Дэвид Мэдсен - Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению
В заключение своего фантастического опуса он вздохнул, глубоко и протяжно.
– Да, да, – тихо пробормотал он, – это наверняка возможно.
– Это мечта, – ответил я. – Человек не может надеяться подражать…
Леонардо пристально посмотрел на меня, вдруг насторожившись. Я чуть не сказал «Сатане», так как, будучи гностиком, я считаю, что материальную форму создал Сатана, дух зла, но я вовремя спохватился и сказал:
– …подражать делу рук Творца.
– Пеппе, я хочу тебя попросить об одной услуге.
Я начал чувствовать себя очень неудобно: он вполне мог сказать: «Не дашь мне один свой глаз? У меня кончаются». Этого он не попросил, но он сказал фразу, приведшую меня в не меньшее замешательство.
– Я хочу твое тело, Пеппе.
– Вы хотите сказать, для секса? – еле выдавил я из себя.
Леонардо поморщился:
– Конечно, нет! Для… ну, для моих целей.
– Хотите сказать, для экспериментов?
– Да, да, для этого. Ведь у т'бя очень необычное тело…
– Я прекрасно об этом знаю.
– Меня интересуют возможности.
– Что за возможности?
Он склонился вперед, придвинул свое морщинистое лицо вплотную к моему и, дыша на меня блевотиной, произнес почти что сладострастным тоном:
– 'ткрытие! В'зможность сделать 'ткрытие! Найти то, что придает тебе такую форму, какие уродства скрыты внутри, какие темные флюиды закрались в твои обезображенные внутренние органы…
Я почувствовал себя оскорбленным, к тому же меня начинало тошнить.
– Какое постороннее давление и какой природы скрутило, смяло и скрючило… Скрючило?
– Вам, возможно, придется долго ждать, – поспешил я перебить его. – Ведь вы все-таки уже старик…
– Такие, как ты, долго не живут, – сказал он с обескураживающей откровенностью. – Можно составить документ, если хочешь… Заплачу я тебе, конечно, сейчас…
– Эти деньги мне не нужны, спасибо.
– …а когда твой час настанет, у меня будут твои останки…
– Нет, маэстро. Это предложение меня не прельщает.
– Но ведь 'ксперименты могут дать так много! – страдальчески вскрикнул он, отчего меня просто замутило, ведь страдание было неподдельным.
– В пизду твои эксперименты! – закричал я на него, уже разозлившись. – Я не какое-нибудь там гигантское глазное яблоко, которое можно прокипятить и превратить в желе!
Леонардо откинулся на спинку стула, руками показывая, чтобы я успокоился.
– Я думал, ты будешь рад, – сказал он. – А тебе это явно не понравилось.
– Не понравилось.
– Это предложение я все равно сделал лишь honoris causa. Я, как ученый, имею и другие способы обеспечивать себя образцами.
– Я не образец, маэстро Леонардо.
– А мог бы им стать – и прекрасным. Какое тебе дело, что случится с твоим телом после смерти?
– Я бы предпочел, – сказал я как можно мягче, – спокойно лежать в земле, а не кипятиться в вашем котле.
– Как хочешь, Пеппе. Но ты меня р'зочаровал.
– Сожалею, если это так.
Он вдруг снова запылал жаром, словно вложил все силы в последнюю попытку меня убедить.
– Ну, а нельзя мне будет получить хотя бы самые уродливые части? Подумай только, Пеппе. подумай только, какие чудеса могут быть открыты!
– Нет. Нет, нет и нет. Кроме того, вы же сами видите, что я весь уродлив.
– А, ну да. Хочешь еще ликера?
– Не думаю, Маэстро. Мне надо возвращаться. Его Высокопреосвященство ждет меня, чтобы я ему сегодня читал.
Леонардо отвернулся, взял серебряное блюдце и стал осторожно нюхать содержимое. Он даже не счел нужным попрощаться со мной. Я не мог понять, если быть до конца откровенным, как человек, который способен создавать тонкие, законченные и воистину великие произведения искусства, мог посвящать столько энергии и страсти тому, чтобы резать глазные яблоки и упрашивать людей подарить ему свои тела. Как бы то ни было, я могу с радостью сообщить, что эта моя встреча с Леонардо да Винчи была не только первой, но и последней. Вскоре он поехал в Париж, собирая наверняка по пути самые разные «'кземпляры».
Тем временем положение во Флоренции оставалось неспокойным, даже после возвращения семьи Медичи. Постоянно рождались слухи, что то одни, то другие группировки недовольных граждан затевали мятеж с целью выслать Медичи вторично. Вообще-то Его Высокопреосвященство и Джулиано де Медичи полностью контролировали Синьорию, но времена Лоренцо Великолепного уже давно прошли, и вместе с ними прошел и пыл низкопоклонства; теперь их сдержанно терпели, и от этого иногда было неуютно. Его Высокопреосвященство однажды заметил мне, что здесь живешь словно в городе, полном призраков.
