Богомил Райнов - Массовая культура
Ничего подобного нельзя сказать, конечно, о таком писателе, как Альберто Моравиа, который обрел авторитет как серьезный прозаик, а позже обратился к непристойностям. Надо отметить, что разработка эротической проблематики ничем не обогатила литературный актив Моравиа, а, напротив, знаменовала творческую деградацию. Примером такого рода обращения к эротической проблематике может служить его роман «Досада». Если оставить в стороне бесконечные повторы натуралистических описаний взаимоотношений героя и героини, то окажется, что основная мысль романа давно истерта от употребления в многочисленных литературных интерпретациях личных драм. Это все столь же банальная, сколь и неверная концепция о невозможности человека приобщиться к внутреннему миру другого человека, поскольку, согласно катехизису индивидуализма, человек рождается на свет одиноким, и умирает одиноким, и обречен, подобно древнему Танталу, стремиться к чему-то, что кажется близким и достижимым, а в сущности является недоступным.
Самым непристойным по своему жаргону, но и самым противоречивым по своим тенденциям среди создателей эротической литературы является американец Генри Миллер. Его романы («Тропик Рака» «Тропик Козерога», «Сексус», «Плексус», «Нексус») — перепевы одной и той же истории, истории самого Миллера, если, конечно, вообще можно говорить об «истории» в этих произведениях, лишенных какой бы то ни было стройной фабулы. Это скорее пустая импровизированная болтовня на тему «моя жизнь», обрывочные воспоминания и обстоятельные описания того, что не имеет никакого значения: бытовых мелочей, пирушек или споров с приятелями, семейных распрей и прозаических сексуальных переживаний. Это даже не биография в точном смысле слова, а набор смутных и совершенно разрозненных воспоминаний, перемежающихся многочисленными рассуждениями на «вечные темы» о человеке, любви, смерти и жизни вообще. Подобно Моравиа, Миллер даже не отдает себе отчета в том, что мысли, которые он преподносит, совсем не его мысли, что все это давно уже сказано другими, и сказано много лучше. Эклектик и дилетант в своей индивидуалистической философии, банальный и небрежный в своих беллетристических описаниях, этот писатель, как и следовало ожидать, обязан своим успехом в первую очередь сексуальным эпизодам, включенным в качестве интермедий в скучные рассуждения общего характера.
И все же, если исключить порнографические интермедии, романы Миллера и особенно его репортажи в отличие от кабинетных сочинений Моравиа ценны по крайней мере тем, что это человеческий документ. Документ, свидетельствующий о мизантропической сущности буржуазной цивилизации, о ее неблагожелательном и враждебном отношении ко всему человеческому. Хотя и с позиций индивидуализма и нигилизма, Миллер остро критикует мир эксплуатации, где все сводится к купле-продаже и где гуманист и человек, жаждущий духовных благ, третируется как психопат и пария. С особой яростью набрасывается автор на свою родную Америку, показывая ледяной эгоизм как основную движущую силу в развитии страны и предрекая скорую гибель ее цивилизации. Сам того не подозревая, этот писатель, становящийся в позу человека, способного доверительно сообщить нам глубокие истины жизни, интересен, в сущности, именно своей невеселой одиссеей отвергнутого обществом типа, напрасно ищущего истины и своего места под солнцем, напрасно ждущего какого-то выхода из окружающего враждебного ему мира.
Книги Миллера носят автобиографический характер, но не претендуют на мемуарную достоверность. В последнее время, однако, особый интерес и у публики, и у писателей вызывают именно мемуары. Этот интерес к «документалистике» в сфере секса легко объясним. Когда серия непристойностей преподносится с уверением в их аутентичности, они приобретают особую привлекательность в глазах пристрастной к возбуждающему чтиву публики, для которой действительные случаи всегда предпочтительнее вымышленных историй.
Когда-то мемуары осмеливался обнародовать лишь тот, кто считал, что ему есть о чем рассказать людям, — политик или военачальник, ученый или артист, революционер или изобретатель. В силу некоего неписаного закона мемуары были привилегией человека, который что-то дал человечеству. Опубликование автобиографической книги преступника Жана Жане вызвало подлинный общественный скандал в 40-е годы именно потому, что Жане осмелился нарушить этот неписаный закон. Сегодня, однако, издание массовым тиражом подобных грязных откровений стало банальной традицией. Гангстеры, проститутки и сутенеры взапуски стремятся раскрыть перед падкой на цинизм публикой безобразные подробности своей жизненной карьеры.
Хотя бессюжетные книги-однодневки и мемуары становятся в наши дни все более модными, бо́льшая часть беллетризованной эротической продукции Запада продолжает следовать традиции классического романа-интриги. Но все эти интриги неинтересны, пошлы и даже банальны, если отвлечься от некоторых бесстыдных «новинок», преподносимых автором по ходу развития фабулы. Робер Маржери в романе «Мон-Драгон» описывает связь женщины из высшего общества с учителем верховой езды. Книга эта представляет собой вариант романа «Любовник леди Чаттерлей» Лоренса минус социальный смысл прообраза, но с добавлением большей дозы аморализма.
