Дэвид Фридман - Пенис. История взлетов и падений
Прозрение Августина было тавтологично: он был бессилен управлять собственным пенисом, поскольку был бессилен. Свобода выбора есть лишь иллюзия. Правом Адама по рождению, вслед за Сотворением мира, было право на свободу, которую Августин определял как способность повиноваться Господу, однако Адам презрел сей дар, поскольку возжелал «свободу творить беззаконие» (то бишь творить грех, поступать греховно). Грехопадение Адама лишило его потомков свободы выбора — то есть, по Августину, свободы не грешить. Главным воплощением этого обстоятельства, писал Августин, является «непослушание члена». После того как Адам и Ева пренебрегли запретом Бога и отведали запретный плод, у них появилось два новых ощущения: они устыдились собственной наготы и ощутили необузданное сексуальное влечение. «И мы стыдимся того же самого, что заставило их самих устыдиться, когда они прикрыли свои чресла, сделав себе опоясания», — писал Августин. Это «то же самое» — не что иное, как спонтанная эрекция.
С точки зрения Августина, пенис был для каждого мужчины тем же, чем пятнадцать веков спустя стала рука доктора Стрейнджлава в черной комедии Стэнли Кубрика — органом, который не просто восставал, но делал это сам собой, по своему хотению[57]. «Это наказание за первородный грех, — писал Августин, — это чума и клеймо за грехи наши тяжкие: ибо
…в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих»[58].
До грехопадения Адам и Ева не шли на поводу у секса: размножение было для них волевым актом, «подобно тому, как человек управляет ногами во время ходьбы». Однако после изгнания из рая люди перестали управлять эрекцией, и это стало для них мукой. «Порой желание приходит незванно, — писал Августин в труде «О граде Божьем». — А иной раз оно покидает задыхающегося от страсти любовника, и, хотя ум его горит желанием, тело его холодно». Для древних греков или римлян эрекция была подобна ускорению сердцебиения: она была непроизвольной, на нее не влияли ни хула, ни хвала. Но для Августина и причиной, и следствием первородного греха была похоть — соответственно, эрекция была одновременно и симптомом, и болезнью. Таким образом, Августин единолично, одним махом изменил саму природу нашего отношения к пенису: священный скипетр превратился в жезл дьявола. Такое не удавалось еще никому.
«Всякий обязательно порочен и телесен через Адама», — писал Августин. И активным началом, передающим это «позорное клеймо» из поколения в поколение, была сперма. Такое «ошеломляющее доказательство», как назвала его историк Элейн Пейгелс в своей книге «Адам, Ева и Змей», было призвано раз и навсегда установить: «всякий человек рождается со скверной». Этим утверждением Августин расшатывал сразу два столпа христианской веры: что все божественное творение является праведным и что человеку дана свобода воли. Один из первых отцов церкви, высказывавшийся на эту тему, говорил, что христианство было хорошо тем, что признавало автономию тела. Сексуальность была диким, необузданным зверем, тогда как церковь выступала в роли укротителя. Христиане-девственники вовсе не были «бесполыми», как заявляли насмехавшиеся над ними язычники. Ведь сексуально активные мужчины всего лишь завоевывали безвольных женщин, тогда как христиане-девственники усмиряли нечто куда более сильное и опасное — собственный пенис.
Молодой итальянский епископ Юлиан из Экланума (386–455) подверг подобный пересмотр раннехристианского учения об изначальной праведности человеческой природы резкой критике. Он написал открытое письмо, оспаривавшее идеи Августина, в котором утверждал, что тот заблуждался в отношении первородного греха (по Юлиану, никакого физически передаваемого наследственного фактора, который бы осквернял природу человека, не существовало), в отношении свободы воли (потому что на самом деле люди отвечают за свои поступки), а также в отношении пениса. «Господь создал тело человека, — писал Юлиан, — разделил его пол, вылепил его гениталии, наделил его любовью, через которую соединяются тела, вложил в семя силу и управляет его тайной природой — Бог ничто не создал порочным». «Правильно, — парировал Августин, — Бог здесь ни при чем — во всем виноват Адам!» То, что Юлиан восхвалял как «животворящий огонь», Августин презрительно именовал «дьявольским возбуждением плоти».
