Алексей Маслов - Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина»

Несомненно, текст соотносится с конкретикой ситуации того дня. Например, трактат призывает большие государства не выступать в качестве захватчиков малых, но быть их объединителями, что было крайне актуально в тот период, когда на территории Китая находилось несколько десятков царств. Государствам с разной силой и разными геополитическими интересами следует находить разумный компромисс, ведь в природе вещей не враждовать, не утверждать свой приоритет, но большому государству — завоёвывать доверие малого государства и «принимать людей под своё крыло», малому государству — оказывать доверие великому государству и вникать в людские дела (§ 61).

Итак, большое государство заботится о малом, а малое о ещё меньшем — конкретных жителях государства. Таково воплощение космической гармонии в делах государственных.

Увы, даосскому идеалу правления через недеяние не удалось осуществиться. Конечно, правители весьма высоко ценили даосизм, но в основном предпочитали его внешне-показную сторону. Как высшая аристократия, так и низы не сумели уловить до конца идею Дао, и лишь в художественном и поэтическом творчестве можно найти её реализацию. При этом имперская элита в некоторые периоды не прочь была воспользоваться «достижениями» даосов. Первый китайский император Цинь Шихуан (II в. до н. э.) регулярно посылал экспедиции даосов на поиски островов бессмертия и столь же регулярно казнил неудачников. Он тратил немалые средства, снабжая даосских алхимиков ингредиентами для пилюли бессмертия и совершал некоторые даосские ритуалы. Известный буддийский пилигрим Сюань-цзан, который привёз буддийские сутры в Китай и чьи приключения описаны в известном романе «Путешествие на Запад», получил «высочайший указ» перевести «Дао дэ цзин» на санскрит для просвещения Индии. В XIV в. монголы, основавшие на территории Китая династию Юань, первоначально активно поддерживали даосов и даже устроили публичную дискуссию между последними и буддистами. Правда, даосы с треском проиграли её, оказалось, что они, следуя собственной традиции антизнания, не знают многих основополагающих даосских сочинений. А вот Чингисхан вёл долгие беседы с даосским магом Чан Чунем о тайнах бессмертия.

Правителей интересовала прагматическая сторона даосизма, в основном — тайна бессмертия, хотя в «Дао дэ цзине» речь идёт о совершенном ином — о видении мира просветлённым человеком. Даосы ни разу не оказывались на тронах властителей, в лучшем случае были при дворе советниками, — видимо, истинные мудрецы не идут в правители. Чтобы управлять через недеяние и Благость, совершенно не обязательно занимать высшую ступень в социальной иерархии, достаточно просто следовать Дао. Как сказано в трактате, «к такому человеку сама приходит Поднебесная».

«Дао дэ цзин» показал мир в перевёрнутом виде, в его зеркальном отображении. Это трактат о «внутреннем» мире и о «внутреннем» человеке, называемом мудрецом, который способен, видя внешние формы мира, понимать их символическую сущность, а за символами видеть Великий образ.

Даосский символизм приводит к тому, что каждый предмет раскрывается перед нами как предел сущего. Складывается ощущение абсолютной, но при этом необходимой, театрализации жизни, — ведь за этим «театром» кроется истинная внутренняя реальность, называемая «полнотой жизненности за миром форм», и иначе чем в символах её не выразить.

В результате ощущения этой символической целостности мира, где всякая вещь и человек в своей «внутренней» форме сополагаются со всякой другой вещью и человеком, родился особый образ некого «внутреннего» человека, воплотившийся в Лао-цзы.

Кто он? Откуда пришёл и куда удалился? Чему учил? Был ли задумчиво-серьёзен или мудро-насмешлив? Да и был ли он вообще? Эти вопросы могут быть столь же бесконечны, как и нить мыслей автора «Дао дэ цзина». Читая произведение, приписываемое Лао-цзы, постоянно ощущаешь рядом с собой собеседника — тактичного, тонкого и всё же бесконечно далёкого от нас в своей мудрости и мистичности. Кажется, что он что-то не договорил, оборвал свою ритмизированную речь на полуслове, оставив нас в растерянности и поселив непреодолимое желание к самопознанию. И лишь потом осознаёшь, что оборванная песнь всегда запоминается ярче и заставляет задуматься глубже, чем та, что допета до конца и таким образом исчерпала себя. Автор лишь намекнул на нечто, что стоит за видимой реальностью, но отказался говорить пространно: ведь «говорящий не знает, знающий не говорит». Дальше простирается поле исключительно собственного опыта. Разве можно «позаимствовать» у кого-то это ощущение сопричастности трансцендентному вместо того, чтобы прийти к такому слиянию самому? Миссия же этого чудесного старца4— показать дорогу, не рассказать, но как бы напомнить о Дао, вызвать его из глубин нашего подсознания.

