Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Известия»

В общем, крымское население совершенно право. Оно не должно только останавливаться на достигнутом. Оно должно так же решительно и организованно выжить из Крыма всех националистов (включая татарских и казаческих), всех идеологов (включая коммунистических и «оранжевых»), всех военных (включая севастопольских) и прочих разжигателей какой бы то ни было розни. А всему СНГ стоит раз и навсегда договориться о том, что это наш остров, где с равным успехом отдыхают от своих работ и правительств молдаване, туркмены, узбеки и чукчи. Ей-богу, это наилучший статус для Крыма, достаточно натерпевшегося и от «оранжевых» реформ, и от советских виноградных порубок, и от хрущевских непредсказуемых дарений, и от лужковской насильственной благотворительности. Население развалившейся империи имеет «право на остров», как называлась еще одна аксеновская повесть. За это право я лично готов митинговать под крупными крымскими звездами и душистыми кипарисами столько, сколько потребуется.

7 июня 2006 года

Кризис как среда

Считается, что из кризиса положено выходить. Между тем это утверждение спорно — у кризиса свои плюсы. Постсоветская политология знает множество способов его пролонгации: если потребуется, до бесконечности. Украинская ситуация — нагляднейшее тому подтверждение. Кстати, нечто подобное мы не первый год наблюдаем в Грузии, и недавняя вспышка оппозиционной активности в исполнении Бадри Патаркацишвили явно не была последней.

Борис Ельцин, если помните (а то многие уже последовали совету Василия Шуйского «Теперь не время помнить»), неважно рулил в штиль, но решительно и подчас точно действовал во время шторма; значительная часть его усилий тратилась именно на то, чтобы до этого шторма довести и не дать ему утихнуть. Те, кто ностальгирует сегодня по 90-м годам, тоскуют вовсе не только по эпохе большого хапка, как ее окрестили почти сразу: как раз те, кто успел хапнуть, перестроились быстрее других и заделались крепкими государственниками, проклинающими хаос. Что до так называемого среднего класса, который так и остался средним, — в этой среде тоскуют по другим преимуществам кризиса: это как в школе, где директор вдруг распустил всех учителей, а сам запил. Можно ничего не делать — такое состояние томительно лишь для ничтожного процента прирожденных трудоголиков, толком не умеющих расслабляться; можно бузить, наслаждаясь столь редким у нас чувством безнаказанности, не опасаясь, что махина государства раздавит тебя за невинную шалость; можно что угодно рисовать на доске или рубить ее в порядке перформанса, плеваться жеваной бумагой в таблицу Менделеева и переписывать историю. Наконец, на фоне всеобщего бардака легко чувствовать себя дисциплинированным, умным и правым, спихивая ответственность за все на власть, не умеющую навести порядок (при первых же попытках наведения порядка надо упрекать ее в тоталитарности и спихивать ответственность уже на тирана).

Мне легко представить, как украинские первые лица собираются где-нибудь в Овальном кабинете резиденции Ющенко и планируют очередные непредсказуемые шаги: ты, Саша, сломаешь коалицию; ты, Юля, пообещаешь в ответ вывести людей на улицы; ты, Витя, пригрозишь роспуском парламента; не забудьте предупредить Наташу, чтобы громче орала, и Володю, чтобы подрался… На экономику все это, честное слово, влияет мало, экономика вообще не так тесно увязана с политикой, как принято думать. Никакие политические пертурбации на Украине не изменят сложившегося диковатого капитализма, как не сказывалась на доходах российского населения борьба Гусинского с Березовским. Населению было не ахти как сытно, но очень интересно. На Украине тоже очень интересно, и политическая борьба исправно отвлекает население от печальных реалий его жизни вроде зарплаты, медицины и образования. Может быть, для Украины такая ситуация перманентного кризиса в самом деле оптимальна — она точно соответствует национальному характеру, каким он описан у Гоголя. Запорожской Сечью никто толком не управлял, между походами там главным образом пили и похмелялись; мне уже приходилось писать о том, что «оранжевая революция» похожа на буйное застолье и даже лозунги — «За свободу», «За вхождение в Европу» — напоминают тосты; выход из запоя вообще очень труден, надо взять себя в руки и начать что-нибудь делать, но украинское общество не готово к подобной ломке. Ему нужна новая доза — вот уже и палатки снова раскинулись на Майдане, и политические активисты двухлетней давности вновь готовы по цепочке собирать на защиту свободы толпу единомышленников, искренне убежденных, что они в самом деле за что-то борются. Опьянение становится перманентным, безвыходным, самоцельным — контакт с реальностью теряется начисто; но, может быть, с такой реальностью и впрямь лучше не контактировать?

