Илья Франк - Алогичная культурология

Единство державинского мира в его возвышенных и низменных аспектах поэтически воплощено под знаком той же световой образности. Лучи солнца льются на все земные предметы без разбора, заставляя их светиться и блестеть. При державинском состоянии природы не остается вещи, которая могла бы не блестеть; но блеск – атрибут драгоценного металла или камня.

Поэтому ландшафт, окидываемый одним взглядом откуда-то сверху, как на гравированной карте-панораме, приобретает вид ювелирного изделия. Метафорика золота и серебра, давно затасканная и стершаяся от частого употребления, возвращает свою свежесть и зрительную конкретность.

По пословице, не все то золото, что блестит. Но мудрость этой недоверчивой пословицы – не для музы Державина. У нее все, что блестит, – золото, или серебро, или драгоценные камни, или жемчуга, или хотя бы стекло, приближающееся к самоцветам по признаку светоносности, а иногда стекло и золото сразу!

Стекляныя реки лучом полудневным,Жидкому злату подобно, текут…

Алхимия поэзии превращает в драгоценности все, чего ни коснется. Масло и мед, грибы, ягоды и свежая рыба – вещи аппетитные, но едва ли они навели бы другого поэта на мысль о драгоценных металлах и роскошных тканях.

Где с скотен, пчельников и с птичников, прудов,То в масле, то в сотах зрю злато под ветвями,То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов,Сребро, трепещуще лещами».

Вы можете сами сопоставить все это с тем, что уже говорилось о модели поэзии Пастернака (помимо прочего обратите внимание на плотность, вещественность неба Пастернака и неба Державина, на «домашнее корнесловье» («лучам случится…»), на звуковую выразительность на уровне тактильного восприятия, на жест и т. п. А также на фейерверк – что это означает в модели времени?) Между прочим, смысл «коллажного» построения моей книжки именно в том, что каждая цитата работает не только на ту мысль, которую она в данный момент иллюстрирует, не только линейно, но и перекликается с другими цитатами, как бы образуя сетку. Интересно, что перекличка происходит сама собой, цитаты братаются сами, как слова в стихотворении. Для меня это критерий истинности рассуждения. Впрочем, с другой стороны, это похоже на манию преследования: моему больному мозгу кажется, что цитируемые мной авторы сговорились и пишут специально для того, чтобы быть включенными в мой текст.

Может быть, чтобы увидеть эту «солнечную модель» в ее зарождении, на восходе, надо отступить еще дальше, за Державина, но там уже (точнее, еще) нет почти поэзии на русском языке, так как нет еще самого русского литературного языка.

Заглянем и вперед, в послепастернаковское время, что там происходит с вещами? Вот стихотворение «Титания» Арсения Тарковского:

Прямых стволов благословениеИ млечный пар над головой,И я ложусь в листву осеннюю,Дышу подспудицей грибной.

Мне грешная моя, невиннаяЗемля моя передаетСвое терпенье муравьиноеИ душу крепкую, как йод.

Кончаются мои скитания.Я в лабиринт корней войдуИ твой престол найду, Титания,В твоей державе пропаду.

Что мне в моем погибшем имени?Твой ржавый лист – моя броня,Кляни меня, но не гони меня,Убей, но не гони меня.

Если говорить о модели, то здесь очевидно всё стремится к возвращению обратно в основу. Это опять вечер. Еще шаг дальше – еще больше темнеет, предметы сливаются, звук становится резче. Вот Иосиф Бродский – последнее стихотворение цикла «Колыбельная Трескового Мыса» (1975 год):

Дверь скрипит. На пороге стоит треска.Просит пить, естественно, ради Бога.Не отпустишь прохожего без куска.И дорогу покажешь ему. Дорогаизвивается. Рыба уходит прочь.Но другая, точь-в-точь

как ушедшая, пробует дверь носком.(Меж собой две рыбы, что два стакана).И всю ночь идут они косяком.Но живущий около океаназнает, как спать, приглушив в ушахмерный тресковый шаг.

Спи. Земля не кругла. Онапросто длинна: бугорки, лощины.А длинней земли – океан: волнанабегает порой, как на лоб морщины,на песок. А земли и волны длиннейлишь вереница дней.

