Мишель Шово - Повседневная жизнь Египта во времена Клеопатры

Основав Мусей и знаменитую Библиотеку, Птолемеи превратили свою столицу в монументальный город и культурный центр первой величины. Александрия — это, конечно, прежде всего город в том значении, в котором понимали его греки, а именно полис, имеющий все необходимые учреждения, хотя и лишенный политических органов, гарантировавших ему недопустимую для царской власти автономию. Как и в любом греческом городе, основой Александрии служило гражданское общество, делившееся на демы и трибы («род, сообщество»), доступ в которые египтянам в принципе был запрещен. Последних только терпели в столице. Для ограничения их доступа предпринимались соответствующие меры во избежание египтизации города, призванного быть лицом эллинизма. Естественно, что египтяне относились к этому иностранному городу, расположенному на их земле, с подозрением, если не сказать с презрением. Несмотря на многочисленные попытки со стороны официальных властей, самая ранняя из которых датируется 311 годом, греческие цари так и не смогли заставить местное население принять название Александрии, на ее коренном языке имеющее значение «города Александра». Единственное имя, которое египтяне давали своей новой столице, было Ra-qued (в греческом варианте Ракотис), и именно в таком виде оно было воспринято коптами в византийскую эпоху. Его оригинальное значение — «строительство» или еще точнее — «строительная площадка» сразу недвусмысленно намекает на то реальное состояние, в котором пребывала Александрия в первые десятилетия, последовавшие после ее основания в 331 году. Такое обозначение конечно же несет значительный социальный подтекст: коренное население, принципиально исключенное из гражданского городского общества, продолжало тем не менее в нем жить в качестве рабочей силы на строительстве общественных и частных зданий, которое управлялось подрядчиками греками. Именно в соответствии с традициями и религией своей страны рабочие так окрестили строящийся иностранный город, и по этой причине тот никогда не смог интегрироваться в культурную и религиозную географию Египта, оставаясь в глазах коренного населения только «стройкой». Позднее, в правление Птолемея VIII, это египетское название Александрии было переведено на греческий автором-эллинофобом «Оракула Гончара», который предсказал разрушение города, не называя его явно.{70} Любопытно, что, начиная со Страбона, трактовка названия Ракотис греческими и латинскими авторами будет неверной; последние усматривали в нем почетное египетское обозначение векового сооружения, на месте которого Александр должен был основать свой город, и ошибочно полагали, что именно к нему относились найденные их современниками следы древних памятников. Нет никаких сомнений, что такая интерпретация проистекала из желания предоставить престижному городу законное основание для притязаний на земли Египта в качестве наследника Древнего мира, созданного фараонами, подобно попыткам оправдать египетское царствование Александра и его преемников Птолемеев недостоверным родством с последним царем последней коренной династии.{71}

Очевидно, что подобные пустые рассуждения были чужды его основателю. Однако и противоположная концепция об Александрии как городе вне Египта, а только рядом с ним должна была столкнуться с очевидными экономическими и политическими доводами. Открытая всему Средиземноморью, Александрия оставалась внутри страны, получая оттуда продукты, а взамен поставляя различные товары, как и государственные умы для ее надзора и эксплуатации.

В сравнении с классическими Афинами или даже императорским Римом Александрия при Клеопатре нам действительно малознакома. Современный турист не может восхищаться хоть какой-нибудь постройкой, свидетельствовавшей об этих знаменитых временах, за исключением нескольких маловыразительных некрополей. Современная археология до недавнего времени{72} обнаруживала лишь следы более поздних периодов, как, например, изысканный одеон белого мрамора в Ком-эль-Дикке. Эффектные катакомбы в Ком-эль-Шугафа также относятся уже к римской эпохе, а величественная колонна, названная «Колонной Помпея», была воздвигнута в честь императора Диоклетиана более трехсот лет после самоубийства Клеопатры. Все, чем мы располагаем, чтобы составить объективное мнение о столице последних цариц Египта, это описания древних авторов, из которых самым подробным остается описание Страбона, посетившего город около 25 года, то есть всего лишь пять лет спустя после падения птолемеевской династии.{73} Однако именно благодаря ему можно составить точное представление о знаменитом маяке, построенном к 280 году архитектором Состратом Книдским, который, должно быть, до Средневековья оставался самым замечательным памятником города.{74} Самое высокое сооружение всей классической античности, возвышавшееся как минимум на 120 метров, превосходили только две пирамиды Хеопса и Хефрена, гораздо более массивные и воздвигнутые более двух тысячелетий до этого. Подробное описание одного арабского автора, а также изображения на монетах, вазах и так далее позволили воссоздать то, что только сейчас начала подтверждать археология. В любом случае эта трехуровневая башня, превосходящая колоссальную статую Зевса Сотера, давала сигнал кораблям о близости порта, чье побережье иначе лишалось какого бы то ни было ориентира. Огонь, установленный на уровне верхнего этажа, позволял судам пришвартовываться даже ночью. Для жителей и приезжих маяк был предметом гордости и любопытства, народным символом, подобным в наше время Эйфелевой башне в Париже или статуе Свободы в порту Нью-Йорка.

