Владимир Пропп - Исторические корни Волшебной сказки

Конечная ситуация представляет собой противоположную картину: герой добился высокого положения, он является взрослым, т. е. прошел обряд инициации, имеет собственную семью. Иными словами его положение описывается как: высокий, женский (для женской сказки — мужской; значение такого перехода см. ниже), взрослый. В дальнейшем сказка разбивается на ряд эпизодов, каждому из которых соответствует собственная оппозиция или система оппозиций. Так, предварительному испытанию в терминах Мелетинского и его коллег соответствует переход героя из положения молодой в положение взрослый, а похищение принцессы антагонистом описывается как противопоставление взрослого и мужского молодому и женскому. Узнавание героя (дополнительное испытание) соответствует переходу героини-невесты из положения молодой в положение взрослой, поскольку в этом эпизоде она отвергает жениха, предложенного ей родителями, то есть ложного героя, и делает собственный выбор, и т. п. Различным типам волшебных сказок соответствует различный порядок передвижения героев по координатам, обозначенным данными оппозициями. В этой модели передвижение по оси женский — мужской обозначает, конечно, не смену пола, а встречу, любовь и свадьбу героя и героини.

С помощью тех же оппозиций автор предлагает описывать и действующих лиц: к примеру, невеста — это молодая женщина, занимающая высокое положение. По мнению Холбека, синтагматическое строение сказки подчинено парадигматическому, то есть различные эпизоды, описывающие перемещение по тем или иным осям координат, могут в некоторых пределах меняться местами (ср. отмеченные В. Я. Проппом случаи немотивированной отправки из дома и получение волшебного помощника до того, как происходит начальное вредительство), в то время, как порядок функций, описывающих то или иное конкретное перемещение, остается неизменным.

Интересным опытом использования механизма порождающих грамматик для построения парадигматической модели мифа является монография Иры Бюхлер и Генри Селби "Формальное изучение мифа".[20] Под мифом в данной работе, как и в трудах К. Леви-Строса, понимается не столько отдельное повествование, сколько множество всех реальных и потенциальных вариантов. Целью работы является изучение системы семантических оппозиций получившегося «метамифа» с помощью модели, имитирующей "обучающегося ребенка".

Вслед за Леви-Стросом авторы рассматривают мифологическую систему как язык, который обладает следующими чертами.

1) Базовые элементы этого языка являются составными единицами.

2) Каждая такая единица (мифема), являясь частью языка, в то же время входит в систему более высокого порядка.

3) Мифема состоит из отношений. Каждая мифема является не отдельным отношением, но комбинацией или узлом отношений.

4) Миф — это некоторое предложение, составленное из мифем. Комбинация мифем задает значение мифа.

5) Предметом рассмотрения являются не изолированные отношения, но их узлы или пучки.

Если миф — это язык, или если миф имеет строение, сходное со строением языка, то можно установить соответствие между теорией Леви-Строса и теорией порождающих грамматик Хомского. Авторы уверены, что здесь есть нечто большее, чем простая аналогия, хотя и не доказывают это положение. Синтаксическая теория мифологической системы должна:

(1) содержать способ различения входных сигналов (предложений), то есть система должна отличать, является ли рассматриваемый текст мифом;

(2) содержать способ представления структурной информации, то есть некий семантический язык описания мифов;

(3) содержать начальную область ограничения класса возможных правил преобразования;

(4) давать представление о том, как каждое такое правило соотносится с каждым предложением;

(5) предлагать критерий выбора одной гипотезы, или последовательности преобразований, заданных правилом (3), из нескольких.

Полученная модель сопоставима с моделью, построенной Н. Хомским для естественного языка.

В качестве иллюстрации применимости подобной теории авторы строят модели парадигматического строения различных мифов, в том числе вариантов мифа "Деяния Асдиваля", проанализированного К. Леви-Стросом в статье "Деяния Асдиваля" (1958 г.),[21] а также других достаточно известных мифов. Результатом анализа являются грамматики, порождающие систему семантических оппозиций, выделенных для данного мифа, а сложность или простота указанной грамматики (равно как и некоторые другие формальные признаки) служат критерием, с помощью которого можно предпочесть один вариант прочтения мифа другому.

