Татьяна Бобровникова - Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена
Как уже говорилось, сыновья, носившие его имя, умерли, и единственными наследниками его были Фабий и Сципион. Они же взяли на себя все хлопоты по погребению. И вот тело Эмилия Павла было положено в атриуме на погребальном ложе, ногами к выходу, убрано ветвями печального кипариса, и весь Рим приходил, чтобы с ним проститься. Между тем сыновья его казались погруженными не только в глубокую печаль, но и в тяжкие заботы. Причиной были денежные дела. Полибий проявляет такую поразительную осведомленность, настолько хорошо, до малейших деталей знает все дела наследников Эмилия Павла, что, очевидно, он был непременным участником их маленького семейного совета. И неудивительно. Он был любопытным греком и никогда не упустил бы подобного зрелища похорон знатного римлянина. А теперь у него были особые причины. Ведь это касалось его воспитанника — а все его дела были теперь кровными заботами самого Полибия.
Эмилий Павел оставил наследство в 60 талантов (Polyb., XXXII, 14, 3). Это, как узнал Полибий, считалось в Риме не слишком большой суммой. Но дело было в другом. Надо было выдать приданое его вдове. А это составляло 25 талантов, то есть почти половину всего наследства. Между тем денег у Эмилия не оказалось. Все его имущество заключалось в родовых поместьях. Сципион был не таким человеком, чтобы откладывать хотя бы на день уплату долга, а потому молодые люди решили продать часть земли и кое-какую утварь (Polyb., XVIII, 35, 6; XXXII, 8, 4). Полибия это поразило. Он не верил своим ушам. Как?! У полководца, завоевавшего Македонию, нет денег! «Люций Эмилий, — говорит он, — …сделался распорядителем царства македонян и нашел там в одних только казнохранилищах, не говоря уже о разной утвари и других богатствах, больше шести тысяч талантов» (Polyb., XVIII, 35,4). И вот, оказывается, римский полководец не взял себе ничего, ни асса. Это совершенно не укладывалось в голове у Полибия. Снова и снова обходил он печальный дом, украшенный ветвями темного кипариса, и повсюду видел суровую скромность, почти бедность. Не только ни одной драгоценности, но даже ни одной безделушки не было здесь из Македонского дворца. Эмилий Павел, совершенно равнодушный к подобным вещам, даже не полюбопытствовал взглянуть на великолепные царские сокровища и приказал все их отдать в казну. Полибий так часто рассказывает об этом, всякий раз с неослабевающим удивлением, так горячо уверяет греческих читателей — римские и так знают истину, — что все это вполне возможно по римским нравам, что постепенно понимаешь, что поведение Павла казалось грекам настоящим чудом.
Между тем у молодых друзей Полибия возникли новые трудности. Историк с изумлением узнал, что похороны и поминки знатного римлянина стоят безумно дорого. И неудивительно. Пригласить надо было весь Рим. Народу собиралось столько, что иной раз приходилось накрывать столы прямо на Форуме — ни один дом не мог вместить такую толпу. Надо ли говорить, что закуска и сервировка должны были быть достойны имени умершего. А на девятый день еще устраивались представления и игры, и, видимо, опять угощение. «Все издержки на празднество, если желали сделать его блестящим, превышали тридцать талантов», — рассказывает Полибий (Polyb., XXXII, 14, 6). Иными словами, на него должна была уйти оставшаяся половина наследства. Вот почему Катон, разбогатевший на спекуляциях и незаконных махинациях настолько, что, по его собственным словам, сам Юпитер был не в состоянии причинить ущерб его собственности, когда у него умер сын, похоронил его самым дешевым образом, ибо, как он сам заявил, был слишком беден (Plut. Cat. mai., 21; Liv. ер., 48). А Эмилий Лепид, верховный понтифик и принцепс сената, перед смертью умолял сыновей не бросать уйму денег на погребение, положить тело на простые носилки и не застилать их драгоценными тканями и пурпуром (Liv. ер., 48).
Но в сыновьях Эмилия Павла пробудилась вдруг невероятная гордость — они и мысли не допускали, чтобы их отец был похоронен, как какой-нибудь жалкий бедняк. Фабий заявил, что хочет дать еще и великолепные игры. Но было совершенно неясно, можно ли раздобыть нужные средства, даже пустив с молотка все имущество Павла. Но тут Сципион, который Уже отказался от своей доли наследства в пользу брата, поспешил сказать, что внесет нужные деньги из собственных средств, хотя они были, замечает Полибий, далеко не блестящими. Итак, вопрос был решен.
