Анатолий Уткин - Первая Мировая война
9 января 1917 г. обергофмаршал двора Фрайхер фон Рейшах увидел в замке Плесе одиноко сидевшего Бетман-Гольвега. "Я вошел в комнату и увидел его абсолютно разбитым. На мой смятенный вопрос "потерпели ли вы поражение?" он ответил: "Нет, но наступает конец Германии. В течение часа я выступал против подводной войны, которая вовлечет в войну Соединенные Штаты. Это будет слишком много для нас". Когда я кончил, адмирал фон Хольцендорф вскочил на ноги и сказал: "Я даю гарантию как морской офицер, что ни один американец не высадится на континенте". - "Вы должны уйти в отставку" прокомментировал Рейшах. "Я не хочу сеять раздор, - возразил канцлер, именно в тот момент, когда Германия играет своей последней картой"{516}.
Рейшах пишет, что с этого момента он потерял веру в победу.
Теперь Вильгельм II отбросил сомнения Приказ подводному флоту повелевал "выступить со всей энергией" против любых кораблей, идущих в воды союзников начиная с 1 февраля 1917 г. Командующий подводным флотом коммодор Бауэр объяснил командирам подводных лодок, что их действия "заставят Англию заключить мир и тем самым решат исход всей войны"{517}.
Австрийцы были менее самоуверенны. В Вене глухо звучали речи о необходимости начать мирные переговоры, пока удача не отвернулась от центральных держав. Граф Чернин предложил 12 января австрийскому кабинету министров начать поиски мира. Его подстегивала декларация союзников в Риме, провозгласившая одной из целей войны освобождение народов, находящихся под пятой Габсбургов, - поляков, чехов, словаков, словенцев, хорватов, сербов, румын. А 21 января президент Вильсон в ежегодном послании нации пожелал создания "объединенной Польши" с выходом к Балтийскому морю. Царь Николай полностью и публично поддержал эту идею. В свете происходящего граф Чернин и его единомышленники вынуждены были спешить. Только мир давал хотя бы минимальную надежду на спасение единства государства.
В Берлине с надеждой и страхом ждали дату 1 февраля - переход к тотальной войне под водой таил неведомое. Недавно назначенный министр иностранных дел доктор Альфред фон Циммерман частично разделял опасения Бетман-Гольвега относительно возможной реакции Америки. На худой конец следовало обезопасить себя приданием большего значения мексиканскому фактору в американской политике. 19 января 1917 г. он подготовил строго секретную телеграмму германскому послу в Мексике, где говорилось, что "с щедрой германской финансовой помощью" Германии Мексика сможет возвратить себе территории, потерянные семьдесят лет назад - Техас, Аризону, Нью-Мексико. Германия и Мексика "будут вести войну вместе и вместе заключат мир". Через несколько дней посол Германии в Вашингтоне граф Бернсторф запросил 50 тыс. долл. для целей подкупа отдельных членов конгресса, готовых твердо стоять за нейтралитет.
Оценивая направленность и значимость вопросов американского посла в Берлине относительно возросших масштабов неконтролируемых атак германских подводных лодок, Циммерман благодушно изрек: "Все будет в порядке. Америка ничего не собирается предпринимать, ибо президент Вильсон стоит за мир и ни за что более. Все будет продолжаться как прежде"{518}.
Более сотни германских субмарин уже вели битву в океане, и еще сорок ждали своего часа в доках. (Потери считались в Берлине терпимыми пятьдесят одна германская подводная лодка была потоплена за два с половиной года войны). Полученная командирами немецких лодок свобода топить все корабли без разбора дала довольно значительные результаты. Но так же быстро росла решимость американцев противостоять морскому разбою. 5 марта президент Вильсон объявил о вооруженном нейтралитете своей страны.
Берлин совершил непростительную ошибку. Немцы не смогли предусмотреть искусства британских дешифровалыциков. Те сумели прочесть вольные суждения Циммермана о судьбе американских южных штатов, о фактическом предложении Мексике военного союза, и передали текст в Вашингтон. Вильсон использовал шанс, 13 февраля он объявил конгрессу, что прерывает дипломатические отношения с Германией. Пока он не просил об объявлении войны, но подошел к последней черте. 1 марта телеграмма Циммермана была опубликована в американской прессе и вызвала подозрение в грубой подделке. Однако через два дня Циммерман признал свое авторство, и шок американцев подорвал основы их нейтралитета.
Для немцев начало февраля было роковым не только из-за подводного наступления. Немцев радовали сообщения о значительном военном ослаблении России, о настоящей антивоенной кампании, развернутой в тылу у русской армии. Генерал Гофман записал в дневнике 16 февраля: "Из глубины России приходят очень ободряющие новости. Кажется, она не сможет продержаться дольше, чем до осени"{519}.
