Виктор Полищук - Лекции по культурологии

Но о преимуществах буржуазной культуры правильнее говорить, подразумевая не культуру класса как части общества, а культуру городского образа жизни. Все всплески культуры в истории связаны, как правило, с бурным развитием городской жизни, с повышением роли городов, т.е. с урбанизацией (от лат. «урбанус» – городской). После 1917 г. в России всеми силами боролись с буржуазией, но дело кончилось тем, что появилась «советская буржуазия». Её родил город, оказавшийся сильнее государственной идеологии. Господство города – это господство культуры в самом прямом смысле слова. Имело значение не число жителей, а особый уклад, образ жизни города, для которого характерны разделение труда и расслоение населения, интеллектуальная жизнь и чиновничество. Город – это отдельный мир, микрокосм, где в пределах городской черты сконцентрированы виды и внегородской жизни. Зоопарки, планетарии, музеи, ботанические сады – это всё стремление сосредоточить и повторить в пределах города весь мыслимый мир.

В Европе, как и во многих других регионах, города имели защитные сооружения. В одном из словарей конца XVII в. город определялся как место обитания большого числа людей, обычно замкнутое стенами. Но эта угрюмая замкнутость уравновешивалась праздничной открытостью рынка, без которого не существовало ни одного города. Всеобщими рыночные отношения сделал именно город. Открытость и замкнутость, вдох и выдох – эта пульсация городов делала их похожими на организмы. Лишь две культуры имели такие города – мусульманский мир и средневековая Европа. Новоевропейский город с его стремлением к порядку стал больше походить на механизм. Таковы были города Нового Света, строившиеся по плану древнеримского города. Но и в Европе после Возрождения беспорядочность средневековых городов стала дополняться чёткой прямоугольной планировкой предместий. Именно в предместьях старых городов, а также в городах более молодых, где в эпоху промышленного переворота размещались предприятия индустрии, находил себе пристанище дух рационализма Нового времени. С городами Западной Европы долго соперничал Санкт-Петербург. Его своеобразие было в смешении различных стилей градостроения, в разноязычии, которым отличалось население города. Даже слуги, как отмечали очевидцы, знали несколько языков. Население Санкт-Петербурга быстро росло. В середине XVIII в. в городе было около 75 тыс. жителей, спустя четверть века – почти 200 тыс. Даже в этом он походил на города Западной Европы Нового времени. Кстати сказать, до Нового времени большие города были известны лишь на Востоке да ещё в античности, например, в Риме в I в. до н.э. проживало более 1 млн. человек. В XVI–XVIII вв. города Европы стали быстро расти. Так, численность населения Лондона в середине XVI в. составляла около 100 тыс. жителей, а в конце XVIII в. – 860 тыс. Этот количественный рост являлся как бы внешним выражением пробуждавшегося интереса к количеству вообще. Научное познание Нового времени явно предпочитало количественные методы. Некоторые европейские авторы утверждали, что только математика придаёт исследованию действительно научный характер; среди них можно назвать Р. Бэкона, И. Канта, К. Маркса. Почтительное отношение к числу восходит к пифагорейцам. В Новое время познание стало отождествляться с поиском количественных характеристик, в качестве видели лишь непознанное количество. А.П. Чехов устами героя рассказа «На пути» говорил, что современная научная работа заключается в приращении цифр. Страсть к количеству проявлялась не только в увлечении цифрами, статистикой, измерениями, но и в склонности к разнообразию, к быстрой смене впечатлений, к новизне и переменам.

Можно сказать, что в Новое время традицией становится само «новое». Естественно, что стремление к новизне было обеспечено растущим богатством. Полотна художников свидетельствуют о том, что одежда представителей обеспеченных слоев общества менялась сравнительно быстро, гораздо медленнее происходили изменения в одежде простонародья. И всё же одним богатством и состоятельностью европейской знати нельзя объяснить тот факт, что в XVIII в. Франция становится законодательницей моды. Восток в отношении моды был гораздо консервативнее Запада. Разумеется, тон в Европе задавали свободомыслие и светскость. Члены религиозных орденов практически вообще не меняли покроя одежды, который был установлен основателями орденов. Чем объяснить эту веру европейского человека в новое? Почему новое его не пугало, а манило? Над этими вопросами стоит порассуждать самостоятельно. Мы можем высказать лишь своё мнение: нового не боятся только тогда, когда заранее уверены в своей власти над ним. Что может питать эту веру? Убеждение в своём принципиальном превосходстве над ним, в абсолютной делимости всякого нового, мира в целом. Дивидэ эт импэра («Разделяй и властвуй») – такова суть европейского мировоззрения и культуры Нового времени. Принцип собственной неделимости и убеждённость в делимости всего и вся способствовал развитию безграничных возможностей в освоении мира. Он стал абсолютным принципом потребления: то, что нельзя употребить в дело и с пользой, сразу и в целом, можно употребить постепенно и по частям. Данный принцип обусловил бесконечное многообразие потребностей, поскольку он непрерывно порождал новые потребности, что являлось важнейшим условием развития культуры. Благодаря принципу деления, понятого как общекультурный принцип деятельности, маленький и слабый человек, вышедший из недр средневековой Европы, оказался способным утвердить своё превосходство над миром, разделяя его на части и осваивая их одну за другой. Предела такому делению нет, предел может поставить лишь сам человек, его собственная неделимость, т.е. сознание принципиальной неделимости жизни и мысли.