У всего этого есть вот еще какой плюс. Наблюдая дерущийся парламент, страна не просто смотрится в зеркало — вот, мол, кого мы навыбирали, — но и получает некую нулевую точку отсчета, а это дело не последнее. Сегодняшние российские парламентарии эту функцию утратили начисто. Смотреть на них не смешно, а скучно, временами страшновато, и парламент из бесплатного цирка превратился в давящую, но столь же самодостаточную силу. Я убежден, что от сегодняшнего ручного парламента, перманентно озабоченного проблемами нашей нравственности, пользы ничуть не больше, чем от раздрызганной, вечно беременной импичментами Думы позднего Ельцина; но наблюдать за ним, конечно, гораздо грустней. Есть разные формы отказа от истории, от исторического делания, от национального самосознания и пр.: можно весело и нагло бузить, можно впадать в спячку, и не сказать, чтобы второй вариант выглядел стопроцентно предпочтительней. Возможно, во время бузы успеет воспитаться непуганое поколение, сформулируются некие вопросы, сформируется — хотя бы от противного — кое-какая этика; во время сна не происходит ничего подобного, зато чудовища, как известно, плодятся с дикой силой. Никакому Гойе не снились все эти «Наши», «Свои» и прочие «Родные»; а загонять в подсознание то, о чем не говорят, — не лучший вариант. Так что вечно горящий цирк на Украине, в котором старательно и профессионально поддерживают огонь, вовсю приманивает клоунов, укротителей и фокусников.

Россия, конечно, не могла позволить себе бесконечно пребывать в таком состоянии. У сверхдержавы свои обязательства — и практически все атрибуты сверхдержавности в 90-е годы были утрачены. Но Украина, несмотря на впечатляющие футбольные успехи, сверхдержавности не планирует. Ей можно еще не год и не два вырабатывать и переформировывать коалицию, делиться, сливаться, митинговать, кричать «ганьба!», искать крайних и требовать их отставки, порочить власть за бездействие и забрасывать апельсинами при попытках действия… Прецеденты бывали. Латинская Америка триста лет живет от переворота до переворота, от хунты до хунты, каждые 10–15 лет развлекая население путчами; в случае стабильности там вряд ли жили бы богаче — а вот «Сто лет одиночества» точно никто бы не написал.

В результате сложилась идеальная ситуация для тех, кому в силу темперамента не нравится сон разума. Всегда можно поехать на Украину и вдохнуть ветер перемен, вечно возвращающийся на круги своя. Что до тех немногих, кого одинаково отвращают оба варианта внеисторического существования — обозначим их условно как застойный и запойный, — на пространстве бывшего СССР ловить, кажется, нечего.

19 июля 2006 года

Чистый Маяк, или Гибрид Лимонова с Че Геварой

19 июля незаметно прошел день рождения незаслуженно забытого поэта Владимира Маяковского. Дата некруглая: 113.

Русская классика пребывает сегодня в бедственном положении. Одно время ее пытались реанимировать, читая под новым углом зрения: доказывая, например, что Тургенев вовсе не желал революции, а Толстой превыше народолюбия ставил аристократизм. Эта постановка с ног на голову никак не удавалась: рухнувшая советская антиутопия никак не желала означать, что чаяния лучших людей России были напрасны.

Больнее всего ломка советской империи ударила по Маяковскому: его начисто вытеснили ровесники — Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Цветаева. Маяковский, которого все перечисленные авторы считали явлением очень крупным, начисто забылся, свелся к пресловутому «Нигде кроме, как в Моссельпроме» или вымученному «И жизнь хороша, и жить хорошо».

«От этой грязи отмоешься разве?»

Путь Маяковского не укладывается в литературную или социальную схему; поэт русского космизма — такой же как Хлебников или Хармс, Заболоцкий или Чурилин, — он никогда не ограничивался критикой «буржуазного образа жизни» и революцию принял вовсе не как переустройство мира, а как его крах, полную и окончательную отмену. Все утопии Маяковского безжизненны, абстрактны — ни стерильный мир «Летающего пролетария», ни стеклянное и столь же стерильное пространство «Клопа», ни федоровское воскресение мертвых «товарищами химиками» в четвертой части «Про это» нельзя себе представить в реальности.