Георг Лукач - Социалистический реализм сегодня

Георг Лукач

СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ СЕГОДНЯ

1

Эстетические взаимоотношения новеллы и романа часто становились предметом научного исследования. Что же касается исторической связи между ними, их взаимовлияния в процессе исторического развития, то об этом говорилось гораздо меньше, в то время как проблема эта в высшей степени интересна и поучительна, и она имеет особенно большое значение именно в наше время. Я имею в виду тот часто обращающий на себя внимание факт, что новелла выступает или в качестве предвестницы освоения действительности крупными эпическими или драматическими формами, или возникает в конце такого периода, как арьергардное явление, как отзвук; то есть она появляется или тогда, когда до тотального поэтического освоения мира очередь еще не дошла, или тогда, когда о таком освоении речь уже не может идти.

Боккаччо и итальянская новелла, если рассматривать их под этим углом зрения, являлись предшественниками современного буржуазного романа: они изображали мир в эпоху, когда буржуазный образ жизни одерживал победу в самых различных сферах жизни, все более вытесняя средневековые обычаи; однако в эту эпоху всеобщая связь предметов, человеческих взаимоотношений и форм поведения сформироваться еще не могла; с другой стороны, новеллы Мопассана представляют собой лебединую песнь того мира, зарождение которого отразили Бальзак и Стендаль, а чрезвычайно богатую противоречиями зрелую эпоху — Флобер и Золя.

Такая историческая взаимосвязь может быть объяснена лишь жанровыми особенностями новеллы и романа. О тотальной связи предметов и явлений как наиболее характерной черте экстенсивной универсальности романа мы уже говорили; тотальность драмы обладает другим содержанием и другой конструкцией; но и та, и другая направлены на всесторонний и полный охват изображаемой жизни. Новелла же исходит из частного случая и остается — насколько позволяет имманентная экстенсивность художественного творчества — в его пределах. Новелла не претендует на изображение общественной реальности в целом, не ставит она своей целью и всестороннее раскрытие жизни хотя бы под углом зрения одной какой-либо важной и актуальной проблемы. Правда новеллы строится на том, что некий — чаще всего из ряда вон выходящий — частный случай вообще возможен на данной ступени развития данного общества и сама эта возможность характеризует данное общество. Именно поэтому новелла может отказаться от изображения общественного генезиса героев, их отношений и тех ситуаций, в которых эти люди действуют. Поэтому она не нуждается в передаточных механизмах, чтобы привести своих героев в движение, может отказаться также и от показа конкретной перспективы. Эти характерные свойства новеллы могут, естественно, воплощаться в творчестве разных писателей, от Боккаччо до Чехова, в бесконечном разнообразии вариантов; вместе с тем эти свойства дают возможности новелле выступать в историческом плане как в качестве предвестника, так и в качестве арьергарда крупных форм; новелла в равной степени может быть художественным выразителем состояний, когда тотальность еще не может или уже не может быть отображенной.

В данной работе мы, конечно, не можем раскрыть эту историческую диалектику даже в самом сжатом виде. Но во избежание возможных недоразумений мы должны все же сказать, что выдвинутая здесь и столь важная для дальнейших рассуждений альтернатива — "еще не" или "уже не" — ни в коем случае не исчерпывает исторических взаимосвязей романа и новеллы. Существует множество других моментов, которыми мы не имеем возможности здесь заниматься. Чтобы дать представление о многообразии возникающих взаимосвязей, сошлемся лишь на Готфрида Келлера. "Зеленый Генрих", чтобы развернуться в тотально-романическую форму, должен был покинуть Швейцарию молодого Келлера. "Люди из — Зельдвилы", цикл резко отличающихся друг от друга рассказов, дает перспективу такой не поддающейся изображению в форме романа тотальности. Ставшая капиталистической родина, в соответствии с келлеровским представлением о человеке, не может дать богатой и легко поддающейся анализу тотальности; в то время как спорящие друг с другом новеллы из сборника "Эпиграммы" ("Sinngedicht"), помещенные в обрамляющее повествование, способны обрисовать ведущий вверх, потом вниз путь двух людей, поднимающихся до настоящей любви, и способны дать аргументы за и против этого пути; непосредственный жизненный материал доступного Келлеру мира, представленный в форме целостного романа, не дал бы писателю такой возможности. Речь здесь, таким образом, идет об одновременном переплетении "еще не" и "уже не" — переплетении, которое, правда, не меняет в корне отмеченную здесь историческую связь романа и новеллы, но и не может быть безоговорочно отнесено на ее счет. История литературы знает множество взаимовлияний совсем другого характера, но в этой статье мы не можем их подробно анализировать.

Сделав эту оговорку, мы можем сказать относительно современной, а также относящейся к недавнему прошлому эпики, что в попытках изображения подлинной человеческой стойкости она часто обращается от романа к новелле. Сошлюсь на такие шедевры, как "Тайфун" и "Теневая черта" Конрада или "Старик и море" Хемингуэя. Отход от романической формы сказывается уже в том, что в этих произведениях отсутствует общественная база, общественная обстановка, обязательная для романа, и главные герои должны выдерживать борьбу с чисто природными явлениями. Поединок одинокого, предоставленного самому себе героя с природой — с бурей или со штилем — может завершиться победой человека, как это имеет место у Конрада; но борьба человека с противостоящими ему враждебными силами остается главным моментом новеллы даже в том случае, когда герой, как это происходит в рассказе Хемингуэя, терпит поражение. Если сопоставить эти новеллы с романами тех же писателей, то бросается в глаза резкий контраст между ними: в романах общественные условия поглощают, побеждают, ломают человека, искажают его сущность. В этой сфере, видимо, не существует достаточно эффективной противоборствующей силы — даже такой, которая могла бы привести к трагическому разрешению конфликта. А так как большие писатели ни в коем случае не могут отказаться от показа человеческой цельности, внутреннего величия человека, то у них и появляется этот тип новеллы — как арьергардный бой за спасение человека. Силы прогресса и в современной советской литературе формируются — наряду с лирикой — вокруг новеллы. Солженицын здесь, конечно, не единственный, но все же именно он является тем писателем, которому, насколько нам известно, действительно удалось разрушить идеологические бастионы сталинской традиции. В последующих рассуждениях мы хотим показать, что у него — как и у других, сходных с ним по тенденциям писателей — речь идет о начале, о первых подступах к новой действительности, а не о завершении определенной эпохи, как у вышеупомянутых выдающихся буржуазных писателей.

2

Сегодня центральной проблемой социалистического реализма является критический пересмотр сталинской эпохи. Это, разумеется, главная задача всей социалистической идеологии; в данной работе я ограничусь сферой литературы. Если социалистический реализм, который, вследствие практики сталинской эпохи, даже в социалистических странах становился нередко объектом насмешек, намерен достигнуть того уровня, на котором он находился в 20-х годах, то он должен вновь найти путь к реалистическому изображению человека сегодняшнего дня. А вступить на этот путь и пройти по нему можно лишь при том условии, что писатель достоверно, правдиво изобразит сталинские десятилетия во всей их бесчеловечности. Сектанты-бюрократы противятся этому, говоря, что не стоит-де копаться в прошлом, нужно изображать только настоящее. Что прошло, то прошло, старое полностью преодолено и вычеркнуто из настоящего. Это утверждение не просто неверно (уже то, что оно могло прозвучать, свидетельствует о том, что сталинская культурная бюрократия существует и сохраняет свое влияние по сей день): оно полностью бессмысленно.

Когда Бальзак и Стендаль изображали эпоху реставрации, они знали, что изображают таких людей, большинство из которых было сформировано революцией, Термидором и результатом Термидора — империей. Жюльен Сорель и отец Горио остались бы тенями, схемами, если бы писатели только изобразили их жизнь в эпоху реставрации и ничего не сказали бы об их судьбе, развитии, об их прошлом. Такая же ситуация сложилась в литературе в период формирования социалистического реализма. Герои Шолохова, А. Толстого, молодого Фадеева и других вышли из царской России; читатель не смог бы понять их поведение во время гражданской войны, если бы не пережил вместе с ними тот путь, по которому они из довоенной эпохи, через события империалистической войны и революции пришли туда, где сейчас находятся; не смог бы — и это самое главное — понять, чего они хотят, как относятся к происходящему.