Сильвия Зассе - «Мнимыи здоровый»: театротерапия Николая Евреинова в контексте театральной эстетики воздействия

Сильвия Зассе

«Мнимыи здоровый»: театротерапия Николая Евреинова в контексте театральной эстетики воздействия

Л. Толстой является отличным примером удачного «театра для себя», как пишет Н. Евреинов в своей статье «Театротерапия», опубликованной в 1920 году в журнале «Жизнь искусства». В отличие от «мнимого больного» Мольера Толстой «разыгрывал роль здорового, будучи больным, и разыгрывал не хуже, чем настоящий актер» [Евреинов 1920:1]. Согласно Евреинову, Толстой, в своем качестве «мнимого здорового», показал терапевтическое воздействие самовоображения в жизни. Но почему Евреинов выбрал именно Толстого как удачный пример театра одного актера? Вероятно, Евреинов обыгрывает тот факт, что поведение Толстого на частной сцене совершенно расходится с концепцией искусства, разработанной им в трактате «Что такое искусство?». В этом тексте Толстой пишет, что искусство может быть действенным лишь в том случае, когда оно исходит из искреннего чувства, а не его имитации или симуляции перед собой или другими. Толстой концептуализирует свою эстетику, основываясь на феномене «заражения» как механизма, контролирующего воображение человека и приводящего к бесцельному возбуждению.

Уже сам выпад против толстовского понятия искусства, которое, по мнению Евреинова, опровергается «театром» в жизни самого Толстого, является указанием на центральную идею в концепции Евреинова: инстинкт театральности в жизни вне четко обозначенной театральной сцены. Евреинов даже считает, что игра и актерство могут иметь лечебный эффект.

Впервые идеи о связи театра и терапии Евреинов высказывает уже в 1908 году в рамках своей концепции монодрамы. В монодраме имеет место постановка (инсценировка) Себя и его воображаемых и символических конфликтов. В монодраме Евреинова «В кулисах души» выступают, в соответствии с теорией психофизиологии В. Вундта, 3. Фрейда и Т. Рибо, «Я 1-е (рациональное начало души), Я 2-е (эмоциональное начало души), Я 3-е (подсознательное начало души)». Автор пишет, что действие происходит в душе и занимает только 1/2 минуты [Евреинов 1921а][1]. Поэтому Евреинов называет монодраму «спектаклем внешним в соответствии со спектаклем внутренним» (см.: [Евреинов 1916: 51]). Такая концепция предполагает, что зритель идентифицирует себя с Другим, действующим от его имени на сцене[2]. Согласно Евреинову, «монодрама заставляет каждого из зрителей стать в положение действующего, зажить его жизнью, т. е. чувствовать, как он, и иллюзорно мыслить, как он, стало быть прежде всего видеть и слышать то же, что и действующий. Обратить зрителя в иллюзорно действующего и есть главная задача моно драмы» [Евреинов 1916: 51].

В то время как действие монодрамы, позволяющее зрителю заглянуть в реальный, вымышленный и символический мир Другого, все еще происходит на сцене, в последующих театральных концепциях Евреинова возникает иная «сцена», которую он называет «жизнью». В «Театре для себя», который Евреинов разрабатывает с 1916 года и где высказывает свои основные идеи театротерапии, он превозносит преимущества индивидуальной сцены перед общественной. На личной сцене эстетический опыт иллюзии пережитого, т. е. чужого, кажущегося (мнимого) переживания, превращается в инсценировку собственной фантазии.

В «Театре для себя» изменяется концепция воздействия и связанная с ней целительная сила, порожденная катарсисом. Евреиновская концепция воздействия развивается от постановки воображаемого собственного «Я» — театральной исповеди — в монодраме в театр собственного «Я» воображаемой идентичности и в осуществление воображаемого собственного «Я» на частной сцене. Таким образом, каждый должен имитировать или играть то, что он придумал, не отождествляя себя с тем, что он играет. Преображение собственного «Я» основывается на превозможении и освобождении от парадигмы идентификации. Евреинов считает, что Толстой имел успех не потому, что ему на самом деле казалось, что он здоров, или потому, что он заставлял себя верить в это, но потому, что, играя роль здорового, он не мог отождествить себя с болезнью. Возможность постоянно быть кем-то другим помогает, по мнению Евреинова, быть «подлинным», оставаться самим собой.

