Владимир Чунихин - Тайна 21 июня 1941
Теперь ещё вопрос.
А если этот новый Верховный не справится? И его придется менять на другого?
А потом этот другой тоже будет входить в курс дела. Срабатываться со своими заместителями, работниками штаба. Тем же самым будет занята и новая команда, которую возможно тоже придётся менять.
Больше, много больше было бы пролито солдатской крови напрасно.
Вот что, мне кажется, пришлось обдумывать Сталину, уединившись ото всех в тот самый момент, когда возникла необходимость взвесить ответственнейший шаг, от которого во многом зависела судьба войны.
Здесь ведь никуда не уйдёшь и от упоминания ещё одного обстоятельства.
Роль личности в истории. Не всё здесь так просто и однозначно. И уж совсем бросается в глаза эта неоднозначность, если сузить вопрос до роли полководца в войне.
Почему два совершенно одинаковых (по численности, вооружению и прочему) соединения, находясь плечом к плечу, и попав под один и тот же удар противника, ведут себя по-разному? Одно держит удар, а другое бежит?
Почему?
Любой военный вам подтвердит: первая и главная причина — качество командования.
Вот как считал человек, знавший о войне всё.
Наполеон Бонапарт:
«Главнокомандующий является главой; он для армии — всё; не римская армия завоевала Галлию, но Цезарь… Не прусская армия защищала Пруссию семь лет от трех наиболее сильных государств Европы, но Фридрих».
А вот что говорил о самом Наполеоне герцог Веллингтон:
«Я всегда говорил о нем, что его присутствие на поле боя было равнозначно добавлению еще 40 000 людей».
А Сталин понимал (не мог не понимать, поскольку был он, повторю, трезвым прагматиком), что он — не Цезарь и не Фридрих. Он — просто НЕ полководец.
Так что решение возглавить армию было одним из важнейших решений в его жизни.
Шаг, на который он долго (по меркам того накалённого времени) не решался.
Но на который все же решиться ему пришлось.
Потому что быть Фридрихом или Наполеоном хорошо. Только им не надо было спасать подвластные народы от физического уничтожения.
А вот если речь пошла именно об этом, и нет у тебя блеска их полководческих талантов, а есть только осознание своей личной ответственности за людей… И есть ещё осознание того, что ни за кем иным эти люди не пойдут так, как пойдут за тобой… И что только с этой верой смогут они совершить невозможное… А именно невозможное и необходимо совершить, чтобы устоять в этих условиях…
Ну что же. Восемнадцатичасовой рабочий день без выходных и отпусков в течение нескольких лет на седьмом десятке — это не самая большая плата за эту веру.
О вещах простых и непонятных
Сталинский режим виновен во многих преступлениях. Здесь в первую очередь приходит на ум 1937 год. И здесь же, конечно, помнятся те, что сопровождали коллективизацию и индустриализацию.
Я, правда, заметил одну странность. До сих пор никто из обвинителей никак не может объяснить даже одну из множества причин всех этих событий. Более того, никто из них никогда даже не изъявил желания как-то попытаться разобраться в этих причинах. Всерьёз, во всяком случае. Не считать же серьёзным объяснение исключительно с точки зрения психотипа личности Сталина.
По странному стечению обстоятельств пытаются найти истоки и глубинные причины этих явлений почему-то только те, кто не склонен в своих рассуждениях к обвинительным красивостям.
И все же, даже глядя на это, я безоговорочно осудил бы сталинские преступления, если бы не одно но…
Война.
Если бы это была «обычная» война… Ну, выиграли… Ну, проиграли… Стоит ли победа таких жертв?
Только ведь речь пошла не о победе или поражении. Не о потере или приобретении каких-то территорий. И даже не о существовании государства. Речь пошла о физическом существовании целых народов.
Именно Гитлер поставил целью оставить для обслуживания расы господ 20 — 30 миллионов человек из покоренных народов. Остальные? Гиммлер сказал о них: «Судьба покоренных народов волнует меня постольку, поскольку они нужны нам как рабочая сила. Живут ли остальные или подыхают с голоду — меня не интересует…»
Это было государственной политикой Германии. Это было государственной практикой Германии. Это был приговор. Всем нам.