Мастерское, далеко не хаотичное и не случайное построение «Дао дэ цзина», семантически-литературная взаимопреемственность стихов рисуют перед нами образ реального человека Лао-цзы — во всяком случае так гласит традиция, которая не «обманывает», но лишь мифологизирует, а это разные вещи.

Увы, здесь нас ждёт разочарование: вероятнее всего, этот образ собирателен, в основе его лежит жизнь нескольких людей — даосских мистиков-магов (фанши), сюжеты архаических мифов и народных преданий. И ещё — страстное желание чувствовать рядом с собой в мире присутствие такой небесной и в то же время глубоко человеческой, тёплой мудрости.

Древние историки будто бы специально сделали образ Лао-цзы предельно чудесным, и даже в какихто самых обыкновенных, вполне «посюсторонних» фактах видна запредельность мистической и непознаваемой нами души. Лао-цзы имеет вполне конкретное место рождения, родовое имя, даже государственную должность, но каждый этот обыденный и несколько даже скучноватый факт вдруг становитсячастью чего-то чудесного, сверх-обыденного. Соче-. тание строгого историзма и мифологического ореола прибавляет ещё больше обаяния Лао-цзы. В народной традиции Лао-цзы почитался как божество, его изображения и статуи можно было встретить во многих местных храмах и небольших кумирнях вместе с изображениями Конфуция, Будды и божествами — «хранителями очага». Он — частый герой народных легенд и преданий, а философское начало учения Лао-цзы безболезненно смешивается с волшебством и чудесными превращениями. По одной из народных легенд, Лао-цзы обитает на 33-м небе — на несколько «этажей» выше, чем главенствующее божество народного пантеона Нефритовый император. Божество Лао-цзы помогает в сказках различным существам обрести бессмертие, «переплавляя» их в чудесной печи или курительнице и даруя им «истинный вид». По другой легенде, Лао-цзы и сам сумел породить себя в «истинном виде»: родившись, он через некоторое время вновь «вошёл» в утробу своей матери Ли и появился затем уже в «бессмертном» виде. Мотив двойного рождения, при котором первое считается физическим, а другое духовным или «истинным», пришёл из практики даосских алхимиков. Когда даос выплавлял пилюлю бессмертия и принимал её внутрь, то именно она и приводила к появлению в организме «бессмертного зародыша». Лао-цзы же якобы сумел сделать это без всяких искусственных средств.

Не избавлена от подобной чудесности и официальная биография Лао-цзы. Она изложена в знаменитых «Исторических записках» («Ши цзи») Сыма Цяня — важнейшем труде по истории древнего Китая, составленном в I в. до н. э., то есть, по крайней мере, через 300–400 лет после предполагаемого рождения мудреца. Имя Лао-цзы, а точнее, его прозвище дословно обознает «Старый ребёнок» или «Старый мудрец». Настоящая же фамилия Лао-цзы, как считает Сыма Цянь, была — Ли, имя — Эр, а взрослое имя — Дань. Поэтому его могли называть то Ли Эр, то Лао Дань — «Старец Дань». Он родился в царстве Чу, уезде Ку, волости Ли, деревне Цюйжэнь. Как часто бывало в Китае, жители деревни составляли один большой клан Ли, поэтому и считается, что родовое имя Лао-цзы было Ли.

Ко времени составления биографии Лао-цзы в «Исторических записках» «человек Лао-цзы» почти целиком растворился в мифологическом образе Лаоцзы, и историку Сыма Цяню приходилось использовать в основном народные предания. Например, он упоминает, мягко говоря, необычную продолжительность жизни даоса: «Лао-цзы, возможно, жил более ста шестидесяти лет, а некоторые говорят и до двухсот, так как он следовал Дао и мог дожить до глубоких седин». Задумаемся, зачем мистифицировать образ Лао-цзы и накручивать такое количество чудес вокруг человека, мудрость которого, оставленная на страницах «Дао дэ цзина», не вызывает сомнений?

Но чудесный характер этой мудрости доступен лишь духовно развитым людям, он не показной и, как всё в раннем даосизме, носит скрытый, убегаюшепотаённый характер. Проще говоря, он создавался далеко не для простого народа и вообще не был рассчитан на популярное чтение. А вот рассказы о чудесных поступках самого Лао-цзы как бы компенсируют (правда, одновременно и профанируют!) высокий смысл учения трактата. Вместе с тем привлекательность необычного образа Лао-цзы делает притягательным и тот трактат, который ему приписывается. Этот «перенос чудесности», когда она становится более выпуклой и простонародной, — нередкий приём китайской традиции, то же произошло и с Конфуцием, и с легендарным основателем чаньбуддизма Бодхидхармой.