В размышлениях о театротерапии Евреинов оговаривает ранее использованные им понятия, однако придает им на этот раз медицинское толкование. Речь идет о понятиях преображения и инстинкта превозможения. В начале статьи о театротерапии Евреинов задается вопросом, почему врачи при переутомлении и слабости советуют сменить обстановку. Сами медики, согласно Евреинову, объясняют это воздействием «перемены климата», новых жизненных условий и т. д. Но почему же тогда через несколько недель на чужом, новом месте вновь возникают та же самая слабость и переутомление? — спрашивает Евреинов. И почему смена климата на самом деле приводит к исцелению? Исцеление приходит не от отдыха, климата или воздуха, а от чар театра, от акта преображения себя и окружающего мира. «Чары театра» — в том, что на новом месте чувствуешь себя сначала как на театральном спектакле:

Да в том, что вас сняли с вашего насиженного места, с которого вы перестали, благодаря аккомодации к нему и множеству дел, отвлекающих от созерцательного отношения к окружающему, — перестали взирать на это окружающее, как на некий спектакль, интересный сам по себе, безотносительно к роли, выпавшей в нем на вашу долю! Сняли и бросили в условия настоящего театрального зрителя! — Вы в Италии — хотите, не хотите — а будете первое время смотреть на площади, дома, улицы, памятники, на все, представшее там перед вами, как на ряд декорации волнующих своею новизной, будящих в вас и распаляющих уснувший было и захолодевший инстинкт преображения [Евреинов 1920:1].

Воспевать в 1920 году силу преображения как средство терапии представляло собой в некотором смысле иронию по отношению к реализму игры, на котором все жестче настаивала постреволюционная концепция искусства. Евреинов стремится достичь катарсиса путем преображения, что противоречит не только социалистическому пониманию искусства, но и классической эстетике. Он хочет вызвать катартический, лечебный эффект иным путем. В чем же заключается, по его мнению, проблема? Евреинов считает, что катарсис вызывается нечестным обменом: все эстетики воздействия нуждаются в пассивном зрителе, воспринимающем эстетические раздражители[3].

Согласно Аристотелю, трагедия освобождает от страстей, возникающих в момент отождествления зрителей с героями пьесы. Одновременно тех же самых зрителей заманивают на «арену преступления», — говорит Евреинов [Евреинов 1915а: 12]. Он считает, что арена преступления обогащается всеми видами игры, которые и представляют собой искусство театра: симуляция, роли, маски. Именно поэтому Евреинов и отрицает аристотелевский катарсис, ведь театр трагедии, представляя преступление, призывает зрителя к идеальному участию и втягивает обманным путем его возбужденный дух в глубины заразительно сыгранного преступления, не позволяя ему самому воспользоваться средствами этой трансгрессии. Аристотелевская театральность так же, как и преступление, является качеством человека, от которого тот должен быть очищен, считает Евреинов [Евреинов 1915б: 63]. В этом смысле вид игры, театральное преображение, ложь, симуляция уже давно связывались с преступлением. Преображение с самого начала оказывается под подозрением. В евреиновской концепции театральность, творческое преображение каждого в какой-либо другой роли, является одним из законов человеческой деятельности. Евреинов приходит к разрешению конфликта, заменяя свою нелюбовь к пассивному катартическому опыту катарсисом действия. Он упраздняет зрителя. Катарсис воздействует теперь только на эффект преображения. Таким образом, ликвидация зрителя разрушает логику воздействия, основанную на коммуникации между произведением искусства и зрителем, наблюдателем, читателем.

В отличие от аристотелевского катарсиса катарсис действия Евреинова направлен на переживание ситуации. Поэтому его концепт катарсиса оказывается намного ближе фрейдовской идее последующего проживания, чем аристотелевской концепции последующего сопереживания ситуации Другого. В «Кратком очерке психоанализа» Фрейд пишет о том, что катарсис является непосредственным предшественником психоаналитического метода. Сначала Фрейд вызывает катартический эффект с помощью гипноза, в результате чего для пациента сбывается «одно из самых горячих желаний человечества», а именно мечта «пережить что-нибудь дважды» [Freud 1987:193]. Проживая что-либо во второй раз, пациент освобождается от «аффекта представления, который у него ранее был, так сказать, защемлен, и тем самым воздействие этого представления на пациента прекращается» [Freud 1987:193]. В психоанализе Фрейд сохраняет понятие катартического эффекта, хотя теперь речь идет о другом приеме, «проговаривании», т. е. повторении не получивших разрешения событий посредством речи.