Пророческие слова.
Наступление Нивелля
Сангвиник по психической природе, новый французский главнокомандующий верил в свою судьбу. Нивелль верил в rupture - прорыв фронта, в превращение позиционной войны в динамичную операцию. Этот артиллерийский офицер, вопреки двухлетнему опыту, предлагал атаковать. И удача придет, победит более сильная воля. Шла деятельная подготовка к совместному с англичанами наступления, когда немцы несказанно удивили западных союзников. Они на глазах у противника отступили. 3 февраля германская армия на Западном фронте отступила на искусно подготовленную новую оборонительную позицию. Названия отдельных ее частей были взяты из древнегерманского эпоса: Вотан, Зигфрид, Хундинг. А в целом это новое оборонительное сооружение носило имя нового героя Германии - "линия Гинденбурга". Немцы сэкономили за счет выпрямления линии фронта тринадцать дивизий. Они перешли к новой рациональной тактике во всем. Теперь они держали на линии собственно фронта не столь большие силы. Основные части и артиллерия были выведены за пределы поражающих возможностей противостоящей артиллерии. Эти части должны были прийти на помощь в нужный момент, не теряя до того сил и свежести.
Изумление в связи с отходом немцев быстро прошло, и генерал Нивелль приступил к своему плану осуществления наступательных операций. Продвигаясь к "линии Гинденбурга", союзные войска прошли оставленную немцами территорию и начали собственные земляные работы, пожалуй, самые внушительные из всех доселе произведенных. Врагом наступательных намерений западных союзников стала погода. Даже в апреле дождь перемежался со снегом. Позитивным для западных союзников фактором было то, что немцы, несмотря на длительный период франко-британской подготовки, не подозревали об ожидающем их ударе, их резервы находились более чем в двадцати километрах от линии фронта.
Союзники сконцентрировали невероятные силы артиллерии - 2879 орудий с 2 687 000 снарядов (концентрация вдвое большая, чем годом ранее на Сомме, и предназначенная на значительно более краткое время). Неподалеку в тылу ждали приказа сорок танков - новая примета мировой войны. В Аррасе в замаскированных помещениях готовился к атаке шестой корпус третьей армии, ему предстояло начать наступление. Напротив Вими находилась в туннелях изготовившаяся к бою канадская пехота - четыре дивизии. У командовавших атакующими армиями Алленби и Хорна было восемнадцать дивизий. Командующий противостоящим германским сектором генерал Фалькенхойзен был уверен, что семи его дивизий вполне хватит для обороны вверенного ему участка при любых обстоятельствах{520}. Немецкие резервы были отведены довольно далеко Огонь артиллерии, начавший операцию, уничтожил не только проволочные и прочие заграждения, но и телефонную связь. Немецкие наблюдатели в течение двух часов не могли сообщить вышестоящему командованию о наступлении противника. Когда англичане и канадцы рванулись вперед, защитники были либо убиты, либо прятались к очень глубоких траншеях. Один из часовых, увидев надвигающуюся волну, закричал товарищам: "Выходите! Англичане идут!" Своему командиру он сказал, что, если не прибудут подкрепления, весь участок фронта окажется в руках противника. В конечном счете из 3000 немцев уйти живыми смогли лишь двести человек"{521}. Первый день наступления при Аррасе был британским триумфом. В течение нескольких часов они проникли в глубину германской обороны на 3-5 километров, понесли минимум потерь и взяли в плен 9 тысяч немцев{522}. Канадцы взяли Вими, где французы гибли тысячами в 1915 году, и взяли сходу, без чрезвычайных усилий. С высот западные союзники "видели германских артиллеристов с их орудиями, устремившихся назад. Казалось, ничто, кроме погоды, не могло нам помешать"{523}, - записал канадский лейтенант.
Но помешала нерасторопность. Двухчасовая пауза - и англичане начали дальнейшее продвижение лишь к вечеру, когда светлый день уже заканчивался. А 10 апреля они уже ощутили силу организованной обороны - дали о себе знать первые подошедшие германские резервы. Наступление замедлилось, наступающие увидели новую колючую проволоку - танки не смогли ее прорвать. Новая наступательная волна поднялась только 23 апреля. Отныне у атакующей стороны уже не было шанса быстро склонить весы битвы в свою сторону. К тому времени немцы были готовы к контратакам и снова началась война на истощение, она длилась целый месяц. Обе стороны потеряли примерно по 130 тысяч человек. Операция союзников захлебнулась.