Эти теологические дебаты, насыщенные ядовитыми выпадами и личными нападками, были не менее серьезными и жаркими, чем политические дискуссии, которые сегодня можно увидеть на канале Си-эн-эн в программе «Перекрестный огонь» (Crossfire), — и продолжались они двенадцать лет, до самой смерти Августина. Августин поносил «слабоумие» Юлиана, его «тщеславие» и «безумие». Юлиан же, превосходившим своего оппонента в умении вести полемику, наэывал Августина «вождем задворок», «тем, кого лишь африканцы принимают за философа», «хрипящим старым хрычом» и даже «ревущим глашатаем ослов». И все же Римская католическая церковь, в конце концов, встала на сторону хрипящего и ревущего пустынника-деревенщины — епископа Иппонийского, причисленного впоследствии к лику святых.
С современной точки зрения, победа Августина представляется триумфом медицинского маркетинга с небольшой добавкой протофрейдизма. Сперва он объявил, что человек исполнен похоти и скверны, что он источает порочную субстанцию — сперму, а после провозгласил святую церковь Великим Врачевателем Души. Страждущих Августин утешал — мол, вы тут ни при чем. Во всем виноваты ваш прародитель Адам (которого, конечно, соблазнила Ева) и пенис, которым вы не способны управлять. Да, вы страдаете, говорил Августин, но знайте, что ваша боль и ваши страдания имеют смысл, к тому же, Божьей милостью, они не вечны. Ирония достижений Августина заключается в том, что его победа опровергает его же собственную веру в беспомощность человека. Ведь этот новообращенный христианин одной лишь своей силой воли сделал общепринятыми свои личные убеждения — убеждения человека, пришедшего к Богу в зрелом возрасте и погрязшего в борении с собственным членом, который виделся ему проводником греховного экстаза и возбуждал в нем ненависть к себе.
Как пишет Элейн Пейгелс, начиная с V века негативные взгляды Августина на эрекцию, сперму и естественную природу человека стали «доминирующими в западном христианстве, как католическом, так и протестантском, и повлияли на всю западную культуру в целом, христианскую и не только». Его теория Сотворения мира и грехопадения Адама, которую поначалу исповедывали лишь маргинальные секты, легла в основу нашего интеллектуального и культурного мировоззрения.
Сам же пенис перешел в иную ипостась. Если те, кто строил египетские пирамиды и Парфенон в Афинах, почитали его как тайную пружину жизни, если прежде племя, обитавшее в пустынях Ближнего Востока и давшее миру идею единобожия и идею прихода Мессии, поклонялось ему как божественному началу, то теперь этот священный скипетр низвергли с пьедестала и изъяли из западного культурного лексикона. Вместо него миру явился жезл дьявола — искусителя и совратителя человечества.
* * *«В английском языке с его изысканным лингвистическим богатством существует различие между такими понятиями, как «голый» (naked) и «обнаженный» (nude), — писал историк Кеннет Кларк. — Быть голым значит быть лишенным одежды, и это слово подразумевает… смущение. А вот слово «обнаженный» не несет в себе в культурной речи какой-либо неприятной окраски. Скорее оно рождает в уме образ гармоничного и уверенного в своей привлекательности преображенного тела».
Идея обнаженного тела возникла в Древней Греции. Христианство же вернулось к понятию «голый». Как эстетический образ тело человека не утратило своей силы, однако смысл его в корне изменился. После победы идеологии Августина тело стало считаться проклятием, «облачением, которое человек был обречен носить со дня грехопадения, — писал историк Майкл Кеймил, — при этом неспособность контролировать тело свидетельствовала о человеческой греховности, а его увядание и разрушение — о близости смерти».
Средневековые изображения Адама и Евы отражают этот сейсмический сдвиг в людском сознании. Не считая Иисуса, мучеников-христиан, подвергавшихся пыткам, и горевших в аду грешников, лишь Адама и Еву дозволялось изображать без одежды. Однако тела их, в миниатюрах или на иллюстрациях в Библии, никак нельзя назвать зерцалами божественного совершенства, как это было в классический греко-римский период. Нет, отныне это объекты стыда и позора. И нет у обнаженного человека более позорной части тела, чем пенис. На средневековом рисунке, хранящемся во Французской Национальной библиотеке, изображен первый человек, только что созданный Богом, у которого попросту нет пениса. На словах же эта идея была не менее ясно высказана одной из женщин-мистиков XIII века, сестрой Мехтхильдой из Магдебурга. Пенис не был причиной первородного греха, писала она, он был лишь результатом грехопадения.
