Игорь Орлов - Советская повседневность: исторический и социологический аспекты становления

Расширение интереса к устной истории существенно раздвинуло хронологические рамки современных исторических исследований и способствовало введению в широкий научный оборот устных свидетельств прошлых лет (см., например: [Телицын, 1993, 2001]). Позднее к истории сталинских репрессий и Великой Отечественной войны добавились женская история, история диссидентства и проблемы этнической идентичности. В итоге в 1990-е годы устная история стала одним из перспективных направлений современной исторической науки в России. Более того, представители этого направления активно сотрудничают с архивистами и музееведами, радио и телевидением.

Взаимодействие наглядно проявилось и на региональном уровне. Например, сотрудники Ставропольского краеведческого музея несколько лет работают над реализацией проекта «Ставрополье – век двадцатый». В ходе полевых исследовательских экспедиций собирается этнографическая, историческая и археологическая информация [Охонько, Сачук, 2004]. В Петрозаводске создан центр по изучению послевоенного советского общества, активно осваивающий операционные возможности устной истории ([Герасимова, 200—?; Кочеткова, 2009; Устная история… 200—?] и др.). Историографическая практика институциализировавшегося в 2002 г. в России направления «новая локальная история» также предусматривала исследование повседневности ХХ в. при помощи инструментария устной истории.

Устные источники позволяют зафиксировать уникальную информацию, не передаваемую другим путем. Если письменные источники официального происхождения чаще всего отражают историю государства и его институтов, то устные источники обращаются к истории и повседневной жизни народа, причем позволяют увидеть события глазами очевидцев. Перспективы развития устной истории определяются не ее противостоянием традиционной историографии, а напротив, их тесным сотрудничеством и взаимодействием при сохранении относительной самостоятельности. В некоторых отраслях исторического знания устная история позволяет открыть новые важные направления для исследования. Так, историки рабочего движения получили возможность изучать повседневную жизнь на производстве и ее воздействие на семью и общество. Такие же перспективы открылись перед специалистами, изучающими досуг и культуру рабочего класса или преступность с позиции мелкого браконьера или несуна. Самым удивительным способом устная история преобразовала историю семьи. С помощью интервьюирования стало возможным узнать о контактах семьи с соседями и родственниками и об отношениях внутри семьи [Томпсон, 2003. С. 15, 17–20, 25]. Впервые стало практически достижимым изучение истории детства.

Таким образом, обращение к устной истории способствует переосмыслению ряда устоявшихся в историографии положений и оценок, позволяет дополнить картину событий, наконец, дает возможность «услышать голоса тех простых людей и тех сторон жизни, которые прежде не являлись предметом специального исторического исследования» [Никитина, 1990. С. 216]. Более того, воссоздание устной истории следует рассматривать как глубоко социальный процесс и вид социальной практики.

В большом городе можно больше увидеть, зато в маленьком – больше услышать.

В настоящее время наиболее распространенным источником устной исторической информации остаются личные воспоминания и семейные предания, редко переносимые на бумагу. При этом в устной истории существует немало сфер, все еще ожидающих своих исследователей. К явлениям, которые пока практически не изучены, относятся и слухи, долгое время считавшиеся не совсем серьезным явлением, которому не место в исторических исследованиях, в то время как они являются весьма ценным источником и способом передачи социально значимой информации об отношении граждан к советской повседневности. Помимо недоверия к официальной информации и ее недостаточности по самым злободневным бытовым вопросам, существенную роль в идентификации играет потребность любой социальной группы повысить свой статус посредством передачи «конфиденциальной» информации. Хотя значительная часть слухов не имеет под собой реальной основы, они всегда порождены определенной ситуацией, фиксируют распространение тех или иных настроений в общественном сознании и сами влияют на формирование общественного мнения. В содержании передаваемых слухов отражаются уровень образования и интеллекта людей, их нравственные ценности и реальные обстоятельства, общественные ожидания и личные притязания. Слухи могут быть забыты уже на следующий день, но могут и передаваться из поколения в поколение и превращаться в мифы, фиксироваться в письмах и мемуарах, доносах и донесениях.

