Валерий Соловей - Несостоявшаяся революция
Понятно, что идеологемы русского национализма, основывающиеся на перечисленных выше сомнительных «аксиомах», просто обречены на позорный провал, ибо русское общество совсем не такое, каким его воображают кабинетные интеллектуалы-националисты. В то же время его реальное состояние недвусмысленно указывает идеи и лозунги, наиболее перспективные с точки зрения политической мобилизации: строительство национального государства при акцентировании ведущей роли русских; социальная справедливость и форсированное развитие среднего класса; личные свободы и демократия. Хотя собственно к национализму можно отнести лишь первую часть этой триады, отличительная черта националистической идеологии состоит в ее гибкости и способности ассимилировать любые идеи — как правые, так и левые.
Но о том, как реагировали на изменившуюся ситуацию националисты, мы еще расскажем, сейчас же укажем, что еще одним фундаментальным последствием этнизации русской идентичности, ее поворота в этническое русло стала формирование так называемого «банального национализма». Это национализм, незаметным и неосознаваемым образом пропитывающий всю социальную, культурную и политическую жизнь, что типично для Запада, где «национализм настолько прочно встроен в мышление и поведение как политических элит, так и рядовых граждан, что его перестают замечать. <...> Априорная уверенность в правоте собственной страны (согласно принципу: rightorwrong — ту country), агрессивное преследование целей, понятыхкак «национальный интерес», неуважение к позиции политических оппонентов — вот характерные черты "банального национализма"»[6]. Такой национализм, точнее, национальная гордость и презумпция превосходства национальных интересов, есть политическая и культурная норма современного Запада[7].
Более того, понятый подобным образом национализм — признак психической нормальности индивида и группы. Ведь с точки зрения психологии индивид испытывает глубокую потребность в позитивной оценке группы, к которой он принадлежит. Любить свой народ и свою Родину — естественное и нормальное состояние для человека, отрицать и презирать их — психическая девиация. В этой перспективе распространение «банального национализма» как раз отражает потребность общества к возвращению к психической норме.
Другое дело, что оно к ней пока не вернулось: русская психе не освободилась от фрустрации прошлого десятилетия, не обрела новые способы и средства национального самоутверждения, новые предметы национальной гордости. Во многом это связано с переформулированием образа группы, выступающей в качестве нормы: отныне это не имперская (советская) общность с надэтнической акцентуацией, а общность по «крови» и «почве» (причем эти понятия вовсе не противостоят друг другу, их объемы, говоря языком логики, пересекаются и во многом совпадают). Но, как бы ни был сложен и опасен путь, стократ опасней остановка.
Энизирующееся сознание составляет ментальный фон переживаемой нами эпохи, но само по себе оно не есть национализм. Точно так же, как не является национализмом и растущая русская этнофобия — комплекс негативных реакций в отношении этнических «других».
Ксенофобия не подразумевает стремления к политической власти — этой альфе и омеге национализма, хотя национализм может включать ксенофобию как часть своей идеологии и практики[8]. Проще говоря, даже если каждый националист ксенофоб (что вовсе не обязательно), далеко не всякий ксенофоб — националист. Этнофобиясоставляет питательный бульон для национализма, но рождение влиятельного национализма даже из мощных ксенофобских настроений не гарантировано.
По крайней мере, в России националистами является очевидное меньшинство этнофобов. Парадоксальным образом одни и те же люди одновременно поддерживают самые жесткие рестриктивные меры против мигрантов и требуют политического и правового преследования русского национализма[9].
