Сергей Беляков - Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя
Петр Яковлевич Чаадаев за «Философическое письмо», как известно, был объявлен сумасшедшим, и еще легко отделался. Николай Иванович Надеждин, редактор «Телескопа», напечатавшего письмо, был сослан в далекий Усть-Сысольск, нынешний Сыктывкар.
Иван Сергеевич Тургенев за политические взгляды и за статью на смерть Гоголя просидел месяц под арестом и был сослан в собственное имение. Цензора, дозволившего напечатать «Записки охотника», уволили со службы и лишили пенсии.
Тарас Шевченко написал бесспорно оскорбительные для государя и государыни стихи, но наказание получил страшное и явно несопоставимое с виной: отправлен в Оренбургский край, в солдатскую службу, с особым запрещением писать и рисовать.
Иван Сергеевич Аксаков написал поэму «Бродяга» о беглом крепостном. Фрагменты ее решился напечатать славянофильский «Московский сборник». За эту публикацию «Московский сборник» запретили, а самого Аксакова сослали под надзор полиции, запретив ему представлять свои сочинения в цензуру, а значит, и печататься[1657].
Гонения на славянофилов усилились в последние годы правления Николая. Борода и русское платье на дворянине считались тогда признаками вольнодумства и даже служили поводом для ареста.
Дело петрашевцев чуть было не лишило русскую литературу одного из величайших ее гениев. Молодой участник кружка Ф. М. Достоевский был приговорен вместе с другими к смертной казни, «за участие в преступных замыслах, распространение одного частного письма, наполненного дерзкими выражениями против Православной Церкви и Верховной Власти и за покушение к распространению, посредством домашней литографии, сочинений против Правительства». Оценим: смертная казнь, замененная каторгой, за «участие в преступных замыслах» и «покушение к распространению».
Лермонтова за стихи, направленные не против России, не против государя, а лишь против «жадною толпой» стоящих у трона, против «света, завистливого и душного», арестовали. Доблестная служба на Кавказе (Лермонтова неоднократно представляли к наградам) ничуть не смягчила монаршего гнева. Прочитав «Героя нашего времени», царь заметил, что эта «жалкая книга, обнаруживающая большую испорченность ее автора»[1658]. Он нашел у Лермонтова «то же самое преувеличенное изображение презренных характеров, которое имеется в нынешних иностранных романах»[1659]. У Гоголя этого «преувеличенного изображения презренных характеров» царь, очевидно, не увидел. Между тем трудно найти в русской литературе пушкинского и гоголевского времени сочинение столь же резкое и гениально-злое, направленное как будто против всей системы государственного и общественного устройства, как «Ревизор». Всё было осмеяно, и при том осмеяно так, что и нельзя было не смеяться. И что же?
На премьеру «Ревизора» в Александринском театре пришел сам Николай Павлович с наследником, будущим царем Александром II: «Государь император с наследником внезапно изволил присутствовать и был чрезвычайно доволен, хохотал от всей души»[1660]. На премьере присутствовали и министр финансов граф Канкрин, и военный министр Чернышев, и Павел Киселев, член Государственного совета, будущий министр государственных имуществ. Если верить Смирновой-Россет, присутствовал в зрительном зале и министр иностранных дел граф Нессельроде[1661]. Кажется, более всех был доволен император.
Гоголь «по Высочайшему повелению» получил в награду перстень ценой в 800 рублей, такие же перстни получили ведущие актеры[1662]. Это было только началом. Со временем Гоголь стал писать мало, поэтому доходы его были невелики. От имения и всех его доходов бескорыстный Гоголь отказался в пользу сестер. И хотя вел он жизнь самую скромную, он много путешествовал, а потому нуждался в средствах. И денежная помощь приходит от государя. Если для Пушкина царь был цензором, то для Гоголя стал меценатом.
Уже в 1837 году император в ответ на просьбу Гоголя о помощи «для бедного поэта» велит отправить ему 500 червонцев, то есть более 5 000 рублей ассигнациями[1663]. В 1842-м попечитель Московского учебного округа граф Сергей Григорьевич Строганов написал Бенкендорфу о бедственном положении Гоголя, который «умирает с голоду и впал в отчаяние» (что было большим преувеличением). Бенкендорф предложил выплатить Гоголю единовременно 500 рублей серебром и сообщил об этом в докладе императору. Император распорядился выплатить эти деньги[1664].
