Вадим Елисеефф - Цивилизация классического Китая
Философы этого нового течения, презирая практики метафизической медитации, свойственные буддизму и другим религиям, пришедшим с Запада, также столкнулись с трудной проблемой устройства мира, следствием которой была проблема смысла жизни. Они искали ответы в старых мудрых книгах периода Хань.
Чжоу Дуньи (1017–1073) использовал мистические графики, созданные даосскими монахами, которые были искусны в чтении снова вошедшей в моду «Книги перемен». С их помощью он сформулировал понятие «великого предела» (тай цзи ту). В коротком тексте «Объяснение чертежа великого предела» («Тай цзи ту шо»), который мы приводим полностью из-за того огромного значения, которое он имеет в истории китайской философии, он создал своеобразный манифест рационального понимания мира, обязательного основания новой философии:
«Беспредельное, а затем — Великий предел!
Великий предёл приходит в движение, и порождается ян. Движение доходит до предела, и наступает покой. В покое рождается инь. Покой доходит до предела, и снова наступает движение. Так то движение, то покой являются корнем друг друга.
Разделяются инь и ян — поэтому устанавливаются два образа.
Ян превращает, инь соединяет — происходит рождение воды, огня, дерева, металла, почвы. Пять пневм распространяются в должном порядке — четыре времени совершают свой ход.
Но пять стихий — это только инь и ян, инь и ян — это только Великий предел, а Великий предел коренится в Беспредельном!
Когда пять стихий рождаются, каждая наделяется своей природой.
Истинное в Беспредельном, эссенции двух и пяти таинственным образом соединяются, и происходит затвердевание.
„Небесное дао устанавливает мужское, земное дао устанавливает женское”. Две пневмы взаимно возбуждаются и производят 10 тысяч вещей. Десять тысяч вещей рождаются и рождаются, и превращениям нет конца.
Только человек приобретает все это в совершенстве и наиболее одухотворен. Его тело оформляется, дух начинает познавать, пять природ приходят в движение, добро и зло разделяются — возникают 10 тысяч дел.
Совершенномудрый упорядочивает это с помощью срединности, прямоты, милосердия, справедливости (разъяснение Чжоу-цзы: „Дао совершенномудрого — это только милосердие, справедливость, срединность и прямота”), и главенствует покой (разъяснение Чжоу-цзы: „Отсутствие желаний —„причина покоя”). Этим устанавливается предел человека.
Поэтому совершенномудрый „с Небом и Землей согласует свою благодать, с Солнцем и Луной согласует свою прозорливость, с четырьмя временами согласует свой распорядок, с демонами и духами согласует свое счастье и несчастье”. Благородный человек совершенствуется в этом и счастлив, низкий человек идет против этого и несчастлив.
Поэтому сказано: „Установили дао Неба — инь и ян, установили дао Земли — мягкое и твердое, установили дао Человека — милосердие и справедливость”.
И еще сказано: „Истоки начала есть оборотная сторона конца — в этом познается объяснение смерти и рождения”.
О, как велики „Перемены”! В этом их совершенство!»[109]
Чжоу Дуньи, как и все его соотечественники, склонен к идеям полярности и циклического движения природы. В своем тексте и в своей морали он признает некоторые черты даосизма и чань-буддизма: склонность к обыкновенным делам, покою, удалению от соблазнов и напряжения, препятствующего непосредственности поведения человека, которое он должен сохранять в любых ситуациях. Чжоу Дуньи снова вернулся к идеалу созерцателей: жить и поступать в соответствии с тем, что естественно.
В то же время Шао Юн (1011–1077) размышлял, изучая «Книгу перемен». Но вместо особого изучения понятия «Великий предел» он оказался очарован бесконечной игрой чисел. Помимо «основания двух», инь и ян даосизма, «основания пяти» — пяти элементов, популярных в эпоху Борющихся Царств (403–221 до н. э.), — он открыл «основание четырех», которое, благодаря арифметической прогрессии, создавало шестьдесят четыре гексаграммы — арифметические сочетания сплошных и прерванных линий. Они на протяжении множества веков служили гадальщикам способом открыть свой мистический взор. Именно эти гексаграммы навели Лейбница на его размышления, хотя он, без сомнения, преувеличивал их математическое значение.
