Григорий Гуковский - Русская литература XVIII векa
Фонвизин в «Собеседнике». 1783 год был последним годом полноценной литературной и политической жизни Фонвизина. В этом году был напечатан «Недоросль» и было написано «Завещание» Панина. В этом году Никита Иванович умер; в этом же году Фонвизин перенес литературный бой на территорию неприятеля. Он печатал свои статьи в «Собеседнике любителей российского слова», в журнале, в котором участвовала и который направляла сама Екатерина. Уже в первой книжке журнала Фонвизин поместил «Опыт российского сословника», отрывок словаря синонимов.
Здесь, определяя значение ряда русских слов, он помещал такие примеры: «Проманивать есть больших бояр искусство»; «Сколько судей, которые, не имев о делах ясного понятия, подавали на своем роду весьма много мнений, в которых весьма мало м ы с л е и»; «Не действуют законы тамо, где обиженный притесняется»; «Сумасброд весьма опасен, когда в силе»;
«Глупцы смешны в знати»; «В низком состоянии можно иметь благороднейшую душу, равно как и весьма большой барин может быть весьма подлый человек»; «Презрение знатного подлеца к добрым людям низкого состояния есть зрелище, ужасающее человечество».
В третьей книжке «Собеседника» напечатаны «Вопросы», которые Фонвизин прислал в журнал. Тут же помещены и ответы на них. Ответы были составлены сочинителем «Былей и Небылиц». «Были и Небылицы» – это фельетоны Екатерины II, печатавшиеся в «Собеседнике». Императрица взялась сама ответить дерзкому писателю. Его вопросы касались политики и были достаточно смелы и ядовиты. В «Вопросах» Фонвизин намекал на свое недовольство властью богатеев-откупщиков, падением дворянства, отставкой «многих добрых людей», отсутствием общественности, гласного суда и т.д. и т.д. Екатерина отвечала начальственными окриками.
На вопрос: «Отчего в век законодательный никто в сей части не помышляет отличиться?» – Ответ: «Оттого, что сие не есть дело всякого». Фонвизин спрашивал: «Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют, и весьма большие?» Шпынь значило именно – балагур, шутник. Но соль вопроса была не в том: шпынь – было прозвище вельможи и друга императрицы, Льва Нарышкина. Он был в самом деле весельчак, шутник и шут – и больше ничего. Екатерина ответила: «Предки наши не все грамоте умели.
N.B. Сей вопрос родился от свободоязычия, которого предки наши не имели» и т.д.
Дерзость Фонвизина до крайности раздражила царицу. В следующем же, четвертом, номере журнала она исписала несколько страниц в очередном продолжении «Былей и Небылиц» о «Вопросах» Фонвизина, сильно бранила их и явственно угрожала автору. Фонвизину пришлось сдать позиции. В пятом номере «Собеседника» в тексте «Былей и Небылиц» Екатерина опубликовала покаянное письмо «К г. сочинителю Былей и Небылиц от сочинителя Вопросов», сопровождавшееся торжествующими комментариями самой царицы.
Но в том же самом четвертом номере журнала, в котором Екатерина бранила «Вопросы», Фонвизин поместил две статьи: «Челобитная Российской Минерве от Российских писателей» и продолжение «Российского сословника». В первой статье он писал о вельможах, что «умы их суть умы жалованные, а не родовые», и что «по статным спискам всегда справиться можно, кто из них и в какой торжественный день пожалован в умные люди».
Во второй статье Фонвизин бросал вызов Екатерине, громившей его «Вопросы», это опять только примеры на синонимы, но читатели понимали, о чем идет речь:
«Честный человек не закону повинуется, не рассуждению следует, не примерам подражает; в душе его есть нечто величавое, влекущее его мыслить и действовать благородно. Он кажется сам себе законодателем. В нем нет робости, подавляющей в слабых душах самую добродетель. Он никогда не бывает орудием порока. Он в своей добродетели сам на себя твердо полагается». И новые выпады против врагов: «Праздный шатается обыкновенно или без дела у двора, или в непрестанных отпусках, или не служа в отставке, и исчезает с именем презренного тунеядца». Или: «Власть может повелеть такое-то дело предать забвению; но нет на свете власти, которая могла бы повелеть то же самое дело не только забыть, ниже запамятовать».
Для того же «Собеседника» Фонвизин приготовил еще одну статью, направленную против вельмож, против двора (т.е. правительства) и против ренегатов, тех дворян его, фонвизинского круга, которые сделались подхалимами. Она называлась «Всеобщая придворная грамматика». Статья не была допущена в печать, по-видимому, самой Екатериной II. Но она ходила по рукам в списках. Радищев упоминает ее с сочувствием в «Путешествии из Петербурга в Москву». «Придворная грамматика» была вершиной фонвизинской сатиры 1783 года; блестящее остроумие и смелость нападения на монархическую власть делают этот очерк одним из наиболее выдающихся произведений социальной сатиры в европейских литературах XVIII века.