Тем более, что воевать пришлось, повторю, не с одной только Германией, а со всей Европой. Упомяну, в связи с этим, одно обстоятельство. Черчилль писал о том, что, когда в 1938–1939 годах Гитлер захватил Австрию и Чехословакию, он вместе с ними захватил и промышленный потенциал, равный почти всей военной промышленности Британии. А это ведь ещё не вся Европа. Это только лишь две страны этого континента.
СССР в этой войне победил. За счет запредельного напряжения всех мыслимых сил, за счёт неисчислимых жертв. И первоклассной военной техники, которую в изобилии, невиданном для Гитлера, получала Красная Армия. Сталинская промышленность успешно выдержала единоборство с европейской.
А не было бы индустриализации? И связанной с ней коллективизации?
Да легли бы тогда в землю сотни миллионов наших будущих родителей: русских, украинцев, поляков, татар, евреев, белорусов и еще десятков народов.
Не было бы сейчас никого из нас, понимаете?
А в цену того, что такое все-таки не случилось, заложена, в том числе, и коллективизация, со всеми ее преступлениями.
Как к этому относиться?
Много и особенно охотно исполняется проклятий тирану из-за невиданной цены, которую заплатил народ за Победу. О чрезмерности этой цены рассуждается тем охотнее, чем туманнее у людей представление об исторической действительности того времени.
О том, что Победа вовсе не была нам дарована свыше, как неизбежная историческая закономерность. О том, что могло и не быть никакой Победы. Что вместо неё вполне могла состояться тотальная погибель российского мира. И говорилось бы тогда сегодня не о цене Победы, а о катастрофических жертвах, принесённых напрасно. О цене поражения, если угодно. И цена её была бы многократно масштабнее, чем цена Победы.
Сильнейший враг, не знавший себе равных на полях сражений до самого вторжения в СССР. Одна из сильнейших экономик мира сама по себе, да к тому же вобравшая в себя совокупную мощь почти всей Европы. Победа над таким врагом и не могла быть бескровной или даже пресловутой «малой кровью». Миллионные армии при совершенных средствах уничтожения. Миллионы людей, убивающие друг друга четыре года подряд, в невиданном ожесточении, без отдыха и перемирий. Какая уж здесь «малая кровь».
Часто злорадно предъявляют цену, которую заплатили союзники. Потому что забыли, или не знают, или не хотят знать и помнить, что накал противостояния с Гитлером союзников или нашего противостояния был совершенно разным. Для союзников это была обычная война, такая же, как и все предыдущие. Для них эта война всё равно должна была закончиться каким-нибудь очередным мирным договором, какими-то уступками или приобретениями. Всё как обычно. А для нас это была война на уничтожение. И где, простите, будут потери большие, а где меньшие?
И кто конкретно, какой полководец или какой политический деятель сделал бы эту цену меньше? Где они, эти полководцы и политические деятели?
При этом ни один из вопрошающих о цене никогда не ответил на моей памяти и на совсем простой вопрос. А какую цену считает приемлемой он сам?
Причём, обратите внимание. Вопрос о цене поднимается очень часто, практически каждым, кто пытается «бороться» со Сталиным. Учитывая же, что подвижников этой борьбы неизмеримое количество, можно считать, что вопрос этот висит в воздухе постоянно. И вот странное свойство имеет эта взвесь. Задавая вопрос о цене, чаще всего не уточняется обычно, о цене чего именно идёт речь.
Причина этого понятна. Поскольку, если прояснить этот вопрос, то получается, что морализм этих самых «ценителей» является, по сути, глубоко аморальным.
Речь-то, повторю, шла о выживании целых народов. Даже не государства. Даже не страны такой — России, пусть и называлась она тогда СССР. На самом деле речь шла о цене существования подавляющего числа населения этой самой страны, обречённой Гитлером на полное уничтожение.
Ясно же, что спасение этноса при попытке его реального уничтожения не может не иметь своей цены. Это должно быть понятно даже ребёнку.
И, если кто-то говорит о том, что цена эта чрезмерна, значит, он имеет представление о том, какая цена является справедливой. Ведь если что-то больше, то больше оно по отношению к чему-то.
И вот вопрос. Какую цену спасения этих двухсот миллионов человек «борцы» со Сталиным считают приемлемой? Назовите, наконец. Хоть кто-то…
Нет, не назовут. Ответят, что цена была чрезмерной, а ты, раз спрашиваешь про эту цену, значит сам убийца и кровопивец.
