Ирина Галинская - Загадки известных книг

И. Л. Галинская

Загадки известных книг

Предисловие

В последние годы все чаще и чаще в работах эстетиков и литературоведов-марксистов подчеркивается необходимость определения — с целью более глубокого понимания идейно-эмоциональной направленности того или иного произведения искусства или литературы, — на базе каких идейных принципов, каких философских учений оно создавалось. Разумеется, при этом наличествует понимание того, что философские основы художественного творчества — это отнюдь «не прямолинейное выражение политических, философских и нравственных взглядов художника»,[1] но отражение им жизни в свете того или иного философского учения. Так, например, философская основа искусства социалистического реализма — марксистско-ленинское учение. Известно, скажем, и то, что произведения многих зарубежных писателей XX в. зиждутся на постулатах фрейдизма.

Исследование в названном выше плане немалого числа литературных произведений облегчается тем, что их авторы провозглашали эстетические программы своего творчества (впрочем, философская основа не является сугубо обязательным элементом литературного произведения, ибо используется не всеми писателями). В нашей же книге речь будет идти о произведениях, авторы которых — Дж. Д. Сэлинджер и М. А. Булгаков — никогда и нигде ни публично, ни в своей переписке ни словом не обмолвились о философских истоках своего творчества. Более того, оба они как бы специально заботились о том, чтобы философские и эстетические учения, в свете которых и отражена жизнь в их произведениях (у Сэлинджера, в частности, в «Девяти рассказах» и повестях о Глассах, а у Булгакова — в «Мастере и Маргарите»), были бы как можно надежнее скрыты от читателя в художественной плоти этих произведений, нигде и ничем себя «не выдавая». Что ж, «чем больше скрыты взгляды автора, тем лучше для произведения искусства», — писал Ф. Энгельс.[2] Высказывая это суждение, Энгельс, как мы знаем, прежде всего имел в виду то, что, каковы бы ни были философские, социальные и политические воззрения писателя, они не должны мешать ему отобразить общественные тенденции эпохи, которую он в своих произведениях описывает. Изучение же, расшифровка скрытых взглядов автора не только помогают лучше понять замысел художника, но и дают возможность полнее раскрыть его духовный мир, объемнее показать саму личность писателя.

Отметим, что мы не ставили себе целью изучить названные выше произведения Сэлинджера и Булгакова во всей их художественной целостности, хотя в вопросе исследования их именно в этом аспекте выявление философской позиции писателей занимает особое место. Тут уместно напомнить об известном письме В. И. Ленина А. М. Горькому, где Ленин отмечал, «что художник может почерпнуть для себя много полезного во всякой философии».[3] Вот почему изучение философской позиции писателя осуществляется исследователями-марксистами, как правило, посредством синтеза нескольких методик. Сюда входят в различных сочетаниях анализ одного или нескольких произведений писателя, его теоретических высказываний, эпистолярного наследия, выяснение круга чтения художника, привлечение воспоминаний людей, близко его знавших, исследование процесса возникновения произведения — словом, синтез того, что подчас зовется соотношением между литературным и нелитературным «рядами» [4].

Надо сказать, что выбранные нами для такого анализа произведения и Сэлинджера, и Булгакова по сию пору вызывают дискуссии, споры. Мы предлагаем читателю результаты нашего «философского прочтения» этих произведений, дающие, как нам представляется, возможность четче определить место Сэлинджера и место Булгакова в современном мировом литературном процессе. Именно в современном, хотя речь пойдет о произведениях, опубликованных несколько десятилетий назад. Например, если самым кратким образом коснуться дискуссии о романе «Мастер и Маргарита», длящейся уже без малого двадцать лет, то выяснится, что в конце 60-х годов спор шел в основном о творческом методе Булгакова, тогда как в 70-е годы обнаружилась тенденция «как бы улучшать творческую судьбу М. Булгакова, приукрашивая его отношения с современной действительностью».[5] Так, одни из участников дискуссии преувеличивали сближение писателя с новым обществом и новым мировоззрением, другие, хотя и не рисовали гармонии между Булгаковым и современным ему обществом, пытались представить противоречия и расхождения, их разделявшие, «как бы несущественной, второстепенной подробностью в духовной и творческой биографии писателя, отодвигая их на периферию его отношений с современностью».[6] Высказываются и более сбалансированные суждения, скажем, о том, что в произведениях Михаила Булгакова отразились не только «смятение, непонимание происходящих революционных событий, но и стремление шагать вместе с новой эпохой, попытки понять те сложные и противоречивые процессы, которые коренным образом изменили судьбы России»,[7] и что значительностью художественных произведений, созданных Булгаковым, мы обязаны не его в известной мере субъективистским взглядам, а «здоровым, жизненным сторонам» его мировоззрения.[8] Таким образом, процесс целостного анализа последнего булгаковского романа находится еще, по нашему убеждению, в начальной стадии. Как, кстати говоря, и целостное изучение творчества Сэлинджера. И мы надеемся, что предлагаемые нами в настоящей книге гипотезы помогут исследователям-марксистам продолжить дальнейшие разработки и поиски в обоих — «булгаковском» и «сэлинджеровском» — направлениях.

В заключение автор хотел бы выразить искреннюю признательность Аркадию Романовичу Галинскому за его многолетнюю дружескую поддержку и помощь.

Введение

Определяйте значения слов, и вы избегнете половины заблуждений. Этим советом мы сразу воспользуемся применительно к терминам, с которыми наш читатель встретится не раз. Это, во-первых, «скрытая философская основа» и, во-вторых, «суггестивность» художественного литературного произведения.

Говоря о скрытых философских основах литературных произведений, мы всякий раз будем иметь в виду не собственное философствование их творцов, а взгляды на мир и на место человека в нем, которые писатели заимствовали из тех или иных философских систем (считая, однако, излишним оповещать об этом и читателей, и людей из своего окружения).

Что касается суггестивности, то, хотя термином этим пользовались в науке еще в XIX в. (Александр Веселовский, например, в «Исторической поэтике»[9]), и поныне однозначного толкования он не получил. Современные литературоведы и критики часто подразумевают под словом «суггестивность» подтекст, порою — второй и третий планы литературного произведения, а иногда — «второй диалог», тогда как социопсихологи обозначают им внушение, подсказывание слушателю, зрителю, читателю той или иной эмоции, настроения. Вот и мы будем в дальнейшем пользоваться этим термином (и производными от него) исключительно в социопсихологическом его понимании.

Начало отечественному опыту выявления скрытых философских основ и суггестивности литературного произведения было положено философом и поэтом Владимиром Соловьевым (1853–1900), показавшим в своей статье «Буддийское настроение в поэзии» (1894),[10] что скрытым идейно-эстетическим содержанием поэмы Арсения Голенищева-Кутузова (1848–1913) «Старые речи» (1879) является древнеиндийская философия, а суггестивным компонентом — внушение читателю настроения безысходности, безнадежности (применительно к тогдашней российской действительности, и особенно к судьбе «дворянских гнезд»).

С тех пор прошло почти сто лет, а подобного рода исследований прибавилось не слишком много и в отечественном, и в мировом литературоведении. В марксистской науке о литературе почин был сделан профессором Тбилисского университета С. И. Данелиа (1888–1963), установившим в 30-е годы, что скрытой мировоззренческой основой грибоедовского «Горя от ума» явилась философия Просвещения.[11] Затем с той же целью он исследовал текст «Слова о полку Игореве».[12] И если прежде выдвигались предположения, что автор «Слова…» был одновременно язычником и христианином, то Данелиа доказал, что мировоззрение поэта было только и только христианским.

В 70-е годы исследователь творчества русских символистов А. В. Лавров в статье «Андрей Белый и Григорий Сковорода»[13] показал, что Андрею Белому в период создания романа «Петербург» была близка философия Г. С. Сковороды. А ведь автор «Петербурга», обычно более чем щедрый на истолкование роли в своем творчестве идей тех или иных мыслителей, сколько-нибудь развернутых суждений об украинском философе XVIII в. почему-то не оставил.