И ночей. А дальше – туман густой:рай, где есть ангелы, ад, где черти.Но длинней стократ вереницы тоймысли о жизни и мысль о смерти.Этой последней длинней в сто размысль о Ничто; но глаз

вряд ли проникнет туда, и самзакрывается, чтобы увидеть вещи.Только так – во сне – и дано глазамк вещи привыкнуть. И сны те вещиили зловещи – смотря кто спит.И дверью треска скрипит.

Комментарии, как говорится, излишни. Как сказал Анаксимандр, «а из каких [начал] вещам рожденье, в те же самые и гибель совершается по роковой задолженности, ибо они выплачивают друг другу правозаконное возмещение неправды [= ущерба] в назначенный срок времени».

После ночи, как вы знаете, наступает утро. Оно не лучше, чем ночь, и не хуже. (И оно не заставляет поэтов писать в одной поэтике – подобно тому, как и реальное утро – время суток – не принуждает проснувшихся людей делать одно и то же.) Вот, например, стихотворение современного поэта Дмитрия Веденяпина (написанное в 1986 году):

Любовь, как Чингачгук, всегда точнаИ несложна, как музыка в рекламе;Как трель будильника в прозрачных дебрях сна,Она по-птичьи кружится над нами.

Есть много слов, одно из них душа,Крылатая, что бесконечно кстати…Шуршит песок; старушки неспешаВдоль берега гуляют на закате,

Как школьницы, попарно… Мягкий свет,Попискивая, тает и лучится;Морская гладь, как тысячи монет,Искрится, серебрится, золотится…

Рекламный ролик – это как мечтаО взрослости: табачный сумрак бара,Луи Армстронг, труба, тромбон, гитара;Прохладной улицы ночная пустота,

В которой чуть тревожно и легкоДышать и двигаться, опережая горе,И, главное, все это далеко,Как противоположный берег моря;

Как то, чего на самом деле нет,Но как бы есть – что в неком смысле дажеЧудеснее… Часы поют рассвет;Индеец целится и, значит, не промажет.

Стихотворение, повернись ко мне передом, а к лесу задом, расскажи о себе! «Морская гладь, как тысячи монет, Искрится, серебрится, золотится…» – это та же модель, что и «Жуками сыплет сонный сад», на новом витке.

Послушайте проявленное, подчеркнутое звучание: «Шуршит песок; старушки неспеша». Все остальное – такое же «вкусное». Звучание стало проявленным уже у Бродского: «Дверь скрипит. На пороге стоит треска» (или помните, как оканчиваются «Письма к римскому другу»: «Дрозд щебечет в шевелюре кипариса»). Но это значило, что от жизни ничего не осталось, кроме обнаженного звука, это то же, что «Дробя налеты обмерзанья» Анненского (на новом витке), это еще не рассвело.

Теперь вы понимаете, почему в начале главы стоит возрастное ограничение 81+. Если вы успели на своем веку застать разное «время суток», вам будет гораздо понятнее, о чем речь. Для вас это не будет только иллюстрацией на примере стихов.

Корней Иванович Чуковский сказал как-то: «В России надо жить долго». Но все же не для того, чтобы увидеть перемены к лучшему (столько не живут), а чтобы наблюдать смену времен года (или времени суток) в истории, поскольку это увлекательное зрелище.

Вот еще одно стихотворение Дмитрия Веденяпина, 1994 года:

Одуванчик

В комнате, как в солнечном осколкеОзера, сверкающего сквозьЛистья и ослепшие иголки,Пляшут пряди солнечных волос;

Рыбаки спускаются по склонуПо траве, блестящей от росы;Папа говорит по телефону,Обреченно глядя на часы.

Даже в зимней обморочной давке,В стеклах между варежек и шубТонкие секунды, как булавки,Падают, не разжимая губ;

Но не зря в серебряном конвертеНас бесстрашно держат на весу —Как от ветра, спрятавшись от смерти,Одуванчик светится в лесу.

5. Сухо пахнут иммортели

Резкую перемену в сознании человека, которая случилась в начале XX века, можно описывать с разных сторон. Мне это удобно проделать, взяв два стихотворения – до перелома и после – и сравнить их строение.

Стихотворение Александра Блока:

Девушка пела в церковном хореО всех усталых в чужом краю,О всех кораблях, ушедших в море,О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол,И луч сиял на белом плече,И каждый из мрака смотрел и слушал,Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,Что в тихой заводи все корабли,Что на чужбине усталые людиСветлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,И только высоко, у царских врат,Причастный тайнам, – плакал ребенокО том, что никто не придет назад.

Стихотворение Анны Ахматовой: