Александр Мещеряков - Упразднение тела: японский тоталитаризм и культ смерти

Александр Мещеряков

Упразднение тела: японский тоталитаризм и культ смерти

Обычно считается, что японская культура принадлежит к «смертецентричным». Это мнение особенно распространено среди людей, увлекающихся японским кино. Обычно считается, что японская культура принадлежит к «смертецентричным». Это мнение особенно распространено среди людей, увлекающихся японским кино. Отрешенное лицо самурая перед совершением харакири, твердая рука с кинжалом, вспарывающим живот, быстрый взмах меча секунданта, отрубающего голову… Поскольку сцены такого рода можно увидеть довольно часто, у зрителя невольно складывается впечатление, что средневековая Япония была повально охвачена стремлением к смерти. Спору нет, такие случаи действительно бывали, а сама самурайская смерть была обставлена разработанным ритуалом. Место публичного самоубийства, обычно на территории буддийского храма, покрывалось циновками и занавешивалось белыми полотнищами; самоубийца облачался в особые одежды (белая поддевка и куртка–хаори из конопли), вспарывание живота проводилось на рассвете в положении сидя с помощью разрезов определенной направленности. Полноценная тренировка харакири была, естественно, невозможна. Однако в случае необходимости самурай, как правило, достигал успеха. Это означает, что он постоянно думал о смерти, прокручивал необходимые движения в уме и имитировал их.

Вот как описывал в 1868 году сцену харакири член британской миссии: «Неспешно, недрогнувшей рукой, приговоренный к самоказни взял лежавший перед ним кинжал — он смотрел на него мечтательно, почти любовно; секунду, казалось, он собирался с мыслями в последний раз, потом глубоко вонзил кинжал в левую часть <…> живота, медленно повел его в правую сторону и, поворачивая кинжал в ране, слегка подал его наверх. Во время этой ужасающе болезненной операции ни один мускул не дрогнул на его лице. Он вынул кинжал, наклонился вперед и вытянул шею, и тогда чувство боли впервые отразилось на его лице, но он не издал ни звука. В этот момент кайсяку [ «помощник»], который все это время находился рядом и зорко наблюдал за каждым движением, вспрыгнул на ноги, задержал на секунду свой меч в воздухе — сверкнуло лезвие, раздался тяжелый, глухой и отвратительный удар и шум падающего тела; одним ударом голова была отсечена от туловища»[1].

На европейцев ритуальное самоубийство японцев производило сильное впечатление. Однако источники показывают, что на самом деле случаев харакири было не так много. Другое дело, что воспитание самурая предполагало постоянную готовность к смерти. Один из ярчайших представителей самурайской идеологии бусидо Ямамото Цунэтомо (1659–1719) буквально утверждал: «путь самурая — это поиск смерти» и что если есть выбор между жизнью и смертью, настоящий самурай всегда выбирает смерть. Обязанность умереть за сюзерена, покончить с жизнью, чтобы избежать позора, воспринималась как сословная привилегия. В случае совершения самураем преступления приговор совершить харакири значительно облегчал участь его семьи: «вульгарная» смертная казнь (усекновение головы) сопровождалась конфискацией всего имущества, а в случае с харакири семья не подвергалась репрессиям. Однако простолюдины (90 процентов населения страны) никогда харакири не совершали.

Ямамото имел в виду или смерть в сражении, или церемониальное самоубийство. Но во время его жизни междоусобные войны ушли в прошлое, страна жила в мире, а самоубийство вассала вслед за смертью сюзерена (дзюнси) было запрещено в 1663 году. Во времена зрелости Ямамото Цунэтомо даже приговоренный к харакири самурай уже далеко не всегда вспарывал себе живот; чтобы избежать лишних мучений, он только обозначал роковое движение кинжала (временами деревянного или даже замененного веером), которое служило знаком для помощника, тут же сносившего ему голову одним ударом меча. Для Ямамото такая «изнеженность» служила доказательством ужасного упадка нравов. Самураи на глазах превращались из бесстрашных воинов в квалифицированных управленцев, учителей, врачей.

При жизни имя Ямамото было мало кому известно. Настоящую славу он обрел через много лет после своей смерти. В первой половине ХХ века его имя стало культовым. Это было связано с формированием в Японии милитаризированного тоталитарного государства. Что до времени, в которое ему довелось жить, тогдашние идеологи делали акцент вовсе не на смерти, а на жизни. Человек не был хозяином своего тела, оно было инструментом служения — сначала детям, потом престарелым родителям. Поэтому строго предписывалось заботиться о своем теле и быть здоровым — только живое и дееспособное тело способно выполнить социальные обязанности.

С начала XVII до середины XIX века Япония была закрытой страной: въезд в нее был разрешен лишь крайне небольшому числу иноземцев, а выезд запрещен вообще. Военное правительство (сёгунат Токугава) ожидало от иностранцев, в особенности от европейцев, лишь неприятностей, а христианство воспринималось как учение, которое подрывает основы государства: ведь для настоящего христианина лояльность богу важнее, чем лояльность сюзерену. Но в середине XIX века наступают другие времена: под давлением западных держав Япония вынужденно открывает несколько портов для торговли и в стране стремительно начинает распространяться европейская культура. Одновременно японцами овладевает жуткий комплекс неполноценности: какое–то время считалось, что в Японии нет ничего достойного уважения. Страх сделаться европейской колонией (а ведь в Азии практически не существовало независимых государств!) преследует японцев. Что делать? Учиться у европейцев. Учиться, чтобы защититься от них. В стране предпринимаются масштабные реформы, прежде всего — образовательная и военная. До этого времени у японцев отсутствовало национальное сознание, теперь же ускоренными темпами создается государство–нация (nation state). Считалось, что только монолитная нация сумеет дать отпор западным державам. Реализуется масштабный проект, который можно назвать проектом по «национализации тела» японца.

В Японии было введено всеобщее обязательное начальное обучение, служба в армии стала для юношей тоже обязательной. 4 января 1882 года был обнародован манифест императора Мэйдзи, адресованный армии. От военнослужащих император требовал безоговорочной верности себе и стране, скромности и честности. Себя он уподоблял голове, а армию и флот — рукам и ногам. Долг перед родиной тяжел, как гора, но смерть за нее — легче птичьего перышка. В 1890 году появился манифест о воспитании, адресованный школьникам. Помимо призыва к прилежной учебе и почитанию родителей в нем содержался и следующий императив: «в случае необходимости» японец должен был отдать свою жизнь и тело за государство и императора.

Следует признать, что проект по «национализации тела» увенчался большим успехом. Здесь–то и пригодились рассуждения Ямамото Цунэтомо о смерти. Ямамото имел в виду только самураев, теперь же все японцы рассматривались как наследники самурайского духа. Именно такие люди одержали победу в войнах с Китаем (1894–1895) и Россией (1904–1905).

Самурай оперировал мечом, символом жертвенности нового времени стало понятие никудан — «человек–пуля» (буквально «телесное мясо–пуля»). Роман Сакураи Тадаёси (1879–1965) с таким названием был издан в 1906 году, сразу после окончания Русско–японской войны. В романе повествуется об осаде японской армией Порт — Артура, во время которой нападавшая сторона понесла огромные потери. Японские офицеры и солдаты бросались в бесконечные атаки под ураганным огнем. Этих смертников автор и назвал «людьми–пулями», которые и обеспечили победу Японии. Знаменательно, что в Европе в это время пацифисты и социалисты использовали термин «пушечное мясо», имевший сугубо отрицательное значение.

Роман Сакураи приобрел огромную популярность и был переведен на многие языки. Президент США Рузвельт оценил его чрезвычайно высоко. Но не за художественные достоинства, а потому, что героизм и жертвенность японцев произвели на него и на весь мир неизгладимое впечатление. Сдача в плен при невозможности эффективного сопротивления была совершенно нормальной практикой в европейских армиях того времени, но японский солдат никогда не сдавался, он предпочитал умереть. Во время Русско–японской войны в японский плен попало около 70 тысяч русских, число же пленных японцев составило всего около двух тысяч человек. Понятие «никудан» стало символом отношения японцев к воинской смерти.

В одном из эпизодов романа автор приводит леденящее кровь описание: «Возвращаясь, мы должны были вновь пройти по этой адовой дороге. Сквозь сгустившуюся тьму мы смотрели на трупы и тела раненых, и это зрелище было ужаснее прежнего… Месиво из черных рук, огромных ног, белые зубы, закусившие губы, закатившиеся мертвые зрачки, разорванные напополам тела, раздробленные кости, куски мяса, струящаяся кровь, сломанные сабли…»