугачева-самозванца прошло 11 лет. Таким образом, хронологических пробелов в сплошной истории самозванчества и тем более в истории легенды, по-видимому, окажется еще меньше.
И, наконец, документы, связанные с историей самозванчества, содержат обычно прямые или косвенные свидетельства о реальных формах бытования легенд, их записи, пересказ или передачу.
«ЦАРЕВИЧ ДМИТРИЙ» — «ЦАРЬ ДМИТРИЙ». ЛЕГЕНДЫ ОБ «ИЗБАВИТЕЛЯХ» В ГОДЫ КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ 1606–1607 гг
Начало XVII в. открывает новый период в истории борьбы народа с феодальными порядками, ознаменованный серией крестьянских войн. Целью их было ограничение или ликвидация крепостного права и помещичьего землевладения. Естественно, что и легенды о «возвращающихся царях-избавителях», появление которых исторически совпадает с началом этого этапа, не могут быть объяснены без установления характера и степени их связи с народными движениями этой эпохи.
По-видимому, какие-то мотивы будущей легенды о Дмитрии-«избавителе» начали складываться еще при жизни царевича, сосланного в Углич в 1584 г., т. е. в год смерти его отца Ивана Грозного. По свидетельству современников, между 1584 и 1591 г. циркулировали слухи о том, что готовится покушение на царевича, его пытаются отравить, подменить и т. д.
После статьи А. А. Рудакова «Развитие легенды о смерти царевича Дмитрия в Угличе»,[74] показавшей, как в процессе сложения житийной повести, связанной с церковной канонизацией Дмитрия, развивался рассказ о причинах и обстоятельствах его смерти, нельзя не относиться настороженно к свидетельствам более поздних письменных источников. А. А. Рудаков убедительно продемонстрировал зависимость большинства из них от «Известительной грамоты царя Василия Ивановича Шуйского» (2 июня 1606 г.), в которой впервые официально объявлялось, что царевич убит по приказу Бориса. Однако в своей критике источников А. А. Рудаков зашел чрезмерно далеко. Как бы ни тенденциозны были грамоты бояр, Марии Нагих и самого Шуйского, сочиненные в 1606 г. после свержения Лжедмитрия I, как бы ни следовали за ними авторы произведений о «смутном времени», возникших в первой и даже второй половине XVII в., нельзя любую деталь постепенно развивавшегося рассказа объявлять «позднейшими наслоениями», которые, как пишет А. А. Рудаков, «всецело обязаны своим происхождением фантазии авторов».[75] Сочинители «Сказания и повести, еже содеялося в царствующем граде Москве» и «Нового летописца», Катырев-Ростовский и другие авторы, жившие в первые десятилетия XVII в., вполне могли пополнять рассказ об убийстве царевича деталями, заимствованными и из устной традиции, и из не дошедших до нас письменных источников. Все они принадлежали к поколению, пережившему события начала века, и в высшей степени странно считать «Известительную грамоту» единственным возможным источником их сведений о событии, вызвавшем столь многочисленные толки современников.
Кроме того, существуют свидетельства, безусловно не зависящие от грамоты царя Василия, зафиксированные задолго до ее возникновения. Таково, например, известное сочинение Д. Флетчера «О государстве русском», написанное в 1588–1589 гг., т. е. за два-три года до убийства Дмитрия. В пятой главе этой книги говорится о том, что Дмитрий живет далеко от Москвы под охраной матери и родных, но находится в постоянной опасности. Флетчеру даже известно, что Дмитрия хотели извести ядом, и он предсказывает, что если с Дмитрием что-нибудь случится, это может привести