В марте 1842 года Гоголь был в Москве, но собирался в Рим. Денег на жизнь в Европе не хватало, но он похвастался маменьке, Марии Ивановне, будто государь велел причислить его «к нашему посольству в Риме». Там Николай Васильевич рассчитывал получать жалование[1665]. Интересно, за что?
В 1845-м благодаря хлопотам Смирновой-Россет Гоголь получил еще одно государственное пособие – 3 000 рублей серебром, которые были ему выплачены в течение трех лет (по 1 000 в год)[1666]. Не слишком много, но отметим разницу. Чрезмерно критический, с точки зрения власти, взгляд на Россию дорого обошелся Лермонтову, Тургеневу, Аксакову, Шевченко. Гоголь был беспощаднее всех, исключая только Шевченко, но вместо арестов и ссылок получал государственные пособия, на которые жил многие годы[1667].
В январе 1847 года Гоголь собрался в Палестину, к Святым местам, и обратился за необходимым паспортом. Государь император повелел (через начальника своей военно-походной канцелярии графа Адлерберга) посольству в Константинополе и русским консульствам в турецких владениях «дабы Г-ну Гоголю было оказываемо с их стороны всевозможное покровительство и попечение». Сверх того, император повелел министру иностранных дел графу Нессельроде снабдить Гоголя «еще и рекомендательными письмами от Вашего Сиятельства»[1668].
Царь благоволил, пожалуй, к самому суровому критику России и русских.
Впрочем, и большая часть русской читающей публики не могла заподозрить его в чем-то дурном, враждебном России или русскому народу. Не заметили даже «проклятых кацапов» и «нечестивый язык» москаля. Тем более приняли и его драматургию[1669], и «великорусскую прозу». Зрители «Ревизора» и читатели первого тома «Мертвых душ» «приходили в совершенный восторг»[1670]. Константин Аксаков в своей статье «Несколько слов о поэме Гоголя “Похождения Чичикова, или Мертвые души”» соединял тонкие наблюдения с самыми наивными умозаключениями: «Гоголь русский, вполне русский, и это наиболее видно в его поэме»[1671], – писал Константин Сергеевич и завершал статью прекрасным, полным самой высокой патетики, гимном русской песне, песне великорусской! Той самой песне, которую Гоголь, если верить Богдану Залескому, называл песней «финской» и «каннибальской».
С. П. Шевырев на страницах «Москвитянина» старался предупредить самые сомнения в Гоголе: «Да не подумают читатели, чтоб мы в чем-нибудь обвиняли Гоголя! Избави нас боже от такой мысли или, лучше, такого чувства! Гоголь любит Русь, знает и отгадывает ее творческим чувством лучше многих…»[1672] Статьи Шевырева в «Москвитянине» задали целое направление в гоголеведении. Гоголь-реалист и обличитель крепостнической России, создатель «типичных представителей» и оптимист, веривший в будущее России и русского народа, – этот образ писателя, столь известный в советское время, тиражированный школьными программами и даже запечатленный скульптором Николаем Томским в бронзе, первоначально создан даже не Белинским, а именно Шевыревым.
Но и в XIX веке взгляд Шевырева был широко распространен. Сам Гоголь был чрезвычайно доволен, благодарил критика за статьи, в которых «дышит такая чистая любовь к искусству». «Я много освежился душой по прочтеньи твоих статей и ощутил в себе прибавившуюся силу»[1673], – писал он Шевыреву в ноябре 1842 года.
Может быть, Николай Васильевич был искренен, а может быть, и нет. Даже самым близким людям Гоголь казался скрытным. «Полной искренности» не признавали в нем даже старые друзья, такие как А. С. Данилевский[1674].
Обратим внимание на особенности писем Гоголя. Гоголь не вел дневника, не оставил по себе мемуары, так что его письма – источник важнейший, бесценный. Другое дело, что надо помнить про обстоятельства их создания, учитывать, кому, что и когда писал Гоголь. Николай Васильевич даже объяснял Сергею Тимофеевичу Аксакову и его ученому, но несколько непрактичному сыну Константину Сергеевичу, что «в жизни необходима змеиная мудрость (курсив С. Т. Аксакова. – С. Б.) <…> не надобно сказывать иногда никому не нужную правду и приводить тем людей в хлопоты и затруднения»[1675].
