Игорь Курукин - Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина
Еще более тяжелая ситуация складывалась на селе, уставшем от бесконечных экспериментов вроде борьбы с «неперспективными деревнями» или показных кампаний «Из школы — в колхоз». Отток наиболее квалифицированных и энергичных людей в города, отсутствие перспектив, утрата ценностной ориентации привели к тому, что уже в 60-е годы деревня стала пить больше города: в структуре семейных расходов крестьян этот показатель составлял 5,1 процента против 3,8 процента у горожан (в дореволюционной России ситуация была обратная){125}.
Сухие цифры подводили итог многовековому внедрению не самых лучших алкогольных традиций. У взрослевших школьников спиртное уже служило важнейшим средством социализации, «включения» во взрослую жизнь своей социальной группы с ее традициями, способом завоевания авторитета. В итоге даже среди людей, хорошо информированных о вреде алкоголя, 59 процентов продолжали им злоупотреблять, причем треть из них не могла объяснить причины такого поведения{126} — вероятно, не представляя себе возможности жить иначе.
В условиях вечного «дефицита» и постоянных ограничений — в жилье, работе, творчестве — выпивка становилась компенсацией неуютного бытия. «И это желание выпить — вовсе не желание просто выпить, а то же тяготение к демократии. Заставить в себе говорить то, что по разным соображениям помалкивало, то есть позволить взглянуть на те же вещи по-иному», — писал в 1982 году автор знаменитой ныне книги «Москва — Петушки», чей герой уходил в ирреальный пьяный мир подмосковной электрички, а за ним вставал образ спившейся страны…
Питье не просто стало обрядом, заменой естественного состояния раскрепощенности; оно превращалось в стереотип поведения людей, где привычным являлось уже не только «бытовое пьянство», но и употребление крепких напитков на работе. Социологические исследования подтвердили, что в советском обществе выпивка была важна для идентификации с окружением, включения в традицию как способ получения признания со стороны коллег и товарищей и, наконец, для утверждения известного демократизма, ибо за столом все равны: «Мы — втроем. В обществе. Да, мы всякий раз рискуем и "за распитие в общественном месте", и медвытрезвителем, и просто уличным разбоем. Но мы дорожим социальностью "на троих". А рядом с нами, в тех же очередях винных отделов стоят те, что делят поллитра пополам, сдвоят (по этике винных отделов продавщица обязана дать девятикопеечную четвертинку для разлива, в крайнем случае двенадцатикопеечную поллитровку) и разбегаются по своим углам, где пьют в одиночестве. Одиночное пьянство именно в силу своей безопасности гораздо страшней [чем] "на троих" — тут нет ни меры, ни удержу. Тут уж один шаг до запоя и алкоголизма. И мы принимаем первый стакан за "не засдвоить", остаться в мире и с людьми, не пропасть наедине с самим собой, потому что нет ничего более страшного и пустого, чем человек сам по себе…. Литургия "на троих" также строга и неукоснительна, как и в церкви. Ничего лишнего, ничего нового, ничего не должно быть пропущено или сделано скороговоркой. Рыба должна быть обсосана до последней косточки, хлеб должен быть недоеден, сырок должен быть плесневелым с одного бока, сигарет должно быть выкурено ровно по количеству стаканов»{127}.
Этой процедуре Александр Галич посвятил песню «Вальс его величества, или Размышления о том, как пить на троих»:
Не квасом земля полита,В каких ни пытай краях:Поллитра — всегда поллитраИ стоит везде трояк!
Наконец, в условиях тотального дефицита бутылка («полбанки») оставалась не подверженной никаким колебаниям «валютой» при неформальных рыночных операциях «ты — мне, я — тебе». В начале 80-х годов общий кризис системы неизбежно должен был вновь поставить перед руководством страны и эту, так и не решенную за предыдущие годы, проблему.
Последний бой
Май 1985 года — памятная веха отечественной питейно-закусочной истории. Объявленная тогда борьба с пьянством стала первой и неожиданной для общества акцией нового руководства страны.
В отличие от мероприятий 1958 и 1972 годов теперь целью кампании стало утверждение абсолютной трезвости, а идея «культурного потребления» была предана анафеме. Провал американского «сухого закона» нам был не указ, поскольку «не удавшееся в мире капитализма непременно удастся в мире социализма». Как могло быть иначе, если, по мнению партийных идеологов, советское пьянство никаких «корней» не имеет и представляет собой «только распущенность, только вредную привычку»?{128}
Один из главных борцов с пьянством Егор Кузьмич Лигачев (секретарь ЦК КПСС с декабря 1983 года) инициатором называл члена Политбюро и председателя Комитета партийного контроля М. С. Соломенцева, подчиненными которого готовились соответствующие документы еще задолго до мая 1985 года. По признанию бывшего заместителя Соломенцева П. Я. Слезко, началу кампании предшествовала двухлетняя работа и даже обсуждение проектов документов в трудовых коллективах с непременным учетом пожеланий трудящихся{129}. Можно не сомневаться, что привлеченные к столь важному делу представители трудящихся идею одобрили единодушно и с чувством глубокого удовлетворения.
«Наверху» даже экспериментировали на себе. По воспоминаниям члена комиссии Политбюро по борьбе с алкоголизмом Н. К. Байбакова, он вместе с тогдашним главой правительства Н. И. Рыжковым лично исследовал свойства «каприма» — биологически активного вещества, снижающего токсичность алкоголя: «Вдвоем опорожнили бутылку водки с капримом, закусив лишь яблоком. Домой уехали навеселе». Затем эксперимент был продолжен уже в масштабах Магаданской области и привел, по словам Байбакова, к сокращению продажи водки по причине отсутствия необходимости опохмеляться{130}.
Составленный проект вызвал сопротивление со стороны планово-финансовых органов, требовавших обоснования предлагаемых шагов с точки зрения их экономических и социальных последствий. Но Горбачев торопился, и принятое 7 мая 1985 года постановление ЦК КПСС «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма» предписывало немедленно «разработать и осуществить комплекс всесторонне обоснованных организационных, административно-правовых и воспитательных мер, направленных на решительное усиление антиалкогольной борьбы и повышение ее эффективности».
На первое место были выдвинуты запретительные меры: ужесточение спроса с членов партии (вплоть до исключения из рядов), требование «показать личный пример», обеспечение строгого общественного контроля по профсоюзной линии и административной ответственности со стороны правоохранительных органов. Далее признавалось важным улучшать организацию досуга, поощряя «клубы по интересам», коллективное садоводство, строительство и эффективное использование спортивных сооружений. Предусматривалось ежегодное сокращение объемов производства водки и ликероводочных изделий при одновременном увеличении изготовления и продажи безалкогольных напитков, фруктов, ягод, соков и изделий из них. Наконец, третьим тезисом был призыв развернуть пропаганду и ужесточить цензуру: «Не допускать, чтобы в театры, кино-, теле- и радиопередачи, художественные произведения проникали мотивы, пропагандирующие выпивки, застолья»{131}.
Полученные указания, как обычно, были конкретизированы в последующем правительственном постановлении «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения» и указах Верховных Советов СССР и РСФСР. Продавать выпивку теперь можно было только с 14 часов лицам, достигшим 21 года. Была запрещена продажа спиртного в неспециализированных магазинах и отделах, которые к тому же не могли располагаться «вблизи производственных предприятий и строек, учебных заведений, общежитий, детских учреждений, больниц, санаториев, домов отдыха, вокзалов, пристаней и аэропортов, культурных и зрелищных предприятий, в местах массовых гуляний и отдыха трудящихся и в мелкорозничной торговой сети», то есть, по нормальной логике, их не могло было быть нигде.
Кампания началась агрессивно. В печати немедленно появились соответствующие моменту письма трудящихся, призывавшие «вывести водку, вино и пиво из разряда пищевых продуктов, поскольку алкоголь является наркотическим ядом». Новый курс был официально утвержден на XXVII съезде КПСС (февраль—март 1986 года), где высшее партийное и советское руководство в лице Горбачева и Рыжкова заверило, что «линия на резкое сокращение производства и продажи алкогольных напитков будет неукоснительно выдерживаться и впредь». В узком кругу настроение было еще более бескомпромиссным. Рыжков в мемуарах сообщал о «секретном пункте» майского постановления ЦК КПСС 1985 года, содержавшем дату окончательного прекращения выпуска алкогольной продукции в СССР. Н. К Байбаков рассказал, что осенью 1985 года Секретариат ЦК КПСС решил сократить вдвое производство водки не к 1990 году, как предполагалось, а уже в 1987-м{132}.
