Григорий Базлов - Русские гусли: история и мифология
Фиксируемая в фольклорной традиции северо-западной России оппозиция плясовой нормы напоминает древние арийские представления о сотворении мира Богом в созидательном танце и о последующем разрушении этого мира, погрязшего в грехе, также в танце, но уже в разрушительном.
Танец созидания хорошо показан в сказке о царевне-лягушке: «Плясала — плясала, вертелась — вертелась — всем на диво! Махнула правой рукой — стали леса и воды, махнула левой — стали летать разные птицы»[79].
В былине «Садко» пляска Морского царя — это, безусловно, танец разрушения, находящийся в оппозиции всему упорядоченному и привычному.
Записанные в экспедициях воспоминания об обрядах «ломания» свидетельствуют, что они нередко перерастали в неконтролируемые побоища. Тогда, для того, чтобы остановить бушующих драчунов, обычай предписывал разрушить музыкальный инструмент. У гармони старались порвать или порезать меха, у гуслей — разбить короб или порвать струны. Прекращение игры автоматически останавливало и пляску-драку, а с ней и разрушения.
В коллекции Санкт-Петербургского центра фольклора хранятся гусли, на которых отчетливо видны следы сабельных или ножевых ударов. Инструмент пытались разрубить во время обрядовой драки.
Именно этот зафиксированный в экспедициях обычай описан в былине, когда по совету святого Николы Можайского, явившегося Садку по молитвам мореходов, гусляр рвет струны на инструменте и ломает шпенечки:
Ай как струночки он повырывал,
Шпенечки у гуслешек повыломал,
А не стал он больше играть во гусли во яровчаты.
Ай остоялся как царь морской,
Не стал плясать он теперь в синем мори.
Былина про гусляра Садко относится к Новгородскому циклу. Она создана и бытовала в среде людей, являющихся носителями северо-западной традиционной культуры, именно тех людей, которые до второй половины XX века продолжали играть на гуслях, ломаться и плясать под драку. Иными словами, описанная в былине обрядовая гусельная игра и пляска Морского царя обязана иметь аналогию в традиционной обрядности жителей северо-западных регионов России и Новгородчины в частности. Эта аналогия есть. Применяя классификацию, разработанную А.М. Мехнецовым, былинную пляску Морского царя, а также и гусельную игру Садка под эту пляску следует отнести к мужским обрядам «приуготовления», к пляскам «на задор», «под драку».
Обобщая все вышеизложенное, можно сказать, что Морской царь в былине «ломается» — исполняет новгородский боевой пляс «под драку», а Садко играет ему, вероятнее всего, новгородский вариант наигрыша «под драку», близкий по назначению к известным сейчас северо-западным наигрышам «обрядов приуготовления» — буза, скобарь и веселый.
Поразительно, но спустя столетия у нас есть возможность услышать описанную в былине музыку и увидеть пляску, посредством которой эпический Морской царь устраивал на синем море штормы и бури!
2.2. Са́дху — инициация гусляра
Са́дху (sādhu) — санскритские термины sādhu («добродетельный человек») используются по отношению к личностям, которые отреклись от мира и сосредоточились на духовных практиках. Слово происходит от санскритского корня sādh, который означает «достичь цели», «сделать прямым», или «возыметь силу над чем-то». Тот же самый корень используется в слове садхана (sādhana), которое означает «духовная практика».
В северной традиции имя Садко произносится с ударением на первый слог — САдка, почти как всем известное — Сашка. Это произношение созвучно санскритскому «садху» — (sādhu)».
Не исключено, что это не простое фонетическое совпадение, а следы древнейшей преемственности индоевропейских традиций. Былинный Садко больше похож не на купца, а на человека, ищущего подобно индийскому мистику садху (sādhu) некого совершенства через поэтапное постижение тайн взаимосвязи природных явлений и мифопоэтических законов искусства гусельной игры. Он шаг за шагом достигает новых ступеней мастерства (санскритское sādh означает «достичь цели») и однажды, сыграв на гуслях самому Морскому царю, женившись на его дочке, возвращается на родину совсем другим человеком.
В новгородской былине о гусляре Садке мы видим очевидные черты древней славянской инициации. Как нам кажется, с этой точки зрения былину прежде никто не рассматривал. Попробуем показать основания, которые привели нас к такому суждению.
