Владимир Келер - Друг на все времена

Это тем чувствительнее, что никакая новая красота никогда не возмещает до конца ущерба, причиненного потерей старой (если «новой» не окажется удачная реставрация). Этрусская художественная ваза, раздробленная палицей варвара, не окупается и полотном Рембрандта.

И все же ценности красоты в мире увеличиваются. Их больше создают, чем уничтожают.

Увеличивается красота, воспринимаемая и отдельным человеком. И просто больше ее становится возле каждого, и увеличиваются возможности увидеть «дальнюю» красоту: путешествуя, читая либо с помощью технических достижений, кино, радио, телевидения, магнитофонных записей.

Секреты Амариллис

Простота, правда и естественность – вот три великих принципа прекрасного во всех произведениях искусства.

Занавес опустился, и я увидел на глазах своей спутницы слезы.

– Что ты плачешь, глупая! Это ведь лишь на сцене, это неправда.

– Нет, это правда! Настоящая правда. Я это чувствую.

А ведь она точно сказала. Есть правда разума, рассудка, а есть правда чувств.

Иначе: можно верить разумом, а можно верить чувствами. Например, в театре. Или читая сказку.

Красота одно из таких понятий в жизни человека, к которому обычно обращаются именно с верой чувств.

К нему, однако, можно обратиться и с верой разума: попытаться его понять, как говорят, логически.

Это тоже чрезвычайно важно, потому что красота и к разуму обращена (хотя обычно люди не замечают этого). Разум помогает проникать в красивое, лучше его чувствовать.

Красота, прекрасное... Много раз мы употребляли эти слова, но что они, в сущности, означают? Что скрывается за ними?

«Восприятие прекрасного,– писал известный специалист по марксистско-ленинской эстетике Ю. Б. Борев,– носит классовый характер и связано с политической и этической оценками. Например, Красная площадь, Кремль для нас прекрасны не только архитектурой, но и своим политическим смыслом. Это сердце Родины, это олицетворение Советской власти – здесь происходят парады и демонстрации нашей мощи, здесь руководители партии и правительства встречаются с народом».

Это – восприятие. А само по себе прекрасное? Что это?

Самое поразительное, что на такой, казалось бы, предельно простой вопрос нет столь же простого, ясного и вполне бесспорного ответа.

Лев Николаевич Толстой, например, сравнив между собою разные ответы, порою полностью противоречащие друг другу, пришел даже к выводу, что прекрасное определить и невозможно, и не нужно.

Не все согласятся с этим. Но и сейчас в ходу такая точка зрения: «Сущность прекрасного раскрыть трудно. В жизни и в искусстве прекрасные явления необычайно разнообразны и совершенно не похожи друг на друга. Трудно установить сходство, например, между душевным благородством человека и красивой вазой, радующей человеческий глаз, между прекрасными формами кристалла или древесного листа и тонким произведением искусства».

Впрочем, стоит ли говорить о «разнообразном»? Возьмем одно и то же. Скажем, покореженное дерево в лесу. Два друга подойдут к нему, только один скажет: «Оно прекрасно», а другой: «Оно уродливо».

Временами появляются «мудрецы» и начинают уверять, что кто-кто, а они-то знают, как дважды два, что такое красивое. И все, мол, им понятно. Можно дальше их не слушать: самоуверенные почти наверняка станут навязывать свои личные вкусы, а ничего серьезного не скажут.

Амариллис крепко хранит свои секреты!

Все же некоторые из них сейчас открыты (некоторые, не все). Кое-что стало известно о самой красоте, и о чувстве ее, и о том, наконец, что способно дать человеку развитие этой способности.

Начать хотя бы с того, что в красоте, как и в научных истинах, есть что-то бесспорное – «объективное», как говорят философы. То есть такое, что стоит выше не только вкусов отдельных лиц и групп людей, но даже традиций народов.

Почему-то большей частью признанное когда-то и где-то красивым признается таким и тысячи лет спустя, у людей совсем другой культуры: картины, скульптуры, художественные росписи на стенах зданий и других сооружений. Почему? Вероятно, это свидетельствует, что красота больше видовое свойство человека, чем национальное или временное, то есть отражает больше биологическую природу человека, чем его национальную или культурную принадлежность.

Вывод подтверждается и сегодняшней действительностью: привязанность, привычка к одним стилям красоты не делает нас обычно слепыми к другим стилям.