Более необычна, но не более привлекательна по материалу книга Жана Дуасо «Гана». О «новаторстве» Дуасо свидетельствует тот факт, что даже один из французских критиков, все видевших и все прочитавших, писал по поводу его произведения следующее: «В точном смысле слова «Гана» Дуасо — эпопея клозета и клинического секса… это чудовищно. Чудовищно по ужасу, по безумному воображению и также, нужно сказать, чудовищно по силе». Книга — в двух словах — представляет собой описание быта семейства бедняков, ютящегося в каком-то отвратительном подвале, пропитанном запахом человеческих испражнений и заполненном огромными крысами. Но отвратительна не только обстановка. Персонажи, которых нам представляет автор, — чудовищное сборище физически и душевно больных людей, пьяниц и извращенных типов, предающихся омерзительным оргиям. Роман Дуасо, бесспорно, сильный роман. Даже гораздо сильнее допустимого в искусстве. Книга напоминает попытку усилить мощь звучащего оркестра взрывами динамита. Делириум душевнобольных всегда силен отвратительной фантастикой своих видений, но было бы абсурдно оценивать его как свидетельство мощи творческого воображения.
Среди произведений рассматриваемой категории есть и такие, в которых предприняты попытки дать оценку порочной действительности, но это до такой степени поверхностно и неубедительно, что звучит скорее как мелкая спекуляция социальными интересами читателей. Например, роман Гастона Криэля «Крупная мелочь». Существуют, правда, и более серьезные авторы, такие, как Норман Мейлер, Бернард Маламуд, Мэри Маккарти и другие, в произведениях которых грубые сексуальные эпизоды сочетаются с яростной критикой буржуазных нравов и взглядов. Остается сожалеть, что такие писатели считают поток непристойностей естественным выражением бунта против прогнившего порядка, вместо того чтобы всецело обратить свой гнев против истинных виновников разложения. Но это писатели, творчество которых, как мы уже говорили, выходит за пределы нашей темы, поскольку их произведения не могут быть названы порнографическими.
Вторая категория произведений, хотя их авторами нередко являются буржуазные писатели, пользующиеся доброй славой, представляет собой словесную объективацию эротических видений. Претензии на художественность являются здесь просто формальным оправданием, предлогом для того, чтобы преподнести читателю описание безнравственных историй и ситуаций. А предлог во многих случаях действительно необходим, потому что большинство этих авторов проповедуют не просто разгул обычных половых страстей, а разгул всевозможных половых извращений.
Здесь мы подходим к одному из характернейших симптомов загнивания, находящему выражение в художественной продукции буржуазного Запада: апология естественного сексуального влечения и даже похотливости в рамках человечески нормального все больше уступает место описанию сексуальных отклонений, патологии, опоэтизированию и возвеличиванию их как единственного смысла существования. И что интересно, западная критика объявляет эти описания новым вкладом в исследование «глубин» человеческой души.
В сущности, подобные произведения действительно раскрывают глубины, но глубины особого рода. Это скорее бездны — бездны умопомешательства. Вполне логично, что коль уж есть фанатичные апологеты садизма и мазохизма, то существуют и типы, откровенно воспевающие наслаждения, которые нас ожидают, если мы только согласимся рухнуть в эту пропасть безумия. Типичным представителем такого рода трубадуров психопатии является американец Уильям Берроуз, в последние годы доставляющий радость все большему числу своих литературных учеников из среды зараженной наркоманией молодой «бунтующей» интеллигенции. Наркоман с пятнадцатилетним «стажем», много раз лечившийся в психиатрической больнице, Берроуз еще в первой книге, «Голый праздник», обрушивает на читателя весь кошмар своего больного воображения. Это не поддающаяся описанию смесь эротических, садистских, извращенческих видений, нецензурных ругательств в адрес всего живого, сквернословия и абсурдных ассоциаций. Некоторые критики-снобы сразу же обнаружили в произведениях Берроуза революционное новаторство, призванное якобы оказать воздействие на всю последующую литературу века. Они принялись искать и формулировать принципы использованного американским наркоманом творческого метода, открывать в его композиционных приемах сходство с монтажом в кинематографе и коллажем в живописи кубизма и абстракционизма, говорить о «многослойности» изложения и так далее. А в действительности за всей необычностью этой книги, за ее хаотичностью, лишенной всякого удержу бессвязной и бесстыдной болтовней кроется не новая методология, а механизм глубокого психического расстройства. Но всякое глубокое психическое расстройство сопровождается рождением и действием определенных навязчивых идей. Навязчивые идеи Берроуза, смутно выявившиеся в «Голом празднике», оформляются и кристаллизуются гораздо отчетливее в его следующей книге — «Нова экспресс». В этом произведении — также совершенно бессвязном, но уже с каким-то подобием сюжета — автор рассказывает о жизни на некоей планете Нова и о ее гибели, прозрачно намекая, в сущности, на недалекое будущее нашей собственной планеты, каким он себе его представляет. На этой фантастической планете сталкиваются две силы: с одной стороны, полицейская власть, лишающая человека возможности отравлять самого себя, или, если хотите, блаженствовать с помощью наркотиков, а с другой — нигилисты-наркоманы, отвергающие все моральные нормы. В конце концов планета Нова взрывается и исчезает в небытии, что является для автора логическим и даже желательным завершением конфликта.