Наконец до нас дошли сведения о заговоре с целью свергнуть Джулиано и Джованни. Без сомнения, этот заговор был связан с тем, что Венецианская республика дала им обоим статус венецианских патрициев. Его Высокопреосвященство был в бешенстве.
– Я этого не вынесу, Пеппе! Только не снова!
– Успокойтесь, Ваше Высокопреосвященство, – посоветовал я, но он все бегал по дворцу, ища, где бы спрятаться, и жалко скулил. Мне это напомнило о Клавдии Цезаре, который, услышав о том, что его жена Мессалина сговорилась со своим любовником свергнуть его, стал метаться по императорскому дворцу и кричать: «Император я еще или уже нет?» Конечно же, он еще был императором, и Джованни де Медичи все еще был кардиналом. Я считал, что такое поведение несколько ниже его достоинства.
– Это ужасное напряжение, – заметил он мне, после того как потенциальный заговор затух, а нескольким участникам были публично вспороты животы.
– Что «это», Ваше Высокопреосвященство?
– Когда все время не знаешь.
– Что все время не знаешь?
– Ну… я имею в виду… есть ли у меня еще власть.
– У рода Медичи всегда будет власть, – сказал я.
– О, Пеппе, ты правда так думаешь?
– Власть того или иного рода. Я связал свою судьбу с шариками Медичи…
– Не понял?
– Я всего лишь имею в виду знак на вашем гербе, Ваше Высокопреосвященство.
– А-а.
– Что бы ни произошло, моя жизнь тесно сплетена с вашей, и это Вашему Высокопреосвященству прекрасно известно.
В тот момент я действительно понял, что Джованни де Медичи стал самым важным человеком в моей жизни: жирный, толстый, капризный, с язвами, ребячески трогательный, смешной и воистину восхитительный, он стал для меня магнитом.
Наконец случилось еще одно потрясение.
Джованни выходил из спальни, еще не совсем проснувшись от затянувшейся сиесты, как вдруг появился посыльный.
– Что такое? – закричал Джованни. – Что, город захвачен? Боже, что я теперь скажу Юлию? Подождите, подождите… я захвачу свои драгоценности…
Он кинулся назад в спальню и вскоре вышел, ковыляя с полными горстями блестящих побрякушек: цепочек, подвесок, серег, драгоценных камней, ограненных и не ограненных, золотых монет и колец. Он всюду рассеивал кольца, словно ангел звездную пыль.
– А как же мои драгоценности? – воскликнул я. – Ваше Высокопреосвященство, прошу вас…
Такую картину явно не следовало видеть посыльному.
– Мне же надо что-нибудь взять, Боже мой? Как же я проживу?
– Вы в полной безопасности, Ваше Высокопреосвященство.
– Ты хочешь сказать, что город не взят? Тогда что? Да в чем же тогда дело, скажи, ради Христа?
– Его Святейшество Папа Юлий скончался. Миг наступившего молчания поглотил в себе вечность.
Наконец Джованни де Медичи прошептал:
– Что?
И его шепот был словно голос Господа, сотрясший первоначальную бездну.
– Папа умер, Ваше Высокопреосвященство. Вам необходимо срочно прибыть в Рим.
– Повтори…
– Папа умер. Вам необходимо…
– Нет, нет, хватит! Я и в первый раз понял…
И он упал в обморок.
Серапика и я сопровождали Его Высокопреосвященство в Рим в качестве его особо приближенных. Следует сказать, что со смертью Юлия закончился великий и могучий понтификат, и весь мир наверняка думал, есть ли вообще кто-то достойный занять место старого великана. Нет смысла говорить, что не было недостатка в кардиналах, считавших себя идеальной кандидатурой на то место.
К моменту смерти Юлия Священная Коллегия состояла из тридцати одного члена, примерно двадцать из которых уже находились в Риме. На Конклав приехали еще пятеро, так что в выборах участвовало двадцать пять кардиналов, включая яростного старого вояку Шиннера, который почти единолично со своей армией стойких швейцарцев решил военную судьбу Юлия. Высокомерный презрительный англичанин кардинал Бейнбридж тоже присутствовал. Кардиналы-схизматики, остававшиеся в Лионе со своим умирающим Собором, обратились к Максимилиану с просьбой вступиться за них перед Священной Коллегией, но тщетно; кардинал Карвахаль, в частности, изо всех сил пытался представить их дело в самом лучшем свете. Но вероятность того, что им позволят участвовать в выборах, была остановлена военными предупредительными мерами Испании.
Период sedia vacante был удивительно спокоен: когда мы прибыли в Рим, общая атмосфера напоминала затянувшийся послеобеденный сон. Я подозреваю, что это было не только из-за того, что Юлий правил железным кулаком, но также и из-за того, я уверен, что люди выражали уважение его кончине, ведь народ его очень любил. Кардинал де Медичи как раз тогда страдал от болезненного приступа своей «фистулы» (уже тогда свой недуг он предпочитал называть так), и нам пришлось нанять людей, чтобы они несли его в паланкине.