Борьба Фонвизина с императрицей закончилась в том же 1783 году. «Недоросль», «Вопросы», «Опыт Российского сословника», «Грамматика» – всего этого не могла простить Фонвизину Екатерина, как она не могла простить ему близости к Паниным.
Тотчас же после смерти Никиты Панина Фонвизин был принужден выйти в отставку. Все пути участия в политической жизни страны были для него отрезаны. Тогда же для него закрылась и литература. Екатерина решила не пускать его произведения в печать. Он был изъят из общественной жизни. Запрещение «Придворной грамматики» было первым проявлением этого общего запрета, распространявшегося на его творчество в целом.
В 1784 г. была издана по-французски его брошюра – некролог Никиты Панина (потом издана и по-русски), – и это было единственное новое произведение, которое он смог напечатать после года крушения; кроме него появились лишь переиздания прежних его работ, да в журналах были напечатаны одно стихотворение и один рассказ, написанные раньше, в 1760–1770-х годах. Впрочем, содержание этого рассказа («Калисфен») замечательно; в нем говорится о мудреце, который пытался научить добродетельно царствовать Александра Македонского; но царь, развращенный придворными и неограниченной властью, сделался гнусным тираном, ему стали докучать наставления мудрого Калисфена; когда же Калисфен громко назвал его чудовищем, недостойным имени человека, он был подвергнут пытке и умер в тюрьме. Судьба Калисфена была судьбой Фонвизина.
В 1788 г. Фонвизин хотел издавать сатирический и нравоучительный журнал под многозначительным названием «Друг честных людей или Стародум». Он заготовил для журнала ряд своих статей, напечатал объявление о журнале. На этом дело и кончилось; журнал был запрещен еще до выхода первого номера. Заготовленные для него статьи дошли до нас; тут, кроме «Всеобщей придворной грамматики», были превосходные сатирические очерки – о помещике Дурыкине, человеке вроде Скотинина, и о том, как он искал учителя для своих сыновей, о вельможе ***, обделывающем темные делишки совместно с чиновником Взяткиным, разговор у княгини Халдиной – о воспитании, о правосудии и т.д. Эти сатирические очерки продолжали и идейную, и художественную линию «Недоросля».
В 1790 г. Фонвизин собрался переводить Тацита; он написал об этом Екатерине II; она не позволила ему познакомить русских читателей с историком-тираноборцем. Жизнь Фонвизина угасала в вынужденном бездействии. Он заболел тяжко и мучительно, ездил за границу лечиться, но ничто не помогало ему. Его разбил паралич. Лечение и путешествия разоряли Фонвизина, несмотря на то, что он пустился в торговые дела. Увядание длилось долго, с 1783 до 1792 г. Перед смертью, под влиянием болезни, Фонвизин ударился в религиозность, даже в церковность, имевшие болезненно-истерический характер. В это время он начал писать свои мемуары «Чистосердечное признание в делах моих и .помышлениях», но смерть прекратила эту работу.
Художественный метод Фонвизина. Роль Фонвизина как художника-драматурга и автора сатирических очерков в развитии русской литературы огромна, так же, как плодотворное влияние, оказанное им на множество русских писателей не только XVIII, но и первой половины XIX столетия. Не только политическая прогрессивность творчества Фонвизина, но и художественная его прогрессивность определили то глубокое уважение и интерес к нему, которые достаточно явственно проявил Пушкин.
Элементы реализма возникали в русской литературе 1770–1790-х годов одновременно на разных ее участках и разными путями. Такова была основная тенденция развития русского эстетического мировоззрения этого времени, готовившего – на первом этапе – будущий пушкинский этап ее. Но Фонвизин сделал в этом направлении больше других, если не говорить о Радищеве, пришедшем после него и не без зависимости от его творческих открытий, потому что именно Фонвизин впервые поставил вопрос о реализме как принципе, как системе понимания человека и общества.
С другой стороны, реалистические моменты в творчестве Фонвизина были чаще всего ограничены его сатирическим заданием. Именно отрицательные явления действительности он умел понять в реалистическом плане, и это сужало не только охват тем, воплощенных им в новой открытой им манере, но сужало и самую принципиальность его постановки вопроса. Фонвизин включается в этом отношении в традицию «сатирического направления», как его назвал Белинский, составляющего характерное явление именно русской литературы XVIII столетия. Это направление своеобразно и едва ли не раньше, чем это могло быть на Западе, подготовляло образование стиля критического реализма. Само по себе оно выросло в недрах русского классицизма; оно было связано со специфическими формами, которые приобрел классицизм в России; оно в конце концов взорвало принципы классицизма, но его происхождение от него же очевидно.
