Петр Попов - Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет"
Во-вторых, о слежке.
Конечно, Полоний очень обеспокоен судьбой сына, это его боль, его драма. Его желание узнать, как ведет себя сын, чем занят – абсолютно естественно. А то, что сын с отцом далеко не откровенен, мы уже видели. Так как же узнать истину, если не через своего наблюдателя? Тут уж не до этики! Дальше. Наставляя Рейнальдо, Полоний советует ему возводить напраслину на Лаэрта, представляя молодого человека несерьезным гулякой, эдаким повесой, еще не вполне сформировавшимся и беззаботным. Зачем? Ведь мы видели, что Лаэрт совсем не таков. – А, думается, для того, чтобы отвести от Лаэрта главную yгрозу – обвинение его в политической неблагонадежности. Пусть думают про него что угодно, только бы не принимали всерьез его «заветные и несообразные» мысли, о которых шла речь при прощании. Может быть, тут я что-то выдумываю, фантазирую? – Возможно. Но, во всяком случае, я вижу в этом эпизоде возможность выражения того же содержания отношений и характеров в семье Полония, которое наметилось ранее.
Интересен еще один момент: давая наставления Рейнальдо, логичные и последовательные, Полоний вдруг сбился:
– И вот тогда, тогда-то вот, тогда...
Что это я хотел сказать? Клянусь святым причастием, я что-то хотел сказать. На чем я остановился?
Что это? Намек на пустословие, на старческую забывчивость? Но нигде больше Полоний ничего не забудет. Да и сейчас он легко восстанавливает нить разговора и четко продолжает свои распоряжения Рейнальдо, быстро спроваживая его. Я думаю, Шекспир таким образом отметил реакцию Полония на то, что рядом, в комнате Офелии, что-то произошло. Какой-то шум, вскрик. Полоний услышал, заволновался, сбился, поспешно закончил разговор с Рейнальдо, трогательно не забыв напомнить даже: «И музыки уроки пускай берет». Отправил. И сразу:
– Офелия! Что скажешь?
Значит, уже до этого был весь в том, что происходило сейчас в соседней комнате. А Офелия, бедная, перепугана насмерть. Что произошло?
Дело, как мне кажется, совсем не в том, что Гамлет симулирует помешательство, симптомы которого пересказывает Офелия. Об этом всем известно и без нее. Дело в том, что Гамлет за два месяца симуляции впервые почему-то зашел к Офелии. До сих пор никто не обращал внимания на его неистовства, и он решился на крайний шаг. Он убежден, что если перепугать Полония, – тот вынужден будет, преодолев свою осторожность в отношении правителей, как-то постараться повлиять на них. Гамлету необходимо, чтобы его безумие было признано, чтобы оно вынудило короля и королеву хоть как-то проявить себя. Чуть дальше мы увидим, что принц слегка поспешил: Розенкранц и Гильденстерн уже приближаются к Эльсинору. Но он, не зная об этом, закручивает самую действенную пружину интриги: Полоний уже не оставит в покое никого. Сходя с ума от страха за дочь, советник будет теперь рисковать головой, будет готов на все, лишь бы оберечь свою единственную отраду, ненаглядную Офелию.
В связи с этим еще два слова. Что такое:
– Жаль, что судил о нем я сгоряча.
Я полагал, что Гамлет легкомыслен.
По-видимому, я перемудрил.
Но, видит Бог, излишняя забота
Такое же проклятье стариков,
Как беззаботность – горе молодежи.
Иные комментаторы считают этот текст еще одним свидетельством лицемерия Полония, якобы внутренне ликующего от предстоящей возможности «выдать дочь за принца». По-моему – в корне не так! Чему же тут радоваться? Бедный отец попал в жуткое двусмысленное положение. Если окажется, что принц свихнулся из-за любви к Офелии, – получится, что Полоний виновен в этом, два месяца назад запретив дочери свидания с Гамлетом. В королевстве, где никому нет дела до личных чувств, вина Полония может быть расценена только как государственное преступление. Он по долгу службы в этой ситуации просто обязан положить дочь под принца. А питать какие-то иллюзии на тот счет, что подобный мезальянс может быть высочайше одобрен и законным образом санкционирован – такую мысль Полоний и допустить не смеет. Именно поэтому скрывать дальше случившееся невозможно. Приходится идти на риск и откровенно во всем признаваться, дабы не оказаться обвиненным в измене с одной стороны, а с другой – получить возможность хоть как-то обезопасить дочь. И потому:
– Идем и все расскажем королю.
В иных делах стыдливость и молчанье
Вреднее откровенного признанья.
Они спешат к королю, а тот уже принимает Гильденстерна и Розенкранца.