Слово «инициация» происходит от латинского initiatio — начинать, посвящать. Это распространенный во всех традиционных обществах обряд, знаменующий переход индивидуума на новую ступень развития в рамках какой-либо социальной группы, школы или мистического общества.
Наиболее характерными чертами обряда инициации являются испытание страхом и акт символического умирания и воскресения героя. В некоторых случаях символ смерти — причинение острой боли, пережив которую человек как бы возрождается заново в новом качестве. Так, например, в нубийских племенах юноше не дают есть в течение недели и ежедневно наносят по 50 ударов палками, а потом ещё и поливают соленой водой. Мучения заканчиваются тем, что осколком кварца ему делают 3 надреза на плече, после чего испытуемого кормят и рассказывают ему тайные священные предания мужского союза.
Не менее распространенным является символическое проглатывание посвящаемого чудовищем или волшебным животным, как, например, в обрядах употребления наркотического настоя лианы аяваски у индейцев шуаров (Верховья Амазонии, Эквадор). После употребления напитка в видениях к инициируемому приходит индейский бог солнца — Этсу в виде анаконды или ягуара и проглатывает его. После этого считается, что инициируемый принят и что он становится ребенком Этсу.
В некоторых случаях символ чудовища — это здание, хижина, оформленная в виде страшной пасти. Войдя туда и выйдя наружу, человек считается погибшим в прежнем качестве и рожденным заново.
Нередко в инициации условная смерть манифестируется через стихии. Так в некоторых племенах Африки кандидат должен преодолеть страх и спрыгнуть с дерева, привязавшись предварительно за ногу лианой. Он как бы «погибает» в воздухе, в прыжке. В приморских странах распространен обычай, когда испытуемый должен броситься со скалы в воду, и «утопить» там «прежнего себя». У многих славянских народов существует инициирование огнем, например, пройти по раскаленным углям или перепрыгнуть костер, символически «сжигая» свою прошлую, ветхую суть.
Танец на углях болгарских нестинаров
В некоторых культурах человека заживо хоронят и справляют по нему поминки, после чего выкапывают и приветствуют его как нового члена группы, обычно уже нарекая новым именем. Зачастую, пройдя инициацию (особенно это касается половозрастных инициаций), субъект получает право вступать в брак. Не случайно почти все богатырские волшебные русские сказки заканчиваются свадьбой доброго молодца. Не будем анализировать психологические и социальные аспекты инициации. Остановимся только на наиболее характерных её чертах в былине о Садке.
Важно отметить, что в процессе инициации и в её итоге субъект приобщается не просто к знанию, а к тайному, секретному. Таких «инициационных» сюжетов в былине множество. Это и испытание страхом на берегу Ильменя, и «погружение — смерть» на дне Синего (Балтийского моря) во владениях Морского царя, и «брак» гусляра с речкой, и «воскресение» — пробуждение на берегу в Новгороде.
В канву повествования вплетено столько основательно небытовых — мифологических — событий, заканчивающихся браком гусляра с дочкой Морского царя — рекой Чернавой, что говорить об этом произведении древнерусского поэтического искусства как лишь о буквальном отражении картины быта древнего Новгорода, не остается никакой возможности.
Разберем все по порядку.
Статусный, можно сказать, профессиональный рост Садка как гусляра в былине выглядит как лестница трехэтапного восхождения с уровня просто хорошего музыканта, играющего на пирах новгородским богатеям, до зятя Морского царя.
Как мы уже выяснили, Морской царь был неким мифическим патроном и куратором гусляров. А сама гусельная игра считалась взаимосвязанной с водной стихией.
На первом этапе «карьерного роста», когда Садко перестает посещать пиры и отправляется на берег Ильменя, осуществляется некая ритуальная практика, предписывающая гусляру играть три дня подряд на берегу Ильмень-озера. Играть и не бояться! Когда ему удается преодолеть страх и остаться у воды до ночи, к нему выходит Морской царь и в благодарность за игру награждает его знанием о том, как поймать рыбу золото-перо и разбогатеть. Из текста былины следует, что Садку неизвестно, почему Ильмень начинает волноваться от его игры. И только когда Морской царь сам является и сообщает, что Садко, оказывается, играл для гостей Морского царя, музыкант становится посвященным в тайну того, что гусли могут влиять на волны и что их игра приятна Морскому царю.