'В работе привлекается достаточно сложный математический аппарат, на описании которого мы не будем подробно останавливаться, тем более, что математические положения и доказательства авторов не вызывают сомнений. К сожалению, в самом главном пункте, а именно, при утверждении применимости использованного аппарата, авторы не приводят доказательств или сколько-нибудь убедительных доводов, но ограничиваются лишь указанием на возможность подобного применения, что сильно снижает ценность последующих строгих доказательств. Кроме того, некоторые сомнения вызывает и исходное предположение о тождестве строения мифа и естественного языка.

Как уже было сказано выше, число работ, посвященных исследованию каких-либо отдельных проблем или отдельных видов сказки, достаточно велико. Можно упомянуть, к примеру, статью А. Дандиса,[22] в которой он отмечает, что основой африканских трикстерных сказок служит движение от дружбы между двумя персонажами к отсутствию дружбы или вражде (по мнению исследователя, при сходстве подобных сказок с трикстерными сказками других народов, только в африканских сказках заключение/разрушение дружбы играет сюжетообразующую роль); работу X. Ясон,[23] в которой она выделяет функции, специфичные, по ее мнению, для так называемой женской волшебной сказки а также статьи И. Дан[24] и Р. Дрори,[25] в которых на основе теории Ясон предпринимается исследование структуры соответственно сказок о преследуемой девушке и так называемых "сказок о награде и наказании" (на примере сказки "Али-Баба и сорок разбойников").

Из более поздних работ отметим монографию Б. Кэрей,[26] посвященную анализу русских волшебных сказок, соответствующих типу 400А по классификации Аарне-Томпсона (герой в поисках утраченной жены/невесты). Автор утверждает, что этому типу соответствуют по меньшей мере три различных структурных модели, которые можно условно назвать сказками о пассивной красавице, о богатырь-девице и о деве-лебеди. В каждом из этих трех подтипов поведение героя совершенно одинаково; основным признаком, на котором строится классификация, служит принадлежность героини повествования к одному из трех принципиально различных типов.[27] Иными словами, по мнению автора, именно поведение и тип второго персонажа — сказочной героини-невесты — определяет, в пределах указанного типа, синтагматическое, а, возможно, и парадигматическое, строение сказки.

Гипотеза о важности учета действий и качеств второго из участвующих в сказочном трюке персонажей при анализе трикстерных сказок выдвигается в статье Е.С. Новик "Структура сказочного трюка".[28] "Во всех трюках <…> успех трикстера полностью зависит от действий антагониста, и поэтому его собственные действия направлены на то, чтобы <…> моделировать его (антагониста — А.Р.) ответные реакции" (150). Таким образом, трюк, по мнению автора, принципиально диалогичен, а "его глубинной семантической темой оказывается не добывание или творение, как в мифах, и не повышение или утверждение статуса, как в волшебных сказках, а само соперничество" (151).

А. Кретов в статье "Сказки рекурсивной структуры"[29] рассматривает так называемые кумулятивные сказки, для которых он предлагает родовое название рекурсивных сказок. Как указывает автор, структура таких сказок была рассмотрена еще В.Я. Проппом. Пропп называл подобные сказки кумулятивными, определяя их по особенностям их внутреннего строения как сказки, в которых основной композиционный прием "состоит в каком-то многократном, все нарастающем повторении одних и тех же действий, пока созданная таким образом цепь не обрывается или же не расплетается в обратном, убывающем порядке".[30] Однако, как считает А. Кретов, "выделив массив сказок по структурному основанию, внутреннюю его классификацию В.Я. Пропп провел скорее по языковому, чем по структурному".[31] Кретов же, развивая подход, намеченный В.Я. Проппом и И.И. Толстым, предлагает классификацию сказок, называемых им рекурсивными,[32] т. е. таких, "структуры которых основаны на повторении сюжетных морфем".[33]