Слухи рождаются в любой социальной среде и в любом обществе. Но особенно распространены они в авторитарных и тоталитарных государствах, лишающих своих граждан права на открытый и свободный доступ к информации. Согласно так называемому закону Олпорта, слух представляет собой функцию важности события, умноженной на его двусмысленность (см.: [Робер, Тильман, 1988. С. 173]), т. е. чем меньше у населения возможности доступа к достоверной информации, тем более широким является поле для возникновения разного рода фантазий и слухов. Их значение возрастает в переломные, нестабильные эпохи, атмосфера которых служит благоприятной почвой для возникновения разного рода страхов, опасений и вместе с тем – надежд [Зубкова, 1998. № 3. С. 28]. Эмоциональное напряжение и повышенная возбудимость создавали дополнительную восприимчивость к слухам, способствуя распространению порой самых невероятных нелепостей. Так, В.Б. Аксенов в своем диссертационном исследовании особо отметил хлебную панику (слухи и страхи) в Февральской революции как одну из основных причин беспорядков. Обыватель не только черпал из слухов информацию, зачастую являвшуюся руководством к действию, но и сами слухи вели к психологической трансформации поведенческих установок [Аксенов, 2002. С. 34–35].

По мнению В.В. Кабанова, слухи нередко «говорят о том, что народ жил не радостью свершаемого, как нам твердила официальная пропаганда, а в тревожном ожидании неизвестного. Непонятность происходящего рождала человека эпохи революции – вовсе не героя, а мученика, маленького, беззащитного, лишенного ориентиров». Не будет преувеличением считать слухи своеобразным зеркалом развития общества. Поэтому в определенной степени можно согласиться с выводом о том, что вся «наша история – это во многом история слухов» [Кабанов, 1997б]. Слух нередко определяется как передача эмоционально значимых для аудитории сведений по каналам межличностной коммуникации, что связано с более высокой степенью доверительности [Назаретян, 2001. С. 11–14]. Как правило, слухи распространяются на уровне межличностного общения, так как это делает передаваемую информацию более достоверной. Несмотря на то что слух, распространяясь, сильно деформируется («испорченный телефон»), в тоталитарном обществе ему особенно доверяют [Дмитриев, 1998. С. 251, 252, 254]. Ш. Фицпатрик считает слухи, наряду с анекдотами и частушками, не только формой социального протеста, но и средством приспособиться к советской действительности [Fitzpatrick, 1999. P. 184–186].

Циркуляция слухов является одной из составляющих социального процесса. Думается, близки к истине те, кто определяет слухи в качестве теневого рынка информации, где ценность слуха заключается в его неофициальное™ (см.: [Дмитриев, Латынов, Хлопьев, 1997. С. 84]). В частности, анализ провинциальных слухов показал, что доминировали среди них именно социальные слухи, в условиях замкнутости провинции и затрудненности получения оперативной и достоверной информации заполнявшие информационный вакуум [Карнишина, 2001. С. 32]. В провинции слухи, с одной стороны, были важной формой выражения общественного настроения и мнения, а с другой – сами способствовали их формированию [Иванов Ю.А., 2001. С. 35].

Иногда слух усиленно соперничает со СМИ; впрочем, его источником могут быть и представитель социальной группы, и средство массовой информации. Некоторые слухи фиксируются авторами тайных рапортов, доносов, секретных сводок, корреспондентами газет, в мемуарах, дневниках и письмах, становясь частью письменного источника. В то же время создателями и распространителями слухов иногда являлись сами газеты и журналы. Дело в том, что слухи порождали массу вопросов, с которыми люди обращались в различные инстанции, включая редакции газет и журналов. Именно на основе подобных вопросов редакции и создавали рубрики типа «Ответы на письма читателей».

Слухи оказывают конкретное воздействие на общество: распространяясь с поразительной быстротой, они формируют общественное мнение, настроение и поведение социальных слоев, возрастных и региональных групп и проч. Известный популяризатор науки 1920-х годов Я.И. Перельман показал на простом примере, что провинциальный 50-тысячный город может узнать свежую новость, привезенную столичным жителем, в течение самого ближайшего времени: от 1 до 2,5 ч. Например, даже однолошадные и однокоровные крестьяне, напуганные конфискациями 1918–1920 гг., немедленно реагировали на ложные слухи об усилении натуральных повинностей массовым забоем мелкого рогатого скота и молодняка (см.: [Кабанов, 1997а. С. 351, 356, 361, 364–366, 372, 376, 379, 381; Перельман, 1936. С. 103–108]). Были, впрочем, примеры обратного характера. Так, возникшие в начале Великой Отечественной войны слухи (в частности, о введении карточек) находили подтверждение в реальных событиях.