Бронислав Малиновский - Сексуальная жизнь дикарей Северо-Западной Меланезии
До сих пор мы рассматривали индивидуальное родство по женской линии внутри домохозяйства: между матерью и ребенком, братом и сестрой, а если выйти за пределы домохозяйства, то отношения с бабкой. Я сознательно и тщательно отделял это от так называемых классификационных родственных связей: ведь смешение личных и «классификационных» отношений, которые сами туземцы разводят и в законе, и в обычае, и в понятиях, является наиболее запутывающей и опасной причиной ошибки в антропологии, ошибки, делающей негодными как наблюдение за социальной организацией и родством, так и их теоретическое осмысление. Обратившись вновь к нашей схеме и прослеживая генеалогические связи за рамками семейного круга, мы можем видеть, что некоторые термины, используемые внутри этого круга, повторяются и вне его. В течение жизни человека большинство людей, вступающих в контакт с подрастающим ребенком, частично приравнивается к основным родственникам ребенка из числа членов его семьи или уподобляется им, и термины, используемые в отношении родителей, братьев и сестер, постепенно расширяются. Первый человек из упомянутого более широкого мира, входящий в круг родственников, — это сестра матери, которую хоть и называют тем же термином, что и мать (inagu), но очень четко от нее отличают. Слово inagu, распространенное на сестру матери, с самого начала несет совершенно другой смысл: что-то вроде «второй матери» или «дополнительной матери». Если сестра матери является членом той же деревенской общины, то очень часто наведывается в описываемое домохозяйство: она берет на себя отдельные функции матери ребенка или на время полностью ее подменяет, она заботится о ребенке и выказывает большую привязанность к нему. Взрослые учат ребенка переносить на нее термин inagu, и такое перенесение делается для него естественным и приемлемым в силу значительного сходства его отношений с матерью и с ее сестрой.
Но не может быть никакого сомнения, что такое новое употребление данного слова всегда остается лишь тем, чем и является, то есть расширением термина и, по сути, метафорой. В своем втором значении термин inagu произносится с иным эмоциональным выражением, и существуют всякого рода околичности, грамматические варианты употребления и лексикографические показатели, отличающие вторичную форму от первоначального значения. Только лингвистически неподготовленному европейскому наблюдателю, особенно если он не знаком как следует с туземным языком, слово inagu-2 («сестра матери») может показаться тождественным слову inagu-l («родная мать»). В этом отношении любой разумный туземец, если его правильно спросить, сумел бы исправить ошибку этнографа.
Такое же постепенное расширение и, соответственно, изменение эмоционального содержания происходит и с другими терминами, и слово luguta в отношении дочери материнской сестры передает мальчику понятие «сестринства» уже в разжиженном и выхолощенном состоянии. Родная сестра остается своего рода моделью для новых отношений, и табу, соблюдаемое в отношениях с ней, должно поддерживаться также и в отношениях с этой «вторичной» сестрой, однако различие между этими двумя табу и этими двумя видами отношений четко фиксируется. Настоящая сестра живет в том же доме, что и мальчик; за нее он как ее будущий страж чувствует прямую ответственность; она остается тем объектом, в применении к которому ему внушают первый и единственный серьезный запрет. «Вторичная» сестра живет в другом доме и даже в другой деревне; по отношению к ней нет никаких обязанностей или обязательств, а запрет в применении к ней является перенесением первичного табу в ослабленном виде. Таким образом, родная сестра и двоюродная сестра по материнской линии предстают в совершенно разном свете, не только в смысле степени, но и в смысле сущностного качества родства. Инцест с двоюродной сестрой по материнской линии воспринимается как неправильное, но не ужасное дело, как нечто дерзкое и опасное, но не отвратительное. Первоначальное ощущение этого различия со временем отливается в соответствующую доктрину племенного закона. Мужчина знает и признает, что luguta- — это персона, по отношению к которой он несет большое число обязанностей, которую он в некоторой степени должен поддерживать после ее замужества иприменительно к которой ему следует соблюдать главнейшее табу. Luguta-2 не имеет по отношению к нему никаких особых претензий, он для нее не является ни настоящим опекуном, ни главой ее домохозяйства после того, как она выйдет замуж, и сексуальное табу здесь не действует с такой суровостью, как в вышеупомянутом случае.
По мере того, как мы переходим от «вторичных» родственных отношений, обозначаемых терминами inagu-2 и luguta-2, ко все более дальним родственникам, прочность связей и суровость табу стремительно уменьшаются. Возьмем, к примеру, родственную связь luguta: если родословную неких мальчика и девочки можно проследить до общей прабабки по материнской линии, то они являются друг другу luguta. Но здесь табу намного слабее. В пределах более широкого круга точно применить этот термин уже затруднительно, так как родственные отношения здесь генеалогически не прослеживаются. Их расценивают как реальное родство по субклану: luguta, veyogu mokita — dalemasi taytanidesi («сестра моя, родственница моя настоящая — субклан наш один и тот же»).