В целом же, говоря о «банальном национализме», необходимо подчеркнуть следующее важное обстоятельство. Это чувство не носит мобилизационного характера. Русские в массе своей не готовы жертвовать собственными интересами и, тем паче, жизнями ради страны и государства, как бы они ими не гордились (тем более что актуальное государство они откровенно презирают). Патриотизм для них любовь к Родине, но не самопожертвование во имя нее. Доля людей, выбравших «комфортную, удобную для жизни страну, в которой на первом месте стоят интересы человека, его благосостояние и возможности развития» в три раза превышает долю сторонников идеала «могучей военной державы, где во главе угла стоят интересы государства, его престиж и место в мире»[10]. Здесь к месту вспомнить старую истину: молодость жаждет умереть ради правого дела, зрелость хочет ради него жить. В этом смысле русское общество вступило в пору зрелости. Русские — патриоты ровно до той поры, пока это чувство не вступает в противоречие с их личными интересами. Перед ними отступает любой патриотизм. Что еще в большей степени верно для российской элиты.
Третьим кардинальным результатом этнизации русского сознания стало изменение политического дискурса, где «патриотизм» превратился в политическую конвенцию. Все политические идеологии, программы и риторика всех российских партий и лидеров включают теперь отдельные националистические положения под эвфемизмом «патриотизм». Если даже такой завзятый либерал, как Анатолий Чубайс, выдвинул идеологическую новацию «либеральной империи» (формула, вызывающая отчетливые коннотации с националистическим дискурсом), а его детище, СПС (ныне почивший в бозе), пытался разработать программу «либерального патриотизма», то что говорить о левых и центристских партиях с их непременным государственни-ческим и патриотическим рефреном.
В то же время в рамках широкого «патриотического» консенсуса произошло заметное усиление этнических и, в каком-то ограниченном смысле, русских националистических мотивов. Инициированный партией власти, «Единой Россией», весной 2008 г. так называемый «Русский проект» уже одним названием (не российский, а именно русский!) недвусмысленно выдавал свое националистическое происхождение.
Более того, лично Владимир Путин в апреле 2008 г. публично охарактеризовал себя и своего преемника, Дмитрия Медведева, как «в хорошем смысле слова русских националистов».
После кондопожских событий (рубеж августа — сентября 2006 г.) националистические требования были имплантированы даже в конкретный политический курс. Для Кремля Кондопога оказалась громом среди ясного неба, хотя теоретически она была легко предвидима и, в некотором смысле, даже неизбежна. Беспрецедентный рост иммиграционных потоков на территорию России — по числу нелегальных иммигрантов наша страна занимает второе место в мире после США — значительную часть которых составляют так называемые «визуальные меньшинства» (то есть люди, внешне заметно отличающиеся от принимающей стороны), не мог не вызвать заметной напряженности. По горячим следам Кондопоги 58% граждан России заявили о возможности новых столкновений на межнациональной почве, а в Москве и Петербурге таких пессимистов оказалось почти 90% (данные ВЦИОМ).
В результате была предпринята попытка регулирования миграционных потоков на территории Российской Федерации: с подачи власти начались публичные дебаты о приемлемой доле мигрантов, внешне и культурно отличающихся от принимающего населения (в частности, один из высокопоставленных чиновников Федеральной миграционной службы зимой 2006 г. заявил, что такие мигранты не должны превышать 20% общей численности населения того или иного региона); в законодательстве о миграции и в практической политике произошли заметные изменения, направленные на более «плотный» контроль трудовой миграции и предотвращение нелегальной миграции.
Правда, реальная цена этих мер оказалась, мягко говоря, мизерной. Всего лишь полутора годами позже, в сентябре 2008 г., Государственная
Дума сразу в трех чтениях приняла поправки в «Закон о гражданстве Российской Федерации», открывшие зеленый свет для иммиграции в Россию. Смысл этих поправок поистине иезуитский: ведь они отнесли к категории «соотечественников», получивших право облегченного получения российского гражданства, лиц, не знающих русского языка! Вчерашние мигранты формально окажутся сегодняшними российскими гражданами, не зная русского языка и не имея никакого отношения к русской «почве» даже в самой широкой ее трактовке.
Столь же ничтожным по своим последствиям оказалось и самое известное решение — о фактическом закрытии в течение 2007 г. рынков страны для иностранцев, что мотивировалось защитой интересов «коренного населения» (эвфемизм для обозначения русских, составляющих «коренное население» на большей части российской территории).
