Людмила Сараскина - Бесы: Роман-предупреждение
434
становилась программой рас-человечивания. Худшее в челове ке, иррационально-злобное и мстительно-завистливое, в минуту надвигающейся тьмы выворачивало душу вверх дном, изгоняя чувства справедливые и милосердные. Тихановская хроника запечатлела момент, когда тор жествующая злоба прорывает плотину нравственных барьеров и человек, соблазненный, прельщенный этим напором, мгно венно преображается. Нетерпеливо и яростно жаждет он заявить о себе, показать свое место под солнцем, поближе к тем, у кого власть и сила. Учитель Бабосов, «мобилизованный и призванный от нар кома Бубнова», взялся ходить по дворам и отбирать хлебные излишки. Добровольно шпионит Якуша Савкин, «пощелкивая зубами не то от внезапно охватившего его озноба, не то от охотничьего азарта». Побеждающее зло чревато еще и тем, что мистифицирует, вводит в заблуждение своих адептов. «Самая сатанинская замашка, — говорит Федот Клюев о ци ничных остротах «мобилизованного» Бабосова. — Злодейство в голом виде отпугивает. Разбой. А так, со смешком да всяки ми призывами, вроде бы и на дело смахивает». Объявленный сверху «последний и решающий» час, как и всякое дурное предзнаменование, парализует волю, сковывает разум, отравляет сознание. Сигналы «текущего момента» перед 14 октября поступают одновременно извне и из нутри, перекликаясь и усиливая друг друга. «Читаешь небось газеты? В Москве, в Ленинграде требуют выселять. Вот, из колхоза «Красный мелиоратор» вычистили двадцать пять семей. Из дворов выселяют. И все за то, что бывшие. Да что там колхозники. Фофанову, у которой Ленин скрывался в семнадцатом году, обозвали гадкой птицей дворянской породы, посадили. Прокуратуру кроют за либерализм» — это извне. «Сперва нагрянул Кречев, злой и отчаянный. Раз мне, говорит, голову секут, и я кой-кому успею башку снести… А Возвы- шаев ногами затопал» — это изнутри. И спешный ночной отъезд Скобликовых, которых вытес нил, согнал с места «последний и решающий», и тайные прово ды их, и угроза, нависшая над теми, кто рискнул прийти про ститься, — эти приметы корчащегося, обрывающегося времени торопят беду, пророчат новые напасти. «И казалось им… что-то большее уходит, отваливает от них по ночной дороге в сиротливой и скорбной потерянности… Они почувствовали свою заброшенность, бессилие и обреченность: все идет мимо них, не спрашивая ничьего желания, не считаясь ни с какими потерями. Это уходила от них молодая и вольная жизнь,
435
уносила с собой несбывшиеся надежды, навевая грусть и отчая ние». Не на радость сошлись в эти скорбные «последние» минуты Маша и Успенский — их словно бы толкнуло друг к другу горькое чувство беспомощности: «Беда все равно придет, Маша». Люди вдруг увидели — отчетливо и беспо щадно ясно, — что под угрозой оказалось самое священное: «Погоди, еще не то будет… не токмо что амбары, души нам повывернут… Пусть все возьмут — дом, корову, лошадь… Пусть землю обрежут по самое крыльцо… Проживу-у! Лишь бы руки-ноги не отказали, да ходить по воле, самому ходить, по своей охоте, по желанию… Хоть на работу или эдак вот по лугам шататься, уток пугать. Лишь бы не обратали тебя да по команде, по-щучьему велению да по-дурацкому хотению не кидали бы из огня да в полымя. А все остальное можно вы нести…» Но те, кто посягал, посягали не на амбары. Наступление шло на человека, его духовные ценности — честь и совесть любовь к миру, земле, соседу, брату. «Текущий момент» потре бовал сломить человека, «обратать его по команде», пре вратить в двуногого суслика, в покорную рабочую лошадь, в экспериментальный материал для политических спеку ляций. Так нежданно-негаданно сбылось пророчество Петра Верховенского. 14 октября, Покров день, является хронологическим, смыс ловым и художественным стержнем романа Можаева, цент ральной точкой в системе координат хроники 1929 года. Отны не время стало повиноваться иным законам. В смуте и расте рянности оно теряло голос и силу, захваченное в плен кошма ром и бредом. Лозунг «сжатые сроки», усиленный другим ло зунгом — «взятые темпы», сразу же, в самый день праздника, обнаружил свою власть и могущество. «Из одного дня три сделали» — это было первым, но решающим рывком по взя тию темпов. А далее — «чертова карусель» только набирала и набирала скорость: «О чем говорить? От кого прятаться? Где? Разве есть такое место, где можно пересидеть, пережить эту чертову карусель? Вон как ее раскрутили, разогнали, не советуясь ни с кем, никого не спрашивая. Ну и что, ежели ты в стороне стоишь или задом обернулся? Думаешь, мимо про несет, не заденет? Как же, проехало!..» После 14 октября плененное время движется судорожно и конвульсивно, повинуясь приказу, торопясь к сроку, захле бываясь от темпа. Движется к концу, к финальному исходу, о котором твердил когда-то столетний мужик Иван-пророк,
436
по прозвищу «куриный апостол»: «Настанет время — да взыграет сучье племя, сперва бар погрызет, потом бросится на народ. От села до села не останется ни забора, ни кола…» От праздника Покрова до чрезвычайных мер. Хроника зафиксировала: чем необратимее процесс рас пада времени, тем решительнее и самовластнее звучат выступ ления от его имени. 14 октября. «Нет в мире такой силы, которая смогла бы остановить это наше победоносное движение вперед». 15 октября. «Времечко наступило не до песен и застолиц… Ярмарку отменили, торговлю хлебом запретили, и скот прика зано взять на учет. Каждый день ходили по дворам комиссии, переписывали наличные головы, даже ягнят и гусей засчи тывали». 17 октября. «Наше время лимитировано историей… Подо шло время тряхнуть как следует посконную Русь… В силу не обходимости мы вынуждены расчищать дорогу для историчес кого прогресса». 24 октября. «Сплошная коллективизация округа — дело решенное. Ждут всего лишь утверждения, а вернее, сигнала, чтобы объявить об этом во всеуслышание. В Москве сам то варищ Каганович говорил об этом на закрытом совещании. И уже теперь надо готовиться к этому великому событию». 27 октября, день Иверской иконы Божьей Матери. «Жизнь окаянная настала. Мечемся, грыземся, как собаки… бог махнул на нас рукой…» 28 октября. Введение и применение чрезвычайных мер. Итак, время захвачено теми, кому якобы ведомы законы и сроки истории. Пораженные гордыней всезнайства, вла дельцы времени отменяют его именем нормы морали, правила жизни, общечеловеческие законы. Самочинно навязывая времени свою логику, они взваливают на него непосильное бремя оправдания зла и своеволия. Оклеветанное время ста новится главным козырем временщиков в их борьбе за власть. Рассказ о событиях 28 октября, когда в сельсовете собра лись члены группы по раскулачиванию, содержит потрясающие подробности. В сельсовет для уплаты штрафа приходит Прокоп Алдонин, к которому сегодня, сейчас должны применить чре звычайные меры. «— Поздно! Время истекло, — строго сказал Зенин. — Нет, извиняюсь. — Прокоп расстегнул пиджак, вынул из бокового кармана часы на золоченой цепочке и сказал, пово рачивая циферблатом к Зенину: — Смотри! Еще полчаса осталось. Мне принесли повестку ровно в девять. Вот тут моя
437
отметка. — Он положил повестку на стол и отчеркнул ногтем помеченное чернильным карандашом время вручения». Забегая вперед в историческое время, стремясь утвердить будущее досрочно, временщики даже физическое время пре вращают в орудие подавления. Не время им, а они времени диктуют свои законы. Стрелки часов уже почти не в силах сдержать напор нетерпеливой, яростной, разрушительной деятельности, жажда обогнать, обмануть время бесстыдно обнажена, малейшие помехи на пути к ожидаемой добыче устраняются на ходу. Сенечка Зенин моментально сделал выводы из допущенного промаха, и, когда Кречев предлагает послать за Клюевым — авось и тот внесет штраф, председа тель сельсовета категорически отказывается: «— Ни в коем случае, — заторопился Зенин. — Надо идти. И не мешкая. Приказ есть приказ — и мы его должны испол нить. — Дак еще время не вышло, — колеблясь, возра жал Кречев. — Пока дойдем — и срок наступит. Вот, всего двадцать минут осталось!.. Пошли». Через двадцать минут на подворье Клюева пролилась кровь. Жители села Тиханова в этот день взяли еще один рубеж: в разоренном доме Клюева «сняли иконы вместе с бож ницей, раскололи в щепки и сожгли на глазах у всего народа» 1. Через неделю с тихановской церкви при всем честном народе были сброшены колокола. «С той поры что-то переменилось в Тиханове — люди сто ронились друг друга, ходили торопливо, глядя себе под ноги, будто искали нечто потерянное и не находили, встречным угрюмо кивали, наскоро приподымая шапки, и расходились, не здороваясь, словно стыдились чего-то или знали нечто важное и не хотели доверять никому». Процесс расчелове чивания набирал темпы, углублялся и достигал значительных успехов. 1 Как продвинулись, как осмелели богохульствующие тихановцы по сравнению со своими предшественниками из «Бесов», другой провинциальной хроники. Можно ли сравнивать: «В одно утро пронеслась по всему городу весть об одном безобразном и возмутительном кощунстве. При входе на нашу огром ную рыночную площадь находится ветхая церковь Рождества богородицы, составляющая замечательную древность в нашем древнем городе. У врат огра ды издавна помещалась большая икона Богоматери, вделанная за решеткой в стену. И вот икона была в одну ночь ограблена, стекло киота выбито, решетка изломана и из венца и ризы было вынуто несколько камней и жемчужин… Но главное в том, что кроме кражи совершено было бессмысленное, глумительное кощунство: за разбитым стеклом иконы нашли, говорят, утром живую мышь».