Когда мы выходим за рамки субклана в пределы клана (kumila), данная родственная связь становится еще менее близкой, а соответствующее табу — еще менее строгим: luguta wala, kakaveyogu — kama kumila taytanidesi («просто моя сестра, моя псевдородственница — мой и ее клан один и тот же»). Здесь слово luguta предстает в его наиболее широком, то есть подлинно классификационном смысле. Оно означает, как мы уже знаем, одну из тех женщин, с которыми закон запрещает сексуальные отношения, но с которыми их можно себе позволить. Таким образом, наиболее широкое значение слова luguta резко отличается от luguta-l — носителя главнейшего табу. Итак, начав с индивидуальных родственных отношений в рамках семьи и следуя за расширением родства на протяжении человеческой жизни, мы пришли к тем же результатам, что и при рассмотрении клановых связей и общих запретов, связанных с экзогамией и инцестом. Слово luguta — лишь один термин из дихотомии, делящей женщин на «запретных» и «законных». Другой термин, tabugu («законная женщина»), — также берет начало внутри семьи, а потом расширяет свое значение. Исследуя этот процесс, мы должны обратиться к другой стороне гене- алогии и рассмотреть родство по отцу.
Наиболее значимой персоной с отцовской стороны является, очевидно, сам отец. Здесь мы сталкиваемся со вторым фундаментальным явлением семейной морали: хотя отец — не родственник своим детям, сексуальные отношения между отцом и дочерью, если они имеют место, не только незаконны и непристойны, но воспринимаются с явным моральным отвращением. Брак между отцом и дочерью не только не допускается — он невообразим для туземцев.
Возможно, наиболее значительный из зафиксированных случаев нарушения вышеуказанного табу — эпизод с главой деревни Лилута Куматалой, из субклана, близкого по рангу к Табалу (субклан Мваури клана Лукуба). Известно, что он живет со своей старшей дочерью, красавицей Бодогупо'у. Другой зафиксированный случай — история со знаменитым колдуном Пирибомату, тоже очень высокого ранга, который «приходит» или «приближается», как называют это туземцы, к своей дочери Бокайлоле. Это согласуется с местной теорией, согласно которой тробрианские мужчины в моральном отношении не проводят различия между родной дочерью и падчерицей, и у них нет особого термина для этого последнего вида родства. Ведь поскольку отношение отца с этой девочкой определяется через мать последней и поскольку инцест запрещен именно из-за матери, то равным образом неправильно иметь сексуальные отношения с любой ее дочерью, будь то от нынешнего или предыдущего брака.
Так, Будийя, вождь Кабулоло, женился на вдове, у которой была дочь по имени Бодулела:
Matauna imwoyki Bodulela, sene gaga bayse,
Этот мужчина приходит к Бодулела, очень плохо это,
boge latula minana. Isuvi wabwala,
уже дитя его эта женщина. Он входит в дом,
minana boge iliku dabela',
эта (женщина) уже развязывает юбка ее;
ikanupwagega, igise
она откидывается назад с разведенными ногами, он видит
matauna wila — ikaya.
этот (мужчина) куннус — он совокупляется.
Это означает: данному мужчине случилось войти в хижину, когда его падчерица сбросила свою травяную юбку на ночь и лежала, может быть, уже в полусне, в соблазнительной позе. Воз- бужденный этим Будийя не выдержал и совершил предосудительное действие. В этой версии причина инцеста приписывается неблагоприятному случаю, но по другим рассказам Будийя долго вожделел к своей падчерице, она ему отказывала, и он обольстил ее с помощью любовной магии.
Любовную магию, как говорят, пришлось применять и Гумабуди, главе Ялумугвы, который имел обыкновение регулярно вступать в половую связь с родной дочерью. Последнюю — Булубвалогу — мы уже встречали, поскольку это она была женой Гилайвийяки, одного из сыновей верховного вождя, и именно она оставила своего мужа после того, как он совершил прелюбодеяние с одной из жен своего отца. Как мы уже сказали, все причины, по которым сексуальная связь отца со дочерью считается предосудительной, относятся к женитьбе мужчины на матери девушки и к его присутствию в данной семье. Sene gaga pela boge iva'i inala, boge iyousi vilakuria — «очень плохо, потому что уже он женат на ее матери. Уже он воспользовался первым брачным даром» (см. гл. IV, разд. 3). Кроме того, мужчина не должен спать со своей дочерью, потому что, когда она была ребенком, он должен был быть с ней нежным, держать ее на руках. Gala tamasisi deli latuda, pela tamala iyobwayli, ikopo'i— «мы не спим с детьми нашими [дочерьми], потому что ее отец [данный отец] ласкает, берет на руки». Или же тробрианцы указывают, что, поскольку отец контролирует замужество и любовные дела своей дочери, он не должен с ней спать.