Сам город был построен в монументальном стиле с главными улицами, достигавшими тридцати метров в ширину. Самая важная из них, Канопская дорога, по прямой линии пересекала город с востока на запад. Эти «проспекты» разрезали пять кварталов, пронумерованных в алфавитном порядке от альфы до эпсилона. Значительную площадь занимали дворцы, ибо с каждым правителем новые здания добавлялись к уже существующим. В эпоху Страбона дворцовый квартал занимал около трети города. Общий план и расположение дворцов нам неизвестны, но, без сомнения, нам следовало бы себе их представить как непрерывный ряд крытых галерей, внутренних дворов с колоннадами, садов, приемных залов и административных сооружений, наконец, покоев царской семьи, ее окружения и прислуги. Существовал даже специальный порт для пользования царской службой. По крайней мере, одна часть этого ансамбля открывалась по особым случаям широкой публике, как, например, в праздник Адониса, упомянутый Феокритом в одной из его самых красочных «Идиллий».{75}

Рядом с дворцами находился Мусейон, знаменитое учреждение, составившее славу Александрии как интеллектуальной столицы. К нему примыкала Библиотека. По правде говоря, Мусейон как научный и литературный центр пришел в некоторый упадок. Произошло это во II веке, сразу после 145 года, когда по политическим причинам Птолемей VIII изгнал из Александрии всех ученых и людей искусства, подозревавшихся в оппозиции. Золотой запас талантов, таким образом, был опустошен, Мусейон оказался в ситуации, когда им в течение нескольких лет управлял военный. В то же время греко-персидские войны, в I веке до нашей эры опустошившие Малую Азию и Аттику, вернули в Александрию небольшую часть «интеллигенции», способствовавшей возрождению Мусейона в эпоху Авлета и Клеопатры. Но именно в царствование последней великая Библиотека была уничтожена в огне. Эта катастрофа, несчастное последствие войны, которую вела Александрия, скорее всего не была столь масштабной, как это представлялось, ибо весьма вероятно, что огонь достиг только тех книжных хранилищ, которые предназначались на экспорт.{76} Как бы там ни было, изъятия, производимые по личной воле Антония в библиотеке Пергама, позволили восстановить ее до падения династии.

Наконец, последний памятник, достойный посещения, — Сема, гробница Александра, построенная первым Птолемеем и реконструированная Птолемеем IV Филопатором, чтобы дать последний приют скончавшимся Лагидам. К сожалению, нам ничего не известно о ее внешнем виде и архитектуре, также как и не установлено точное местонахождение гробницы. И конечно же Александрия располагала всеми необходимыми для любого греческого города и украшающими его жизнь сооружениями: театром вблизи царского дворца; местом для собраний — центральной рыночной площадью с пересекающей ее Канопской дорогой; стадионом на юге города и ипподромом на востоке. Среди многочисленных храмов, воздвигнутых в честь греческих богов, следует упомянуть о великом Серапеуме, располагавшемся на холме над городом; его бесформенные развалины видны рядом с колонной Помпея. Портовый комплекс, главное подтверждение существования Александрии, был особенно грандиозным с двумя основными доками, разделенными плотиной, которая связывала остров Фарос с берегом: Большой порт на востоке и порт Эвност («Счастливое Возвращение») на западе. В этом последнем внутренний порт Кибот — дословно «Коробка» — был соединен каналом с озером Мареотис и канопским рукавом Нила. Существование воды вокруг Александрии не должно вводить в заблуждение относительно главной муниципальной проблемы, от решения которой зависело выживание города. Она состояла в обеспечении города питьевой водой, так как вода в озерах и каналах была для этого непригодна. Единственным решением стало сооружение под землей целого города с сотнями водоемов, чьи своды часто поддерживались несколькими ярусами колонн. Эти водоемы сохранились вплоть до арабского периода, а некоторые существуют и по сей день.{77}