Александр Каменский - Россия в XVIII столетии: общество и память. Исследования по социальной истории и исторической памяти
Выше уже упоминалось, что анализ этих документов свидетельствует о том, что люди XVIII в., в том числе не дворяне больше ценили свои должности, чем сословную принадлежность. Можно предположить, что, если представление о сословии как о корпорации с определенными правами и привилегиями даже применительно к дворянам и горожанам до 1785 г. не было юридически закреплено, то для отдельного индивида принадлежность к нему была тем более достаточно расплывчатой и связанной почти исключительно с фискальными обязательствами. Получение же должности, пусть даже выборной и временной, выделяло индивида из массы, наделяло конкретными обязанностями и властными полномочиями и четко определяло положение человека в обществе. Обладатель должности, таким образом, становился обладателем и определенного социального капитала, и именно поэтому должность для него являлась большей ценностью, чем принадлежность к сословию. Опосредованно этому способствовало и государство, требовавшее от дворян при обозначении своего социального положения называть чин в соответствии с Табелью о рангах, причем именно чин, дававший право именоваться «благородием» или «превосходительством», в гораздо большей степени, чем статус дворянина и помещика, определял положение человека среди ему подобных.
Встречающаяся в векселях самоидентификация участников сделок может, таким образом, служить одним из ключей к реконструкции того, каким русское общество виделось «снизу», то есть глазами тех, кто его собственно и составлял, в то время как сами сделки были одной из форм взаимодействия между разными социальными группами. Изучая эти и иные подобные им источники можно надеяться со временем прийти к решению задач, которые применительно к истории Западной Европы раннего нового времени еще в 1960-1970-е гг. ставила перед собой новая социальная история.[98]
Одна из социальных групп, фигурирующих в рассматриваемых документах – это те, кого в литературе принято называть «слугами монастырскими». В соответствующей статье справочника «Государственность России» ее автор М. Ю. Зенченко объясняет, что это «собирательный термин, которым обозначался гражданский административно-управленческий персонал монастырского вотчинного управления», существовавший на протяжении XVII в. и исчезнувший в качестве «самостоятельной служилой категории» в ходе I ревизии 1719 г., когда «слуги монастырские» были «включены в общие перечни крестьян, плативших подушную подать». При этом в качестве синонима «слугам монастырским» в статье обозначено слово «служка».[99]
Не вполне понятно, что имеет в виду автор под «общими перечнями» – становились ли «слуги монастырские» исключительно монастырскими крестьянами, или это также могли быть крестьяне дворцовые и помещичьи? Очевидно, что после записи в подушный оклад те, кто выполнял функции монастырских слуг, вряд ли оставили свой промысел и, в случае участия в вексельных сделках, как свидетельствуют документы, в первую очередь обозначали свой служебный статус, не именуя при этом себя крестьянами. В нашей базе зафиксировано 12 подобных векселей за период 1740–1773 гг., в которых «слуги монастырские» выступают в качестве заемщиков, причем сразу же заметим, что этот хронологический отрезок включает и период после секуляризационной реформы 1764 г., когда монастырские вотчины перешли в ведение Коллегии экономии.
Из 12 составителей векселей в нашей базе один заемщик являлся управителем экономической вотчины, семь назвались «служителями», двое – «слугами» и двое – «служками». Являются ли три последних слова синонимами? Словарь Академии Российской объясняет, что служитель – это «крепостной человек, или наемной у кого- либо служащий», слуга – это «человек крепостной или вольной из платы кому служащий», а служка – «тот, кто приписан к монастырю какому для прислуг».[100] Таким образом, формальный статус, по крайней мере, первых двух мог быть как вольный, так и крепостной, в то время как служка – человек, приписанный к монастырю, т. е. по сути дела монастырский крестьянин. Действительно, два случая, относящихся ко времени после 1764 г., это – «слуга экономической вотчины» и «служитель Антоновой слободы экономического ведомства», что, впрочем, конечно же, не означает, что служки к этому времени вовсе исчезли.[101] Нет сомнения, что употребление слов «служитель», «слуга» и «служка» составителями веселей XVIII века не было произвольным и их авторы хорошо понимали различия между ними.
