Дэвид Мэдсен - Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению
Костер превратился в пылающий ад, ревел, словно ветер в крыльях Ангела Смерти.
Вам, может быть, небезразлично узнать, что сейчас, когда я пишу эти строки, через десять лет после сожжения Лауры Франчески Беатриче де Коллини, лист бумаги под моей дрожащей рукой весь мокрый от слез.
Incipit secunda pars
1521
Мой любимый Лев умер.
Вы, без сомнения, захотите узнать обо всем, что случилось за годы, последовавшие после сожжения Лауры Франчески Беатриче де Коллини, и потребуете объяснить, как я оказался на службе у Льва, тогда еще только кардинала Джованни де Медичи, – я расскажу вам и объясню. Но мне показалось, что уход из мира такого человека, как Лев, заслуживает эффектного вводного предложения, его я и написал. Лев X, Папа Римский из рода Медичи, умер. Он умер в полночь, либо в самом конце первого декабря, либо в самом начале второго декабря, в зависимости от того, как сами вы на это посмотрите. Я раздавлен горем и тоской, и, по-моему, лучший способ справиться и с тем и с другим – это погрузиться в работу и заняться продолжением своих мемуаров, поскольку когда меня охватывают пестрые воспоминания о прошлом, моя нынешняя печаль оставляет меня.
Так что я макаю перо в чернильницу и пишу.
1511 год и далее
Perduc eum, Domine, quaesumus, ad novae vitae
В начале этого года на пьяцца перед тем, что осталось от старого собора Святого Петра, и перед тем, что было началом нового, состоялось большое празднество в честь победы, два года назад одержанной над Венецианской республикой участниками договора в Камбре. Вообще-то, Папа Юлий только в 1510 году добился наконец не только свободы торговли и навигации, но и подтверждения прав церкви в этой Республике. Папские войска к тому же снова взяли Ремини и Фаэнца, так что было решено отметить это событие каким-нибудь подобающим (хотя и запоздалым) зрелищем. Было ли оно действительно подобающим или нет – это другой вопрос: Венеция теперь официально была объединена с папством, вместе с Испанией (и вскоре должна была присоединиться Англия), в Священную Лигу против Франции; и Юлий уже взял у герцога Феррарского, бывшего на стороне французов, Модену. Священная Лига поддерживалась (морально, во всяком случае) почти всей римской аристократией, благодаря превосходной дипломатии (суть которой, как и все у Юлия, выражалась словами suaviter in modo, fortiter in re) Папе удалось объединить роды Орсини и Колонна, которые вместе обладали огромным влиянием. Так что общая обстановка была сложной, и не в последнюю очередь из-за череды бессовестных предательств со стороны самого Его Святейшества. Однако римлян никогда особо не волновало, есть ли ultima ratio устроить хорошее развлечение или нет, во всяком случае с тех пор, как толпа писалась от восторга вокруг пропитанной кровью арены.
Представление происходило в мой последний вечер в Риме – я уезжал, так как не мог вынести пребывания в этом городе после ужасной смерти Лауры. Магистр Андреа распустил слуг, запер дом и дал мне значительную сумму денег.
– Иди куда хочешь, Пеппе, – сказал он устало. – А я даже не знаю… но мы скоро увидимся, в этом я уверен. Бог все устроит, когда придет время. Да пребудет всегда с тобой его благословение.
О, я понимал его доводы – я и сам, как я уже говорил, не хотел оставаться в Риме, – но меня немного удивила его подавленность и смирение.
– Я уезжаю утром, – сказал я ему.
– Решил куда? Я помотал головой:
– Наверное, назад во Флоренцию, магистр.
– Тогда я рекомендую тебя кое-кому, одному своему знакомому. Он будет рад принять тебя.
Вот так это было. Я, как и Андреа де Коллини, ничуть не сомневался, что судьба снова сведет нас, но когда и как это произойдет, тогда я даже не догадывался.
Теперь о праздновании победы.
Я шел среди толпы, и мне казалось все это злой иронией, ведь я знал, что многие из этих людей наверняка были и на Кампо-дей-Фьори и насыщали свою стигийскую алчность зрелищем того, как заживо сжигали Лауру. И вот теперь они пришли насладиться представлением другого рода, но то же неосознанное желание, чтобы их развлекали любой ценой, отмечало тупые рожи подонков клеймом Зверя, и печать Каина крупно выделялась на каждом лбу. Я их всех люто ненавидел. Мне хотелось бить кулаками всех подряд, без разбора, я хотел, чтобы они страдали так же, как я страдал от них. Я жаждал причинить боль, и я смутно, неясно чувствовал, что душевная мука, которую в тот момент я переживал, была просто психической гимнастикой, которая должна соответствующим образом вооружить меня и подготовить для того времени (которое точно настанет!), когда я действительно буду причинять боль, неистово и безжалостно.
Предложенное развлечение было замечательно хитроумной tableau vivant, изображающей движение планет. Были воздвигнуты огромные подмостки, на которых находилась большая деревянная scena, покрытая черным бархатом, из-за чего ее почти совсем было не разглядеть на фоне темной массы полуразрушенной, полупостроенной базилики, находящейся позади. Видны же были только несколько отверстий, подсвеченные сзади свечами, в каждом из которых сидел человек, олицетворяющий какую-нибудь планету или звезду. Венерой, например, была умопомрачительно красивая молодая женщина с обнаженной грудью, завернутая ниже пояса в мерцающее серебро. Солнце изображал молодой человек, с ног до головы покрытый золотой краской, со стеклянным шаром в одной руке и скипетром в другой. И так далее, и тому подобное. Должен признать, что все это производило сильное впечатление. Особенно когда «планеты» и «звезды» вдруг начали двигаться! Не знаю, как это сумели сделать, – могу лишь предположить, что было устроено так, что небесные персонажи сидели на подвижных концентрических кольцах, выходящих из отверстий в scena. Венера начала опускаться и исчезла, а солнце поднялось, различные звезды заходили в одни отверстия и появлялись из других. А когда из отверстия слева на самом краю живой картины появилась луна, толпа зааплодировала: на большом белом полумесяце сидела девушка в голубом и серебряном, лоб ее украшала диадема из звезд, а с колен струился каскад серебристой звездной пыли.
За scena работа наверняка была очень тяжелой: надо было крутить огромные шестерни и колеса, приводившие в движение всю конструкцию. Но гул и скрежет механизмов заглушало пение Сикстинского хора, который исполнял мотет Луиджи Феррари во славу Господа, явленную на небесной тверди.
Папа Юлий II наблюдал из своего окна. Я сумел разглядеть хмурое лицо и длинную роскошную бороду этого старика, и на его лице я заметил раздражение. Когда я уже выбирался из толпы на пьяцца, то услышал, как кто-то сказал:
– Это все Леонардо придумал, но самого его здесь нет.
– Почему?
– Терпеть не может находиться в одном городе с маэстро Микеланджело.
Это, подумал я, вполне естественно: Буонарроти и да Винчи одновременно в Риме – это то же самое, что две пчелиные матки в одном улье.
На следующий день рано утром я отправился во Флоренцию.
Тем временем фортуна то улыбалась, то хмурилась человеку, которому вскоре суждено было стать самым влиятельным лицом в моей жизни. Этим человеком был кардинал Джованни де Медичи, будущий Папа Римский Лев X. Первого октября 1511 года, когда я уже прожил некоторое время в доме, принадлежащем «одному знакомому», которому меня рекомендовал магистр Андреа (кто это был, вы вскоре узнаете), Юлий II назначил кардинала де Медичи легатом в Болонье и во всей Романье. Он сделал это не только из-за того, что надо было поскорее создать антифранцузскую Священную Лигу, но и из-за того, что Юлий положил глаз на Флорентийскую республику, которая поддерживала Собор кардиналов-схизматиков в Пизе, а как я уже сказал вам, Собор был создан для того, чтобы ограничить власть Юлия. Только по этой причине Юлий оказал милость высланным Медичи. Однако будущий Папа Лев проявил медлительность в исполнении своих новых военных обязанностей, что совсем не понравилось горячему, пылкому Юлию. Джованни де Медичи проваландался почти полгода и с трудом сумел оправдаться перед Папой-воином, чтобы его не лишили звания. Кроме того, изменчивая судьба снова подвергла его унижению: одиннадцатого апреля 1512 года объединенные силы Испании и папства потерпели жестокое поражение под Равенной, и в этом сражении кардинал де Медичи был взят в плен и увезен в Милан. Бедный Лев! Когда он был в плену, Юлий предоставил ему право отпускать грехи, освобождать от церковного наказания солдат французского войска, взявшего его в плен, так что он оказался в парадоксальном положении: давал духовную помощь своим врагам. Зачем суровым французам валить к нему за отпущением – совершенно не представляю, но они повалили.
Битва под Равенной произошла в Пасхальное воскресенье. Одиннадцатого апреля 1512 года две враждующие силы встретились на берегу Ронко примерно в двух милях от самой Равенны. Французские силы (на самом деле включавшие в себя немцев и итальянцев) под командованием Гастона де Фуа насчитывали примерно двадцать пять тысяч человек, а силы Священной Лиги – двадцать тысяч. Битву начала артиллерия, основную силу которой составляли пушки графа Феррарского, давнего сторонника французов. Процитирую письмо, написанное Джакопо Гиччардини своему брату Франческо, бывшему в то время флорентийским посланником в Испании:
