Юрий Слёзкин - Эра Меркурия. Евреи в современном мире
Даже отказ от погони за богатством или ученостью вдохновлялся меркурианством. Удачно названная «богема» обжила периферию нового рынка, освоив новые формы попрошайничества и прорицательства, а также новые и более или менее неблагонадежные песни и пляски. Всецело зависимые от общества, полноправными членами которого они не являлись, богемные нонконформисты зарабатывали на жизнь, эпатируя своих покровителей на манер традиционных поставщиков опасных, нечистых и сверхъестественных услуг. Условиями членства являлись кочевое посредничество, нарочитое пренебрежение социальными условностями, чувство морального превосходства над принимающим обществом и отказ от унаследованных родственных обязательств. Для того чтобы высмеивать, подрывать и, быть может, спасти общество евреев и протестантов, нужно было быть цыганом.
«Евреи и протестанты» — метафора тем более уместная, что в современной экономике существует два пути к успеху. Зомбарт связал капитализм с еврейством при помощи разительных преувеличений (и в конечном счете ценой компрометации главного аргумента); Вебер установил исключительную связь между протестантской этикой и духом капитализма, подчеркивая историческую обусловленность (и таким образом обойдя стороной современную еврейскую экономику); а ученые, озадаченные азиатскими «экономическими чудесами», вынуждены были либо переосмыслить протестантскую этику, либо определить специфически азиатский, «семейственный» путь к капитализму. Дело в том, однако, что Европа с самого начала шла по обоим путям — семейственному и индивидуалистическому. В то время как евреи опирались на опыт сплоченного племени профессиональных чужаков, разного рода протестанты и их подражатели строили город на холме, привнося экономический расчет в жизнь нравственного сообщества и обращая бесчисленных чужаков в моральных субъектов (т.е. заслуживающих доверия клиентов), — или, как выразился Бенджамин Нельсон, превращая свояков в чужаков, а чужаков в свояков (и тем самым всех — в хорошо воспитанных незнакомцев).
Со времен Вебера принято считать, что «современный капитализм вырос на руинах племенной общности иудейского братства». На самом деле они сосуществуют, не всегда мирно, как два фундаментальных принципа современной экономики: один строится на клановом принципе, другой культивирует рациональную личность, преследующую собственные экономические интересы в рамках формальной законности. Оба образа жизни можно освоить при помощи регулярной тренировки, идеологической поддержки и усердного самоотречения (смешанных в разных пропорциях). Первый требует сочетания клановости и меркантилизма, редко встречаемого за пределами традиционных меркурианских сообществ; второй — аскетизма и законопослушания, обычно недостижимых (и часто непостижимых) в обществах, не затронутых протестантизмом или реформированным католицизмом. Первый «обращает непотизм на службу капитализму», второй провозглашает — вопреки всякой очевидности, — что непотизм и капитализм несовместимы. Первый балансирует на грани закона и предпочитает держаться в тени; второй клеймит «коррупцию» и считает себя единственным представителем современности.
Евреи не обладали монополией на семейственность, однако нет сомнения, что залогом их экономического успеха было сочетание внутренней солидарности с внешней чуждостью и что местные предприниматели могли конкурировать с ними лишь запретив семейную солидарность и узаконив чуждость. Большинство (хозяева) могло подражать меркурианцам (пришельцам), только отправив всех без исключения в изгнание. Шотландский протестант был не просто евреем, питающимся свининой, как говорил Гейне; он был евреем-одиночкой, евреем без народа Израилева, единственным избранным существом.
Но и это еще не все. Племенной путь был не просто частью европейской современности наряду с протестантским; сам протестантский путь был в решающем смысле племенным. Новый рынок, новые права и новые личности были учреждены, очерчены, освящены и защищены новым национализированным государством. Национализм стал функцией современности в качестве как предпосылки, так и защитной реакции, а современность была, среди прочего, новой версией семейственности. Протестантам и либералам не удалось создать мир, в котором «все люди "братья" в том смысле, что каждый равен "другому"». Вместо этого они построили новое нравственное сообщество на двух равновеликих столбах — малой семье, притворяющейся автономной личностью, и нации, притворяющейся малой семьей. Адам Смит и большинство его читателей не сомневались в том, что богатство принадлежит, в определенном смысле, «народам», а потому и не обращали особого внимания на то обстоятельство, что существуют другие народы.
Иначе говоря, европейцы подражали евреям не только в том, что становились современными, но и в том, что становились древними. Современность неотделима от «племенной общности иудейского братства» — и в том, что касается святости малой семьи, и в том, что касается избранности племени. В эпоху всеобщего меркурианства христиане осознали свою ошибку и начали с большей осторожностью относиться как к братству всех людей, так и к их разделению на священников и мирян. То, что началось как национализация божественного, закончилось как обожествление национального. Сначала выяснилось, что Библия может быть написана на национальном языке и что Адам и Ева разговаривали в раю по-французски, по-фламандски или по-шведски. А затем стало ясно, что у каждой нации есть свой собственный золотой век, свои собственные священные книги и свои собственные высокородные предки.
Ранние христиане, восстав против иудаизма, перенесли Иерусалим на небеса; современные христиане вернули его на землю и, по мере надобности, размножили. Как писал Уильям Блейк,
Дерзай, мой дух, неодолим, Не спи, мой меч, доколе я Не возведу Иерусалим В зеленых Англии полях.
Национализм означал, что каждой нации надлежало стать еврейской. Все нации без исключения «изъязвлены были за грехи наши» и «мучимы за беззакония наши» (Исайя 53:5). Каждый народ был избранным, каждая земля — обетованной, и каждая столица — Иерусалимом. Христиане могли отказаться от попыток возлюбить ближних своих, как самих себя, потому что они поняли, кто такие они сами (французы, фламандцы, шведы). Они уподобились евреям в том смысле, что возвели любовь к самим себе в символ веры и потеряли интерес к чудесам. Единственным чудом был подвиг избранного народа, к которому каждый член нации причащался через ритуал и все чаше через чтение.
В большинстве стран Европы сакрализация и стандартизация национальных языков привели к канонизации авторов, которым приписывается их создание. Данте в Италии, Сервантес в Испании, Камоэнс в Португалии, Шекспир в Англии, а позже Гете (с Шиллером) в Германки, Пушкин в России, Мицкевич в Польше и многие другие стали объектами замечательно успешных культов (народных и официальных), поскольку они превратились в символы золотого века своих наций — или, вернее, в современную, невыразимо прекрасную и антропоморфную версию изначального единства этих наций. Они сформировали и освятили свои народы, воплотив их дух (в словах и в собственных судьбах), преобразовав миф в высокую культуру и обратив местное и всечеловеческое в образы друг друга. Все они «изобрели человека» и «сказали все»; все они — подлинные пророки современности, потому что им удалось превратить родные языки в Древнееврейский — язык, на котором говорили в Раю.
Культивирование семейственности наряду с чуждостью (современность как всеобщее меркурианство) подразумевает неусыпную озабоченность чистотой тела. Цивилизация как борьба с запахами, секрециями и «микробами» обязана меркурианской отчужденности не меньше, чем развитию науки — факт, не прошедший мимо внимания цыган, которые приветствовали расфасованные продукты и одноразовую посуду как подспорье в борьбе с marime, и некоторых еврейских врачей, утверждавших, что табуирование «трефной» пиши, обрезание, и другие традиционные ритуалы являлись разновидностью современной медицины avant la lettre'0.
Меркурианская семейственность требует чистоты в не меньшей степени, чем меркурианская отчужденность. Современные государства стремятся к симметрии, прозрачности, безупречности и ограниченности с такой же ревностью, с какой традиционные евреи и цыгане соблюдали ритуальную чистоту и общинную автономию. Патриотизм и гражданственность родственны многовековым усилиям евреев сохранить самобытность в нечистом мире. С той важной разницей, что современные государства редко являются презираемыми и преследуемыми меньшинствами (хотя многие считают себя таковыми). В руках хорошо вооруженных, насквозь бюрократизированных и неполностью иудаизированных аполлонийцев меркурианская исключительность и разборчивость стали шумно агрессивными. В руках аполлонийцев с мессианскими наклонностями они стали смертоносными — особенно для меркурианцев. «Окончательное решение» еврейского вопроса имеет такое же отношение к традиции, как и к современности".