Наконец настал день похорон. Полибий и не подозревал, какое странное и захватывающее зрелище ему предстоит. Явилась толпа родственников, одетых в черное. Они готовились уже поднять гроб, но тут произошло неожиданное и очень трогательное происшествие. «Все испанцы, лигуры и македоняне, сколько их ни было тогда в Риме (то есть представители всех народов, с которыми воевал Эмилий. — Т. Б.), собрались вокруг погребального одра, молодые и сильные, подняли его на плечи и понесли, а люди постарше двинулись следом, называя Эмилия благодетелем и спасителем их родной земли. И верно, не только во время побед римского полководца узнали все его кротость и человеколюбие, нет, и впоследствии, до конца своей жизни, он продолжал заботиться о них и оказывать всевозможные услуги, словно родным и близким» (Plut. Paul., 39).
Погребальная процессия медленно двигалась по улицам Рима, которому Павел посвятил всю свою жизнь. Впереди шли распорядители, музыканты, актеры и плакальщицы — все в черном, — нанятые в похоронной коллегии у храма Либитины. Они пели печальные песни, кружились в торжественной пляске под звуки флейт и труб, за ними шли родичи. На головы Фабия и Сципиона были наброшены чёрные покрывала. Напротив, их сестры шли с непокрытой головой и распущенными волосами (Plut. Qu. R., 14). Двигались в торжественном молчании. Никто не вопил, не причитал, женщины не голосили, не царапали себе грудь и щеки — римский обычай это запрещал. А следом шел весь римский народ от мала до велика. Сенаторы, магистраты, консулы на этот день оставили все свои обязанности, чтобы проводить великого полководца в последний путь (Diod., 21,25).
Но не одни они следовали за гробом. Были гости другого рода, при виде которых Полибий должен был вздрогнуть. В доме каждого знатного римлянина хранились восковые маски всех умерших предков, imagines. «Изображение представляет собой маску, точно воспроизводящую цвет кожи и черты покойного». И вот сейчас за гробом шли актеры, наиболее схожие с предками видом и ростом, надев их маски. «Люди эти, — рассказывает историк, — одеваются в одежды с пурпурной каймой, если умерший был консул или претор, в пурпурные, если цензор, наконец, расшитые золотом, если умерший был триумфатор… Сами они едут на колесницах, а впереди несут фасции и прочие знаки отличия, смотря по должности, какую умерший занимал в государстве при жизни. Пришедши к Рострам, все они садятся по порядку на креслах из слоновой кости».
Тело покойного поставили на ноги, чтобы он был виден всем. И «перед лицом всего народа, стоящего кругом», на Ростры взошел Фабий, старший сын и наследник Павла, и произнес речь о заслугах усопшего и о совершенных им при жизни подвигах, обращаясь к живым и мертвым. Затем он начал восхвалять предков, обращаясь к каждому из них по очереди. Полибий говорит, что вид этих оживших предков произвел на него самое глубокое и неизгладимое впечатление. Он смотрел на живых, в благоговейном молчании толпившихся вокруг Ростр, смотрел на мертвых, величественно сидевших вокруг, и, по его словам, понял, почему римляне покорили мир и откуда у них такая доблесть. Когда же он взглянул на бледное, сосредоточенное лицо своего воспитанника и увидел, как Сципион смотрит на предков, он почувствовал, что нет «зрелища более внушительного для юноши честолюбивого и благородного» (Polyb., VI,53–54,1–3). Он всегда считал Публия очень честолюбивым и не сомневался, что тот сейчас мечтает, что и о его подвигах точно так же будут говорить перед лицом всего римского народа, живого и мертвого.
Так погребали они тело Эмилия Павла.
VIII
Среди друзей Сципиона и Лелия были не только молодые люди, их ровесники. В то время в Риме принято было, чтобы юноши посещали старших, всеми уважаемых граждан, беседовали с ними, сопровождали их всюду, порой даже переселялись к ним и незаметно учились у них главной, самой бесценной науке — искусству жить достойно. Поэтому наши юные герои часто бывали у Тиберия Гракха, Назики и других почтенных людей. Но среди них особенно выделялся один весьма странный человек — Гай Сульпиций Галл, старинный друг Эмилия Павла (De re publ., I,23; De amic., 21; 101).
Это был во всех отношениях удивительный человек. Знатный патриций, храбрый воин и мудрый сенатор, он всего себя посвятил наукам. По словам Цицерона, он был восторженным поклонником греческой литературы, «отличался тонким вкусом и любовью к красоте» (Cic. Brut., 78). Но больше всего он любил математику и астрономию. «Мы видели, как в своем рвении измерить чуть ли не все небо и землю тратил последние силы Гай Галл… сколько раз рассвет заставал его за вычислениями, к которым он приступил ночью, сколько раз ночь заставала его за занятиями, начатыми утром! Какая для него была радость заранее предсказать нам затмение солнца или луны», — говорит о нем Цицерон устами одного своего героя (Cic. De senect., 49).
