Валентин Красилов - Метаэкология
Однако персидская империя после двухсотлетнего владычества была разбита Александром Македонским. Иерусалим захлестывала волна эллинизма, на пути которой пытались воздвигнуть дамбу иудейской ортодоксии. Эти противоречия привели к гражданской войне, восстанию маккавеев против наследников Александра селевкидов и восстановлению независимости Иудеи, которая за сто тридцать пять лет до нашей эры аннексировала языческую Галилею.
Идейный разброд в Иудее был слишком велик для того, чтобы усилия маккавейских царей создать монолитное государство увенчались успехом. Иудейские протестанты фарисеи отвергали жертвоприношения и формализм Моисеевых законов. Они вели борьбу с хранителями храмовых традиций саддукеями. Религиозные разногласия все больше перерастали в политические и принимали характер гражданской войны, в которую оказались втянутыми стоявшие в Сирии легионы Помпея. Когда синедрион требовал казни Иисуса, угрожая приходом римлян в случае гражданской смуты, то имелись в виду эти, еще памятные, события.
В Иерусалиме воцарилась проримская династия, прибегавшая к жестким репрессивным мерам. Но внутренние распри не утихали.
Заметную роль в общественной жизни играла секта ессеев — «опрощенцев», проповедовавших отказ от мирских благ ради спасения души и скорое разрешение, с приходом мессии, вселенской борьбы сил света и тьмы. Последняя часть учения, как и процедура инициации водой и огнем, указывает на связь с зороастризмом. Вероятно, отпочковавшиеся от ессеев кумраниты и назореи не стригли волос и отличались крайним аскетизмом. Они и есть те блаженные нищие (слово «духом» вставлено позднее), о которых у Матфея сказано, что им принадлежит царствие небесное.
Нищенствующие признавали своим пророком Иоанна Крестителя. Иисус, заместивший Иоанна после его смерти, отказался от сектантской замкнутости и аскетизма назореев, не примыкая и к другим религиозным течениям. Изгнание из храма менял было направлено против жертвоприношений (деньги разменивали паломникам для покупки жертвенных животных) и саддукейской обрядности. Но на этом сближение с фарисеями и кончается. Фарисеи, как собака на сене, не способны ни сами воспользоваться своими познаниями, ни поделиться ими с народом.
В эпизоде с алебастровым сосудом Иисус — неожиданно для своих учеников — исполняет над самим собой обряд подготовки к жертвоприношению, отвергнутый протестантскими сектами. При этом напоминание о «нищих» вызывает лишь небрежное замечание: «нищих всегда с собой имеете». Кто-то из учеников мог усмотреть здесь отступничество.
В самом деле, сделав тайное учение для избранных явным для всех и заменив жертвоприношение самопожертвованием, Иисус отступил от этических канонов своего времени и совершил прорыв на новый уровень духовного развития. Евангелисты разделяли его стремление подняться над религиозными распрями, придав новому учению непреходящий характер. Их гораздо больше занимала его тщательно спланированная смерть, чем неприметная жизнь, из которой были вычищены почти все политические и философские реалии.
Из канонических книг лишь Откровение Иоанна, заключительный эпизод вселенской борьбы добра и зла, обнаруживает несомненную связь с кумранскими текстами и производными от них сочинениями гностиков. В своем стремлении раскрыть то, что осталось недосказанным в канонических Евангелиях и составляет тайный смысл учения Христа (его философскую подоплеку), апокрифы гностиков ссылаются на Зороастра (у Иоанна), говорят о спасении души. которую «не бросают в другую плоть» (там же), объясняют рождение от девы (от двух дев. поскольку в арамейском дух женского рода) как залог цельности спасителя, которому неведома внутренняя борьба мужского и женского начал и которого царство есть брачный чертог. Ибо он завещал: «... когда сделает двух одним, вы войдете в царствие».
Он соединитель всех противоположностей, и не только сделает последних первыми (взятое отдельно звучит как социальная демагогия), но также внутреннюю сторону как внешнюю, и верхнюю как нижнюю, и мужчину и женщину одним (от Фомы), и блудницу святой, и жену девой («Гром»). И тогда сольются свет и тьма, жизнь и смерть в гимне единству мироздания, который звучит на санскрите, на фарси, на греческом, на арамейском, на китайском, на коптском и звучал задолго до Платона, не говоря уже о Плотине.