В самом деле, слова нашего современного языка не должны вводить нас в заблуждение: эти, абстрактные для нас, фигуры на протяжении долгого времени обладали в Китае физическим, материальным смыслом, который мало-помалу раскрывают современные исследования, посвященные алхимическим книгам. Когда Шао Юн стремился сформулировать универсальный закон развития, чередования сезонов, смены дня и ночи, фаз созидания и разрушения, он всего лишь воспроизводил в новых терминах простую идею, которая была почти так же стара, как и китайская культура, порожденная наблюдениями за природой.
Его «Космическая хронология» («Хуанцзи цзинши») была более оригинальной: он доказывал в ней, что золотой век уже прошел, что в ходе каждого цикла, состоящего из 120 600 лет, мир вступает в фазу упадка. Он, в свою очередь, заканчивается, и все начинается сначала, при этом никакого развития не существует и все бесконечно повторяется.
Чжан Цзай (или Хэнцюй, 1020–1076) намного больше занимался не циклами, а понятием ци, которое было описано еще в эпоху Хань философом Дун Чжуншу: «прозрачная, бесцветная» субстанция, которая «окружает человека, как вода окружает рыбу», и это объединяет в единое целое и сплачивает все мироздание. Этот глобалистский взгляд основывался на понятии всеобщей любви: она вдохновила философа на создание очень красивого текста, который он написал на западной стене свого зала для преподаваний. В итоге знаменитые «западные надписи» (си-мин) от поколения к поколению воспевали горячность, которая оживляла сердца и мысли философов, увлеченных обобщениями:
«Небо — мой отец, Земля — моя мать, и даже у такого малого существа, как я, есть местечко между ними.
Вот почему все, что простирается по всей Вселенной, я полагаю своим телом, а то, что управляет этой Вселенной, я полагаю своей природой.
Все люди — братья и сестры, все вещи — мои товарищи.
Великий правитель [император] — старший сын моих родителей [Неба и Земли], министры — его помощники. С уважением — вот та манера поведения, с которой нужно относиться к старшим. Показывать привязанность к сиротам и слабым — вот та манера поведения, с которой нужно относиться к младшим. Мудрец сообразует свой характер с Небом и Землей, добродетельный человек — лучший [ребенок Неба и Земли]. Даже те, кто устал или немощен, искалечен или болен, тот, у к. ого нет ни братьев, ни детей, ни жены, ни мужа, — все они мои братья, находящиеся в беде, у которых нет никого, кто бы повернулся к ним…
Богатство, почести, благословения и выгода — все это обогащает мою жизнь; бедность, низкое положение, страдания и заботы — все это помогает моему совершенствованию.
На протяжении всей моей жизни, я существую и служу [Небу и Земле]. После смерти я буду спокоен».
Эта общая позиция по отношению к жизни была воспринята и отлита в более афористичную форму двумя братьями — Чэн Хао (1031–1085) и Чэн И (1032–1107). Их объединяла одна идея, однако у каждого из них она развивалась по-разному. В итоге позже появилось два основных течения, названных западными историками неоконфуцианством.
Братья были родственниками Чжан Цзая, поддерживали контакты с Шао Юном и Чжоу Дуньи, которые были старше братьев на двадцать лет. Чэн Хао, старшего, особенно занимала идея морали Чжан Цзая, добродетели которой он обобщил в термине жэнь — человечность или человеческая доброта. Таким же образом он различал жэнь Неба и жэнь Земли, которые охватывали стремление к жизни всего существующего мира.
Чэн И, восхищавшийся учителем, воспринял его космологические идеи, однако он верил в то, что все существа родились случайным образом, благодаря уплотнению ци; он также считал, что и смерть не несет в себе надежды на возрождение, так как это всего лишь рассеивание ци:
«Когда вещь разлагается, ее ци приходит к концу и не существует ни одного принципа, который позволил бы ей вернуться к своему оригинальному истоку. Вселенная — это огромная печь, в которой выплавляются даже живые объекты, которые затем существуют до своего конца. С тем большим основанием нужно сделать вывод о том, что затем ци рассеивается. Как может она существовать второй раз? Как Вселенная может использовать ци, которая уже рассеялась? Ее созидательная деятельность порождает новую ци».
Он ясно выразил свой материалистичный взгляд на ци, приписав ему переходные состояния уплотнения и рассеивания, прозрачности и помутнения, которые мешают естественной природе человека — при благоприятных обстоятельствах — проявить себя:
