Григорий Гуковский - Русская литература XVIII векa

Открытие природы в русской поэзии Державиным аналогично тому, что сделали в этом направлении на Западе Томсон, Грей, Руссо и др. Но для Державина характерны при этом две черты: во-первых, яркость, бодрость, великолепие красок его живописи, все эти драгоценности, рассыпаемые им в изобилии и так соответствующие общему оптимистическому его воззрению на мир: «Сребром сверкают воды, Рубином облака. Багряным златом кровы...» («Прогулка в Сарском селе»); или: «Граненных бриллиантов холмы. Вслед сыпались за кораблем» («Изображение Фелицы»); или радуга красок: «Пурпур, лазурь, злато, багрянец, С зеленью тень, слиясь с серебром...» («Радуга»); или перья павлина: «Лазурно-сизо-бирюзовы, на каждого конце пера Тенисты круги, волны новы, Струятся злата и сребра, Наклонит – изумруды блещут, Повернет – яхонты горят» («Павлин»).

Другая характерная черта: Державин конкретизирует и материализует отвлеченные темы; самые отвлеченные идеи приобретают у него вещный, предметный, даже бытовой образ. Он весь на земле, и парить в сфере рационализма не хочет и не может. Даже бог у него – царь природы, и природа является для него основой религиозной лирики. Муза у него – «сквозь окошечко хрустально, Склоча волосы, глядит» («Зима»); смерть у него – «И смерть к нам смотрит чрез забор» («Приглашение к обеду»); или вот Екатерина II дает «милости» народу: «Златая бы струя бежала За скоропишущим пером» («Изображение Фелицы»); или – мысль о «кроткой» политике царицы: «Самодержавства скиптр железный Моей щедротой позлащу» (там же); или – мысль о благополучии, молодости, здоровье человека, которые. когда-нибудь покинут его: «Когда твои ланиты тучны Престанут грации трепать...» («К первому соседу»), и т.д.

До Державина все элементы художественного произведения подчинялись принципу согласованности друг с другом по закону искусства и жанра: «высокая» тема сочеталась с «высокой» лексикой и т. д. Державин выдвинул новый принцип искусства, новый критерий отбора его средств, – принцип индивидуальной выразительности. Он берет те слова, те образы, которые соответствуют его личному, человеческому, конкретному намерению воздействия. «Высокое» и «низкое» у него сливаются. Он отменяет жанровую классификацию. Его стихи – не проявления жанрового закона, а документы его жизни. В высокую оду врывается басня: «И, словом, тот хотел арбуза, /А тот соленых огурцов» – рядом с «посланницей небес /Тебя быть мыслил в восхищенье /И лил в восторге токи слез» («Видение Мурзы»); рядом с Калигулой и стихом «Сияют добрые дела» – «Осел останется ослом, /Хотя осыпь его звездами. /Где должно действовать умом, /Он только хлопает ушами» («Вельможа») и т.д.

Не совсем правильно в применении к таким одам, как «Фелица», «Вельможа», «На умеренность» и др., говорить о введении сатиры в одический жанр, потому что смешение стилей, тем, слов, свойственных до Державина различным жанрам – сатире, басне, оде – приводит к снятию самого понятия о четком разграничении жанров, характерного для классицизма. «Фелица» не сатира и не ода в прежнем смысле, это – сплав разноречивых элементов, образующий новый, индивидуальный тип произведения, очертания которого обусловлены не принятой заранее классификацией жанров, а индивидуальным образно-тематическим заданием автора. В сущности, у Державина нет разных жанров в его лирике, и название оды, применяемое им безразлично ко всем своим стихотворениям, начиная от огромного и величественного «Водопада» и кончая интимно-лирическими маленькими набросками в стихах, для него стало названием вообще всякого стихотворения (кроме эпиграмм, надписей и прочих мелочей специфического назначения). И в этом отношении Державин освободил русскую поэзию.

Выразительность каждой детали, а не ученое построение рационального единства – таков закон поэзии Державина. Это осуществляется и в рифме, и в звучании его стиха. Поэзия Державина исключительно богата ритмически; Державин использует самые разнообразные метрические формы, строфы, размеры, иногда стихи вольного ритма, – он ищет индивидуализированной ритмической выразительности вместо сковывающих, заданных традиций метрико-ритмических канонов сумароковской школы.