Сверхзадача
Александр Мень в очерке апокрифической и романизированной интерпретации Евангелия, нередко представляющей Иисуса незаурядной, но вполне земной личностью, задается таким вопросом: если Благая Весть не была божественным откровением, то «откуда тогда взялась ее сила?... Разве не была империя в те дни богата другими влиятельными доктринами и верованиями, которым пришлось отступить перед Евангелием?» И еще: если Иисус Назарянин был лишь одним из великих учителей морали, то почему в нем признали бога, а не в Сократе или Конфуции?
Нам предлагается в качестве критерия истинности успех, определяемый — количественно — по массовости явления. Так и в языческие времена племя, одержавшее победу, могло считать, что тем самым доказано превосходство «нашего бога» над «их богами». Еще недавно распространение марксистской идеологии в странах третьего мира считалось подтверждением правоты Карла Маркса. Как показывает история научных идей, связь между истиной и успехом может быть как положительной, так и отрицательной. В любом случае к успеху примешиваются другие причины помимо истинности.
Народы, выступавшие против римского владычества, нуждались в общих идеологических установках. Сыграл свою роль и синкретизм христианства, вобравшего метафизические идеи античной Греции и Востока. Христианская метафизика легче усваивалась язычниками, чем чуждая им иудейская. Однако главная причина, думается, состояла не в этом. Как система целеполагания раннее христианство в большей мере, чем предшествующие метафизические системы, удовлетворяло духовные потребности своей эпохи.
Древние метафизические учения, проецируя духовную жизнь на окружающий мир, имели целью, главным образом, объяснение тайны начала и конца. Путь самопознания пролегал по небесным сферам и подземному миру, обустройство которого способствовало развитию мира внутреннего. Мучительно постигаемая диалектика единичного и общего, проблема идентичности существования во времени (все же каким-то образом можно дважды войти в одну реку) породила сонм богов, воплощавших сущности вещей.
Поразительная живучесть древней метафизики объясняется, во-первых, очеловечиванием мироздания, которое, благодаря этому, становилось близким, исполненным смысла (конкурирующие с нею рационалистические объяснения, напротив, отстраняли явления внешнего мира от человека, лишая падение метеорита или пролет журавлей их сокровенного смысла). Во-вторых, метафизические системы воспринимали социальные функции, которые повышали их значение, тем самым сохраняя в неприкосновенности и самые архаичные элементы. К таким функциям относится, например, использование родовых тотемов для предотвращения близкородственных браков или приверженность ритуалам как средство сплочения племени и, позднее, нации. Этическая функция также появилась на определенном этапе как дополнительная, хотя со временем именно она приобрела главенствующее значение.
На ранних стадиях социального развития этические потребности удовлетворялись бессознательными, унаследованными от животных предков, и прагматическими, выработанными в результате межплеменного отбора, моральными нормами. В VII-IV вв. до н. э. все древние цивилизации формируют — параллельно и независимо друг от друга или в результате сложных взаимовлияний — этические системы, в той или иной степени прибегающие к метафизической аргументации.
В античном язычестве этические нормы исходили от свергнутого Прометея, за их соблюдением следили низшие божества вроде эриний, и лишь немногие, относительно недавние (например, закон гостеприимства, принятый среди эллинов как знак отличия от варваров) опирались на авторитет олимпийцев. Восхвалять Прометея было небезопасно, в чем мог на собственном опыте убедиться Эсхил, на голову которому орел Зевса уронил черепаху. Эта ситуация, возможно, отражает исторический процесс восприятия воинственными ариями, чьи боги не ведали нравственных запретов, этических норм покоренных народов с их низвергнутыми морализирующими богами.
На символическом языке Библии история этики от первых сексуальных ограничений до развитой системы норм социальной и духовной жизни выглядит как серия контрактов (заветов) между богом и человеком. По первому завету на первого человека Адама накладывалось лишь одно ограничение — не вступать в инцестуальную связь со своей женой-двойником, или, символически, не есть плодов с древа познания (на языке Библии половой акт есть познание).