Гегель считал Европу концом всемирной истории, поскольку на Западе заходит «внешнее физическое солнце», «но зато на Западе восходит внутреннее солнце самосознания».140 По мысли Гегеля, разум, достигший своего самосознания, является принципом европейского духа.141 В «Философии права» Гегель писал о свободе субъективности как принципе нового мира.142 Русский философ B.C. Соловьёв считал таким принципом понятие человеческой личности: «Развитие этого существенного для христианства начала, совершенно задавленного на Востоке, составляет смысл западной истории».143 Он писал также, что через «европейское просвещение русский ум раскрылся для таких понятий, как человеческое достоинство, права личности, свобода совести и т.д., без которых невозможно достойное существование, истинное совершенствование, а следовательно, невозможно и христианское царство».144 Наконец, приведём мнение немецкого социолога и историка М. Вебера, согласно которому пуританская этика, распространявшаяся в Англии, США и Голландии, способствовала развитию капитализма. Вебер считал, что некоторые моральные качества воспитывались ещё католической церковью: «…в средние века исповедь и дисциплинарная власть церкви служили действенным средством осуществления церковной дисциплины, и эти средства постоянно применялись».145 Но человек того времени скорее предпочитал хуже жить и меньше работать, чем наоборот. Индивидуальные деловые качества и трудолюбие человека Нового времени воспитывались этическими принципами, которые нашли классическое выражение в учении Ж. Кальвина. Последователями кальвинизма были пуритане, взгляды которых явились аскетической разновидностью протестантизма. Подобные взгляды разделялись в сектах методистов, баптистов, меннонитов, квакеров. Вебер писал: «Самые сильные индивидуальные мотивы и личные интересы служили сохранению и распространению буржуазной пуританской этики со всеми вытекающими из неё последствиями». И далее, о принципах данной этики: «они способствовали освобождению «духа» современного капитализма, его специфического этоса, то есть этоса современной буржуазии».146 Вебер также полагал, что отличительной чертой пуританской этики был рационализм, составивший характерный для Запада стиль жизни. Этот стиль сохранился и после того, как религиозная мотивация отмерла. Он оказался очень практичным и стал характерным для европейской культуры в целом.147

Рационализм в европейской культуре, хотя он и кажется нейтральным по отношению к нравственности, способствовал возрождению элементов средневековой рыцарской морали в Новое время. Ещё Паскаль видел принцип морали в стремлении хорошо мыслить. Именно следствием рационализма стала известная на Западе поговорка: «Честность – вот лучшая политика». Рационализмом обоснован и европейский либерализм, над которым долго потешались наши отечественные идеологи. «Истинный либерал, – полагал Гёте, – тщится доступными ему средствами сделать возможно больше добра, но при этом остерегается огнём и мечом искоренять недостатки. Он хочет, неторопливо продвигаясь вперёд, мало-помалу устранить общественные пороки, не прибегая к насильственным мерам, которые сметают с лица земли не меньше доброго, чем порождают его».148 Светскость и просвещённость, рационализм и практичность, активность и предприимчивость, индивидуализм и либерализм – это все характерные черты западной, европейской, буржуазной культуры. Есть, конечно, и «обратная сторона» этой культуры, как, например, у возрожденческого титанизма. К ней можно отнести и мелкобуржуазную зависть, и меркантилизм, и ханжество, и протекционизм, и собственничество. Но «обратная сторона» есть у любой культуры, главное, чтобы она не стала весомее «лицевой» стороны. Европейская культура смогла преодолеть опасность гитлеризма и сталинизма, и это подтверждает её силу. От того, сумеет ли она преодолеть свою «усталость» и «восстание масс», о которых говорили мыслители XX века, зависит её судьба.