Мы видим у него и сочетания разных размеров в одном стихотворении, например в кантате «Любителю художеств» или в «Персее и Андромеде», и сочетание строф с рифмами и строф без рифм («Осень во время осады Очакова») и др.Он преодолевает размеренность «правильных» метров, например, в «Ласточке» (которую Капнист, не понявший ритмического новаторства своего друга, предложил переделать, вогнав стихотворение в правильную схему четырехстопного ямба) или в «Осени»:

На скирдах молодых сидючи, осень,

И в полях зря вокруг год плодоносен;

С улыбкой свои всем дары дает,

Пестротой по лесам живо цветет,

Взор мой дивит.

В стихотворении «На смерть Катерины Яковлевны» – вольный ритм, глубоко выразительный в своем трагизме:

Уж не ласточка сладкогласная

Ах! лежит ее тело мертвое,

Домовитая со застрехи,

Как ангел светлый во крепком сне.

Ах! моя милая, прекрасная.

Роют псы землю, вкруг завывают,

Прочь отлетела. – с ней утехи:

Воет ветер, воет и дом.

Не сияние луны бледное

Мою милую не пробуждают;

Светит из облака в страшной тьме.

Сердце мое сокрушает гром!..

В интересах той же конкретно образной чувственной выразительности ищет Державин звукоподражаний, яркой живописи звуков речи.

В «Рассуждении о лирической поэзии» Державин писал: «Любителям изящных художеств известно, что поэзия и музыка есть разговор сердца: что ищут они побед единственно над сердцами таким образом, когда нежные струны их созвучностью своею в них отзываются... Знаток в том и в другом искусстве тотчас приметит, согласна ли поэзия с музыкою в своих понятиях, в своих чувствах, в своих картинках и, наконец, в подражании природе. Например: свистит ли выговор стиха и тон музыки при изображении свистящего или шипящего змия, подобно ему; грохочет ли гром, журчит ли источник, бушует ли лес, смеется ли роща – при описании раздающегося гула первого, тихо бормочущего течения второго, мрачно унылого завывания третьего и веселых отголосков четвертой; словом: одета ли каждая мысль и каждое чувство, каждое слово им приличным тоном; поражается ли ими сердце; узнается ли в них действие или образ естества». Отсюда у самого Державина такие строфы и строки

Там степи, как моря, струятся. На темноголубом эфире

Седым волнуясь ковылем. Златая плавала луна.

Там тучи журавлей стадятся, В серебряной своей порфире

Волторн с высот пуская гром, Блистаючи с высот, она

Там небо всюду лучезарно, Сквозь окна дом мой освещала,

Янтарным пламенем блестит. И палевым своим лучом

Мое так сердце благодарно Златые стекла рисовала

К тебе усердием горит. На лаковом полу моем.

(«Благодарность Фелчце».) («Видение Мурзы».)

...Лань идет робко, чуть ступает.

Крутую гриву, жарку морду

Ее страшит вкруг шум, бурь свист

Подняв, храпит, ушми прядет,

И хрупкий под ногами лист.

И подстрекаем быв, бодрится,

Ретивый конь, осанку горду

Отважно в хлябь твою стремится.

Храня, к тебе порой идет,

(«Водопад».)

В предисловии к своему сборнику «Анакреонтические песни» Державин писал: «По любви к отечественному слову желал я показать его изобилие, гибкость, легкость и вообще способность к выражению самых нежнейших чувствований, каковые в других языках едва ли находятся. Между прочим для любопытных, в доказательство его изобилия и мягкости послужат песни..., в которых буква «р» совсем не употреблена».

В самом деле, в некоторых из таких «песец» без одного «р» Державин добился исключительной мягкости льющихся звукосочетаний, например, «Соловей во сне»:

Я на холме спал высоком,

Слышал глас твой, Соловей,

Даже в самом сне глубоком

Внятен был душе моей.

То звучал, то отдавался,

То стенал, то усмехался

В слухе издалече он

И в объятиях Калисты

Песни, вздохи, клики, свисты

Услаждали сладкий сон...

Впечатлению свободной, индивидуальной и в то же время народной речи способствует свободная, часто «неточная» рифмовка Державина. В стихотворении «Соловей» он рифмует:

По ветрам легким, благовонным

То свист его, то звон летит,

То шумом заглушаем водным

Вздыханьем сладостным томит...

... По блескам, трескам и перунам,

Средь поздних, ранних, красных зарь,

Раздавшись неба по лазурям,

В безмолвие приводит тварь...

... Какая громкость, живость, ясность