Возьмем, например, традиционные деревянные фигурки в России и в Африке. Русские матрешки, медведи-пильщики делаются по одним законам красоты, африканские статуэтки – по другим. Но и русским нравится африканское мастерство, а африканцам – русское.

Или еще пример: так называемый «красивый головной убор». Как понимают его люди разных национальностей? Для француза – это мягкий берет, для русского – пыжиковая шапка, для индейца – белая ермолка. Но ведь никто из них троих – если он, разумеется, человек толковый, чувствующий – не скажет, что головной убор другого некрасив, не заслуживает внимания.

О вездесущности красоты. Красота действительно живет повсюду. Она не выбирает себе обстановки изящной или неизящной, богатой или бедной, значительной или пустяковой. Поэтому для художника всюду одинаково раздольно: он и неизящное изобразит изящно, и бедное – богато, и внешне пустяковое – значительно.

Любой художник подпишется под слонами Валентина Катаева из его автобиографической повести «Трава забвенья»:

«...Я вдруг узнал, понял всей душой: вечное присутствие поэзии в самых простых вещах, мимо которых я проходил раньше, не подозревая, что они в любой миг могут превратиться в произведение искусства, стоит только внимательно в них всмотреться».

Ведь и любой художник делал когда-то такое же открытие.

Красота не содержанием красива, не тем, как объяснял один поэт, что она «виноград стеной, иль река весной, или нив налив» (это красота плаката). Она красива чувствами, вызываемыми ею.

Как-то на экранах страны шел чудесный фильм по Чехову «Дама с собачкой». Там не было и намека на «нив налив». Там, наоборот, был среди прочего бесконечно длинный, серый – одной сплошной стеной – деревянный забор в заштатном городке, где жила героиня фильма. Забор этот потрясал зрителя. Трудно передать сильнее опустошенность, мертвящую скуку тех, кто строил забор. И ужас жизни героини.

И все же это было прекрасно! Не сам забор, разумеется, а изображение его средствами кинематографии. Оно будило лучшие чувства в человеке: жалость, боль, вражду и ненависть к злу, к серой жизни.

Противоречит ли пример нашему утверждению, что красота всегда добра?

Ни капельки. Ненавидеть зло – не значит быть недобрым. Более того, ненависть к злу всегда служит добру.

И вот еще бесспорное: сходство между художником и его произведением, то есть между тем, кто творит красивое, и этим самым красивым.

Чуть ли не все специалисты по эстетике отмечали, что произведение похоже на своего художника, а художник – на свое произведение. Что бы ни изображал, положим, писатель: природу, город, летчиков, Киевскую Русь, будущее человечества, он прежде всего изображает самого себя: свои настроения, вкусы, взгляды, свое понимание жизни.

Бывает, впрочем, и так, что художник находит в окружающем черты, которые как-то отпечатываются в человеке. Настолько, что говорят: «горожанин похож на свой город», «на крестьянине лежит печать полей и его хозяйства».

Можно понять Михаила Михайловича Пришвина, певца русской природы, когда он, раздумывая о целях своего творчества: «Почему я все пишу о животных, о цветах, о природе?», для многих неожиданно отвечал: «Я нашел себе любимое занятие: искать и открывать в природе прекрасные стороны человеческой души».

Художник может выразить «общее», жизнь даже постоянно требует от него этого. Но только по-своему, как сам его видит.

Он может у других научиться мечтать, может и мечтать о том, о чем мечтают близкие ему люди. Но и тогда мечта будет сугубо его личной.

В заключение несколько слов о развитии чувства красоты.

Просыпается оно, как и разум, очень рано. Уже малыши проявляют его, выражают свои эстетические претензии.

– Не хочу,– хныкала девочка шести лет, не желая надевать тупоносые башмаки. – Знаешь, когда я их на деваю, какое у меня тупое лицо становится.

С годами чувство красоты словно бы специализируется. У человека определяются склонности и вкусы. Они могут быть самыми непохожими на склонности и вкусы других.

Вот случай, описанный в журнале.

В Ленинград приехал знатный иностранец – старый лорд. Едва отдохнув с дороги, он попросил отвезти его к решетке Летнего сада. Там он уселся на раскладной стул и попросил всех удалиться. До утра просидел старик, любуясь переплетениями ограды в призрачном свете белой ночи. А когда за ним пришли, он сказал: