Вымышленные библиотеки - Хорхе Каррион
За сюжетом, за страницами, за Парижем прячется бессмертная история разрушения. Отступления от бесчисленных поствавилонских версий мифа о вселенском потопе, первом геноциде, устроенном богами, и вымирании огромных доисторических млекопитающих – первом массовом уничтожении жизни, совершенном человеком, – возносят роман в космос, невзирая на то, что в центре его повествования – падение в ад. Непрерывные колебания между авантюрой и философскими размышлениями, между трущобным экшеном и каббалистическими мотивами, между детективным сюжетом и мифологической образностью возводят «Ночные происшествия» в ранг шедевра. На мой взгляд, это самое значительное творение автора.
Основные произведения Давида Б. курсируют между реальностью и воображением, между реализмом и мечтой. Его наиболее известная работа «Священная болезнь» (1996) – семейная хроника, построенная вокруг фигуры его больного эпилепсией брата, – это автобиография Давида Б., прослеживающая генеалогию его призвания и ремесла. В ней он задействует колоссальные художественные ресурсы своего воображения, чтобы сбежать от разрушительной реальности с помощью бесконечного множества ярких мифологических образов.
На ум приходят и его иллюстрации в «Лучших врагах» (2012), графическом романе, своеобразной поп-истории, посвященной отношениям Соединенных Штатов со странами Ближнего Востока. Написанная профессором Жан-Пьером Фильу книга начинается с изображений, довольно верно отражающих текст, но по мере развития сюжета, в особенности начиная со второго тома, превращается в череду рисунков, вольно толкующих прилагаемые к ним слова. Непрерывные страницы интерпретаций. Бурная, насыщенная символами визуализация вселенной. Я полагаю, только когда реальность предстает отправной точкой, но не конечным пунктом, как в «Тропах» или «Происшествиях», мы, читатели, можем лицезреть провокационный талант Давида Б. во всей его красе. Ибо с каким бы материалом он ни работал – с документами или снами, – он переводит его в свою собственную, полную отсылок графическую вселенную, больше напоминающую сновидения, чем документалистику.
Все упомянутые мною произведения объединяет мрачное ви́дение мира, насквозь пронизанного взаимной жестокостью: в мыслях мелькают преступные группировки из «Темных троп» и «Ночных происшествий», изобилующих сценами разборок и резни; вечные военные противостояния и развязанные Америкой войны на Ближнем Востоке, описанные в «Лучших врагах»; тут же в голову приходит и пролог «Врагов», связывающий современные образы насилия с «Поэмой о Гильгамеше»; вспоминаются и конфликты семьи автора с врачами, соседями и остальными окружающими, нашедшие отражение в «Священной болезни».
То же самое мы наблюдаем и в других, менее значимых работах Давида Б., таких как «Ложные лица» (2012), графическом романе, созданном совместно с Эрве Танкерелем, изображающем вселенскую борьбу между законом и преступностью, порядком и хаосом. В самых леденящих душу сценах романа «По темным тропам» эта битва воплощается в удручающих офортах, вдохновленных, среди прочего, работами немецкого живописца Георга Гросса, уподобляющих человека собаке. Иные же страницы переносят нас к картинам мифического характера, вдохновленным священными текстами и легендами. Для Давида Б. сюрреализм или сам по себе визуальный язык комиксов – не более чем средство связи с коллективным бессознательным, с его галереей форм и символов, с богами, коих мы умертвили, с нашим первозданным насилием.
Мой книжный Буэнос-Айрес
Интервью с Альберто Мангелем в Национальной библиотеке Аргентины[15]
В кабинете директора Национальной библиотеки Аргентины взгляд цепляется за плакат, посвященный семисотому юбилею Данте, и бюст итальянского поэта; фотографию Хорхе Луиса Борхеса, большой бело-голубой флаг и маленького пластикового динозавра зеленого цвета. «Мне его подарил сын», – объясняет писатель канадско-аргентинского происхождения, библиофил, культурный номад, преподаватель, переводчик, издатель, эссеист и романист, составитель антологий, критик, полиглот, пишущий на разных языках, руководитель культурных проектов и, прежде всего, читатель Альберто Мангель. Из-за стекол очков и сквозь наслоившиеся друг на друга отпечатки прожитых семидесяти лет смотрят очень ясные глаза: «Потому что он называется Albertosaurus, и его скелет нашли в канадской Альберте». Потом он садится в большое кресло, предлагает присесть и мне, а затем мы начинаем наш разговор.
Мы сейчас находимся в учреждении, которое весь мир связывает с Борхесом. Как опыт работы директором Национальной библиотеки помогает вам лучше понять мастера?
Два этих факта связаны так же, как и всё в мире. Борхес был символическим директором Библиотеки, универсальным директором, универсальным библиотекарем, который воплощает не Национальную библиотеку Аргентины, а «библиотеку» вообще. В то же время у сотрудника Национальной библиотеки Аргентинской Республики – учреждения из камня и металла, бумаги и чернил – есть обязанности и функции, выходящие за рамки собственно литературного процесса. Борхес был символом самой «литературности», он делит литературу на «до» и «после». Невозможно писать на испанском, да и на любом другом языке, не чувствуя, сознательно или бессознательно, присутствие Борхеса. Такие тексты, как «Пьер Менар…», навсегда меняют понимание того, что значит писать и читать. Моя миссия лежит в области совершенно иной и касается исключительно управления. Я оставил карьеру писателя и, до определенной степени, читателя, заняв должность директора Национальной библиотеки в конце 2015 года и превратившись в человека, отвечающего за то, чтобы устранять препятствия, с которыми сталкиваются в своей работе восемь сотен сотрудников Библиотеки. Знаете балет «Кафе Мюллер» великого немецкого хореографа Пины Бауш? Помните, там есть женщина, которая танцует, и другой персонаж, который убирает стулья, чтобы она не споткнулась? Я этот человек».
В своих воспоминаниях под названием «С Борхесом» вы рассказываете, что, когда Борхес заведовал этой библиотекой, он, возвращаясь домой, заходил в книжный магазин, где тогда работали вы. Помимо знакомства с Борхесом что еще дал вам тот опыт?
Я работал в магазине Pigmalion, где продавались книги на английском и немецком языках, – мне тогда было пятнадцать, шестнадцать, семнадцать лет, – а учился во вторую смену. Борхес приходил к нам покупать книги, и однажды он попросил меня, как просил иногда и других людей, прийти к нему домой и почитать ему. Я уже знал, что хочу жить среди книг, знал, что через них мне открывается мир и что потом жизнь подтверждает то, о чем я уже узнал из книг, или предлагает несовершенную копию этих знаний. Борхес преподал мне два важнейших урока. Первый: не стоит волноваться об ожиданиях взрослых, которые хотели, чтобы я был врачом, инженером или адвокатом – я родился в семье юристов, – нужно принять свою судьбу, связанную с книгами. Второй касается писательства. Борхес просил, чтобы я читал ему рассказы, которые он считал практически безупречными: Киплинга прежде всего, а также Честертона и Стивенсона, потому что он хотел вернуться к ним, прежде чем опять взяться за собственные. Он бросил писательство,