Добавим к этому, что слово «служитель», которое в документах XVIII в. часто употреблялось в сочетании «канцелярские служители», встречается еще в нескольких векселях, где в основном речь идет о служителях в господских, дворянских домах и, скорее всего, таковыми были их крепостные (дворовые). Вместе с тем, есть и явное исключение – это «Дому господина порутчика Александра Володимеровича Нарбекова служитель и города Соли Камской купец Михайла Филатов» (заемщик по векселю 1761 г. на 50 руб.). Очевидно, что, позиционируя себя подобным образом, Филатов подчеркивал свой «вольный» статус. А вот Иван Афанасьевич Серебрянцев, выписавший вексель на ту же сумму и в том же 1761 г., обозначил себя просто «приказчиком» вотчины кн. Козловского, что заставляет усомниться в том, был ли он вольным. С другой стороны, приказчик «Соликамского соляного промышленника Максима Суровцева» Степан Кузьмич Третьяков (он дважды опротестовывал в Бежецке векселя в 1754 и 1756 гг. на 3 руб. 20 коп. и 6 руб.) вполне мог быть вольным, как и его коллега, еще один приказчик того же Суровцева Кузьма Евдокимов, в 1755 г. выписавший вексель на 20 руб. приказчику же Пыскорского монастыря Якову Осиповичу Шенину.[102]
Судя по приведенным примерам, из всех слов, образованных от корня «служ», слово «служитель» использовалось в XVIII в. для обозначения наиболее высокого статуса его обладателя, вне зависимости от того был ли он формально вольным или крепостным, что соответствовало языковой традиции. Так, И. И. Срезневский в своих «Материалах для словаря древнерусского языка» для слова «служитель» приводит примеры исключительно религиозного значения, а для слова «слуга» – светского.[103] Между тем, к концу XVI в. относится связанный с Б. Ф. Годуновым эпизод, когда он стал официально именоваться царским слугой, что выделяло его из придворного окружения и наделяло особыми полномочиями.[104] Но в дальнейшем такое словоупотребление не закрепилось и социальный статус этого слова не изменился.
Однако, кого имели в виду авторы Словаря Академии Российской под словом «вольный»? Горожан? Мещан? Купцов? Или, может быть, представителей всех социальных групп помимо крепостных? И каков, например, был социальный статус управителя монастырской вотчины Ивана Федотовича Шлячковского, выдавшего в 1762 г. бежечанину М. А. Тыранову вексель на 3 руб. 50 коп., каковые он обязался уплатить в течение одного месяца? Очевидно, что эти вопросы требуют дальнейшего изучения.
Ровно половина – шесть – из двенадцати векселей этой категории выписаны на сумму от 10 руб. и ниже, однако три векселя, выданные служителем Иваном Филатовичем Мешковым канцеляристу Алексею Ивановичу Буркову (один в 1757 и два в 1759 гг.), были выписаны на относительно крупные по тем временам суммы – 52, 55 и 50 руб. Интересен и вексель на 15 руб., выданный в 1763 г. монастырским служкой Александром Петровичем Антоновым, контрагентом которого был бежецкий помещик И. Н. Ченцов.
Еще одна немногочисленная, но неопределенная в социальном отношении группа – это низшие военные чины и члены их семей. В нашей базе их девять человек. Из них два армейских сержанта и один солдат, один солдат лейб-гвардии Семеновского полка, один отставной боцманмат, один отставной солдат, один солдатский сын и одна солдатская жена. Почти все векселя в этой категории выданы на незначительные суммы. Исключение составляет лишь вексель 1755 г. на 100 руб., выданный уроженцем Бежецка отставным боцманматом Л. Н. Ревякиным.
Солдатский сын Семен Игнатьев, выписывая вексель на 3 руб. бежечанину И. В. Первухину, счел необходимым добавить, что он «города Бежецкаго житель». Слова «житель» и «жилица» встречаются еще в 26 векселях. В качестве места жительства при этом называются города Нарва, Переславль-Залесский, Рыбная слобода и Устюжна Железопольская, а также монастырские села, в том числе Валдай, а также Александровская слобода Переславля-Залесского, Подгорная Макарьева монастырская слобода, одно село в Костромской провинции. Очевидно, что солдатский сын Игнатьев проживал в Бежецке, не будучи вписан в бежецкое купечество, а значит, и в соответствующие ревизские сказки. В данном случае неизвестно, имел ли он собственный двор или жил на имевшемся в городе штабном дворе. Не исключено также, что он был сыном солдата-инвалида, находившегося в составе расквартированной в Бежецке инвалидной команды. С остальными «жителями», самоидентификация которых ограничена лишь одним этим словом, картина еще менее ясная. Средняя сумма вексельных сделок по этой категории составляет 27,2 руб., то есть выше, чем у крестьян и у церковников. Места заключения сделок также разнообразны – Тверь, Петербург, Весьегонск, Нарва, Валдай, Бежецк и Устюжна. Иначе говоря, в хозяйственную деятельность они были вовлечены достаточно активно. Правда, лишь в одном случае «житель» является заимодавцем, во всех остальных – это заемщики.