Розенкранц и Гильденстерн
Все тот же Гете (мой постоянный оппонент, внушивший всей Европе свое представление о трагедии Шекспира) считал, что Гильденстерн и Розенкранц – два совершенно одинаковых во всем человека, и что де гениальность Шекспира в том и состоит, что таким обpaзом драматург подчеркнул типичность и множественность подобного рода людей. Какая убогая литературщина! А что играть актерам? Взаимозаменяемых близнецов? – И потому все чаще случаются постановки, где заменяются два эти персонажа одним, а если их и двое, то они обычно совершенно не запоминаются, будто их и не было в спектакле.
На самом же деле и в этой паре Шекспир дает богатейший материал для анализа, для размышлений, для фантазии. Нужно только взглянуть на все, что происходит с людьми «изнутри», перевоплощаясь в них, в ситуацию, написанную драматургом. Пытаясь найти не похожесть, а, напротив, индивидуальность Гильденстерна и Розенкранца, – мы обнаружили две очень определенные и любопытные подробности. Первая – все инициативы в поступках принадлежат Розенкранцу, он же первый соображает, что и как ответить в любой опасный или щекотливый момент. Гильденстерн же большe вторит ему, но в критические минуты берет удар на себя. Второе. Когда Гамлет (после убийства Полония) схвачен и ждет своей участи, происходит знаменательный обмен репликами:
Король
Ну что ж, введите принца.
Розенкранц
Гильденстерн!
Введите принца.
Получается, что Розенкранц дает команду своему другу, которому почему-то доверен надзор за Гамлетом.
Этих наблюдений вполне достаточно, чтобы создать портреты двух бывших друзей Гамлета, понять их различия и индивидуальные особенности характеров. Кроме того, пара эта представляется мне несколько шаржированной (насколько это позволяет стиль спектакля), – в каком-то смысле это клоунская пара, на смену которой придет потом пара могильщиков.
Итак, Розенкранц. Он безусловно умен, хитер, втайне злобен и коварен. При этом имеет вид изнеженный, порочно-женственный. Он из тех, кто пользуется своей якобы слабостью, проявляя при этом недюжинную волю и энергию для удовлетворения эгоистических потребностей.
Гильденстерн, напротив, туповат, но наделен могучим сложением и физической силой. Влюбленно глядит он на Розенкранца, умиляется его уму, всячески опекает его. Он был бы, пожалуй, скорее добродушен, если бы Розенкранц не направлял его силу постоянно на совершение зла. Несомненно, Шекспир имел в виду, что связывает их не только дружба, но более интимные противоестественные отношения. Тому есть достаточно убедительные подтверждения в тексте.
Вот эти-то «ребята» – развращенные, циничные и корыстолюбивые, внешне как бы лишенные чувства собственного достоинства, но, на самом деле, злопамятные и мстительные – были виттенбергскими приятелями Гамлета, пользовались его «любовью» и, вероятно, кошельком.
И вот они при дворе.
Кому принадлежит инициатива их вызова? – Судя по всему, король занят по горло государственными делами: ему нужно готовиться к войне с Норвегией. Да и вообще по началу Клавдий относится к поведению племянника с какой-то странной беспечностью, ему во всем видится только «скука принца», он думает, что эту тоску легко можно развеять увеселениями; потом он так поспешно ухватится за версию о любви Гамлета к Офелии. Нет, он положительно не усматривает ничего подозрительного в «болезни» Гамлета. К Розенкранцу и Гильденстерну он относится весьма брезгливо и насмешливо, он ничего не обещает им, он с ними сух и нелюбезен. Гертруда же, напротив, вдруг проявила в обращении с этими молодыми людьми несвойственную ей ласковость, она обещает наградить их приезд и их «работу» по-королевски. Значит, именно она и была инициатором слежки. Ей, подозревающей во всех поступках сына злой умысел, а потому наделенной прозорливостью всех мнительных людей, не терпится разгадать причину происшедшей с сыном перемены. Она горит желанием разоблачить его. И это немудрено: разоблачив Гамлета, она, тем самым, как бы оправдает себя, уймет тоску, которая гложет ее сердце, расколотое совершенной сделкой.
И видится такая сцена. Приемная, Клавдий в кабинете с советниками и военными занят разработкой планов обороны на случай вторжения Фортинбраса. Уже два месяца прошло, а от послов нет еще никаких вестей. Напряжение крайнее. Вот-вот может разразиться война. До Гамлета ли тут! – А в приемной ждут аудиенции два примчавшихся по первому зову «студента». Здесь же королева меряет шагами ковер и бесится: столько ей пришлось потратить времени, чтобы убедить короля вызвать этих шпионов, а он никак не может оторваться от своих дел, принять их наконец. Но видно круто Клавдий повел дела: без его санкции Гертруда не может самостоятельно предпринять и шагу.
